Очевидно, некоторым людям доставляет особенное удовольствие воспитывать не только своих детей, но и детей своих знакомых, Ван Дааны именно такие. Марго воспитывать нечего: она от природы сама доброта, ум, сердечность, но ее недостающую долю пороков с избытком восполняю я. Сколько раз во время еды случается перебранка. Папа и мама всегда пылко меня защищают, без них я не смогла бы хладнокровно опять и опять вступать в борьбу. Хотя они меня снова и снова предупреждают, что я должна меньше говорить, ни во что не вмешиваться и вести себя скромнее, чаще всего мне это не удается. Не будь папа каждый раз так терпелив, я бы уже давно потеряла надежду, что хоть когда-нибудь смогу достаточно соответствовать родительским требованиям, хотя они вовсе не такие уж высокие.
Если я беру мало овощей, которых терпеть не могу, а вместо них ем картошку, Ван Дааны, особенно мефрау, не могут не возмутиться моей "избалованностью".
– Давай, Анна, возьми-ка еще немного овощей, – следует тут же.
– Нет, спасибо, мефрау, – отвечаю я, – мне достаточно картошки.
– Овощи очень полезны, твоя мама сама так говорит, возьми еще, – настаивает она, пока не вмешается папа и не поддержит мой отказ.
Тогда мефрау рявкает:
– Вам следовало бы побывать у нас дома, там, по крайней мере, детей воспитывали. Что это за воспитание! Вы вконец избаловали Анну, я бы никогда такое не одобрила. Если бы Анна была моей дочерью…
Этим всегда начинается и заканчивается ее тирада слов. "Если бы Анна была моей дочерью". Ну, к счастью, я ей не дочь.
Но чтобы вернуться к нашей теме о воспитании: вчера, после последних многозначительных слов мефрау, наступила тишина. Потом папа ответил:
– Я считаю, что Анна очень хорошо воспитана, по крайней мере, она уже так многому научилась, что больше не отвечает на ваши долгие проповеди. А что касается овощей, то тут я ничего другого не могу сказать, как только: "Vice versa!"
Мефрау была побита, и к тому же основательно. Это "vice versa" было, конечно, прямым попаданием в мадам, потому что она по вечерам не может выносить ни бобовых, ни любых видов капусты, ведь от них она "пускает ветры". Впрочем, и я тоже. Ах, какая же она идиотка. Пусть, по крайней мере, в отношении меня придержит язык.
Ужасно забавно видеть, как мефрау Ван Даан легко краснеет. А я-то нет, и от этого она страшно злится в душе.
Твоя Анна
ПОНЕДЕЛЬНИК, 28 СЕНТЯБРЯ 1942 г.
Милая Китти!
Мое вчерашнее письмо было далеко не закончено, когда мне пришлось оторваться. Я не могу отказать себе в удовольствии рассказать тебе еще об одном разногласии, но, прежде чем я к этому приступлю, вот еще что: мне так странно, что взрослые ссорятся так быстро, так часто и по поводу всевозможных мелочей. До сих пор я всегда думала, что спорить – детская привычка, которая позже проходит. Конечно, иногда может быть причина для "настоящей" ссоры. Но эта вечная перебранка тут у нас – не что иное, как дрязги. Поскольку эти дрязги стали обычным делом, я должна была бы в общем-то к ним привыкнуть. Однако это не так, и, наверное, так и не будет, пока почти в каждой "дискуссии" (это слово употребляют тут вместо "ссоры", конечно, совершенно ошибочно, но немцы не придумали ничего лучшего!) речь заходит обо мне. Ничего, ну просто ничего не находят они во мне хорошего: мое поведение, характер, манеры – они оговаривают и обсуждают меня по частям, с ног до головы и с головы до ног, и то, к чему я совершенно не привыкла, это грубые слова и крик по моему адресу, которые мне надо мужественно глотать, по мнению облеченной полномочиями стороны. Это не в моих силах! Я не намерена допускать все эти оскорбления, я им еще покажу, что Анна Франк не вчера родилась, они еще раскроют глаза и тут же заткнут пасть, когда я им покажу, что им бы следовало начать не с моего, а прежде всего с собственного воспитания. Что за манера вести себя! Просто варварство. До сих пор меня каждый раз снова и снова поражает такая невоспитанность и прежде всего… глупость (мефрау Ван Даан). Но как только я к этому привыкну, а это уже скоро произойдет, я им выскажу все начистоту, тогда они по-другому заговорят! Разве я и на самом деле такая невоспитанная, норовистая, упрямая, нескромная, глупая, ленивая и т. д. и т. п., как утверждают верхние? Ах нет, конечно, я знаю, у меня много ошибок и недостатков, но они их просто невероятно преувеличивают! Если бы ты только знала, Китти, как я порой киплю от этой ругани и издевательств. Уж точно не долго еще осталось ждать, когда мой накопленный гнев выплеснется наружу.
Но теперь хватит об этом, я тебе уже давно надоела со своими ссорами, но все же я не могу так оставить, я дам тебе проследить особо интересную дискуссию за столом. Речь тем или иным образом зашла об исключительной скромности Пима. Его скромность – факт неоспоримый, даже самые большие идиоты не стали бы подвергать ее сомнению. Вдруг мефрау Ван Даан сказала, так как она непременно должна перевести любой разговор на себя:
– Я тоже очень скромная, гораздо скромнее, чем мой муж!
Представляешь? Ведь уже эта фраза ясно показывает ее скромность!
Менеер Ван Даан, который счел нужным поподробнее объяснить это "чем мой муж", ответил очень хладнокровно:
– Я и не хочу быть скромным. Опыт моей жизни показывает, что нескромные люди достигают гораздо большего, чем скромные. – И затем, обращаясь ко мне: – Лучше не будь скромницей, Анна, этим уж точно многого не добьешься.
С этой точкой зрения мама была совершенно согласна. Но мефрау Ван Даан, как обычно, должна была вставить свое словечко на воспитательную тему. Но на этот раз она обратилась не прямо ко мне, а к моим родителям:
– Надо иметь своеобразный взгляд на жизнь, чтобы подобное говорить Анне. Во времена моей юности было по-другому, хотя что там говорить, несомненно, это еще и сейчас по-другому, кроме как в вашем современном семействе!
Это последнее относилось к тому, что мама неоднократно защищала современное воспитание. Мефрау Ван Даан была красная как рак от возбуждения. У людей, которые краснеют, поднимается температура, а от этого они еще больше взвинчиваются и быстрее проигрывают противнику.
Некраснеющая мама хотела на этом всю эту историю поскорее закончить и, не долго думая, ответила:
– Мефрау Ван Даан, я тоже, честно говоря, считаю, что куда лучше быть чуть менее скромным в жизни. Мой муж, Марго и Петер – все трое скромны сверх обычного. Нельзя сказать, что ваш муж, Анна, вы и я – нескромные, но мы не так легко дадим себя в обиду.
Мефрау Ван Даан: Но как же, мефрау, я вас не понимаю! Я на самом деле необыкновенно скромна. Как вам пришло в голову назвать меня нескромной?
Мама: Вы ни в коем случае не нескромная, но никто не посчитал бы вас особой скромницей.
Мефрау: Я бы очень хотела узнать, в чем моя нескромность! Если бы я тут сама о себе не заботилась – уж никто другой этого точно не сделает, – то я должна была бы умереть с голоду, но это еще не значит, что я не такая же скромная, как ваш муж.
Мама, понятно, рассмеялась, слыша эти смехотворные оправдания. Мефрау Ван Даан пришла в раздражение и дополнила свой изящный рассказ длинной серией прекрасных немецко-голландских и голландско-немецких выражений: прирожденная ораторша так запуталась в собственных словах, что в конце концов поднялась со стула, чтобы выйти из комнаты, но тут ее взгляд упал на меня. Если б ты только это видела! К несчастью, именно в то мгновение, когда мефрау повернулась к нам спиной, я сочувственно и иронически покачала головой, не нарочно, а совсем нечаянно, так напряженно я следила за всем потоком речи. Мефрау вернулась и начала браниться громко, по-немецки, язвительно и некультурно, точь-в-точь как толстая, красная базарная баба. Просто заглядение. Если бы я умела рисовать, я бы лучше всего изобразила ее именно в этой позе, так смешна была эта маленькая, дурная глупая женщина! Но я знаю теперь одну вещь, и это вот что: только тогда хорошо узнаешь человека, когда один раз с ним поссоришься по-настоящему. Тогда лишь сможешь судить о его характере!
Твоя Анна
ВТОРНИК, 29 СЕНТЯБРЯ 1942 г.
Милая Китти!
Скрываясь, переживаешь странные вещи! Представь себе, из-за того, что у нас нет ванны, мы моемся в тазике, и так как горячая вода есть только в конторе (я всегда так называю весь нижний этаж), то мы, все семеро, ходим туда по очереди пользоваться этим большим достоянием. Но так как мы все семеро еще и такие разные и проблема стеснительности для некоторых стоит выше, чем для других, то каждый член семейства нашел себе особое место для купания. Петер принимает ванну в кухне, хотя там стеклянная дверь. Если он собирается принять ванну, то посещает нас всех по очереди и сообщает, что ближайшие полчаса мы не должны ходить мимо кухни. Этой меры, по его мнению, достаточно. Менеер же моется наверху. Безопасность в своей собственной комнате возмещает ему труд тащить горячую воду по всем лестницам. Мефрау пока вообще обходится без ванны, она выжидает, какое место окажется самым лучшим. Папа моется в кабинете директора, мама на кухне, за печной перегородкой. Марго и я предпочли плескаться в передней конторе. По субботам днем там закрывают занавески, и тогда мы совершаем омовение в темноте, а пока та, которая ждет своей очереди, смотрит сквозь щелку в занавеске на улицу и изумляется смешным людям.
С прошлой недели мне эта "ванная" перестала нравиться, и я начала искать более комфортабельную обстановку. Именно Петер подсказал мне идею – ставить мой тазик в просторной уборной в конторе. Там я могу садиться, включать свет, закрыть дверь на крючок, сама выливать воду без чьей-либо помощи и быть в безопасности от нескромных взглядов. В воскресенье я впервые пользовалась моей прекрасной ванной, и, как ни странно, мне это нравится больше, чем какое-либо другое место.
В среду внизу был водопроводчик, чтобы переложить в коридоре водопроводные и канализационные трубы от уборной в конторе. Это для того, чтобы трубы не замерзли, если будет холодная зима. Посещение водопроводчика было для всех крайне неприятным. Нам нельзя было не только в течение дня включать воду, но и пользоваться уборной. Конечно, очень неприлично рассказывать тебе о том, что же мы только не делали, чтоб справиться с этой бедой. Я не такая чопорная, чтобы не говорить о подобных вещах. Мы с папой с начала нашего заточения обзавелись импровизированным горшком, то есть за отсутствием ночной вазы пожертвовали для этой цели стеклянную банку. Такие банки мы во время посещения водопроводчика поставили в комнату, и там днем хранились наши испражнения. Это было еще далеко не так ужасно по сравнению с тем, что целый день мне надо было сидеть тихо и не разговаривать. Ты себе не можешь представить, с каким трудом это удалось юффрау Кря-Кря. Мы уже и так, в обычные дни, вынуждены шептаться; а вовсе не разговаривать и не двигаться – еще в десять раз ужаснее.
После того как я три дня подряд сидела, прилипнув одним местом, моя попка стала совершенно жесткой и болела. Вечерняя зарядка помогла.
Твоя Анна
ЧЕТВЕРГ, 1 ОКТЯБРЯ 1942 г.
Дорогая Китти!
Вчера я страшно перепугалась. Вдруг в восемь часов раздался очень резкий звонок. Я думала, не иначе как кто-то пришел, ты сама понимаешь кто. Но когда они все стали уверять меня, что это наверняка или мальчишки шалят, или почта, я немного успокоилась.
Дни здесь становятся ужасно тихие. Левинсон, маленький еврей-аптекарь и химик, работает на кухне для менеера Кюглера. Он очень хорошо знает весь дом, и поэтому мы постоянно боимся, что ему придет в голову пойти взглянуть на бывшую лабораторию. Мы ведем себя тихо, как новорожденные мышата. Кто бы мог предположить три месяца назад, что Анна, подвижная, как ртуть, час за часом должна будет и сможет так тихо сидеть? 29-го был день рождения мефрау Ван Даан. Хотя это не отмечалось широко, все же ее почтили цветами, подарочками и вкусной едой. Похоже, что красные гвоздики от ее господина супруга – семейная традиция.
Чтобы еще остановиться на мефрау Ван Даан, могу тебе сказать, что меня страшно раздражают ее вечные попытки флиртовать с папой. Она гладит его по щеке и по волосам, задирает очень высоко свою юбочку, пытается острить и таким образом привлечь к себе внимание Пима. К счастью, Пим считает ее некрасивой и неинтересной и не обращает внимания на ее флирт. Я, как ты знаешь, довольно ревнива, так что я этого не выношу. Мама ведь такого тоже не проделывает с менеером. Я ей это прямо в лицо заявила.
Петеру иногда приходят в голову забавные идеи. Одно пристрастие, которое служит нам поводом для веселья, у нас с ним общее, это переодевание. Он надел ужасно узкое платье своей матери, я – его костюм, и так мы появились: на нем шляпа, на мне кепка. Взрослые валялись от смеха, и мы веселились не меньше.
Беп купила мне и Марго в "Бейенкорфе" новые юбки. Гадкая ткань, как джут, из которого делают мешки для картофеля. Такая штука, которую раньше магазины не посмели бы продавать, теперь стоит – одна 7,75 гульденов, а другая 24 гульдена. Еще что-то интересное в качестве сюрприза! Беп заказала в какой-то организации письменные курсы стенографии для меня, Марго и Петера. Вот увидишь, какими первоклассными стенографистами мы будем в следующем году. В любом случае я считаю, что это безумно важно – выучить по-настоящему такую тайнопись.
У меня страшная боль в указательном пальце (на левой руке), и теперь я не могу гладить, к счастью!
Менеер Ван Даан хотел, чтобы я лучше пересела за столом к нему, так как Марго, по его мнению, ест последнее время недостаточно. А мне такая перемена тоже вполне нравится. В саду теперь всегда бродит такой маленький черный котенок, который снова напоминает мне о моей Моортье… о моя родная! Мама беспрестанно делает какие-нибудь замечания, особенно за столом, поэтому перемена мест радует. Теперь Марго страдает от этого или, лучше сказать, не страдает, потому что к ней у мамы не такие колкие придирки. Этот примерный ребенок! "Примерным ребенком" я теперь ее дразню все время, чего она не выносит. Может быть, она от этого отучится, пора бы уж.
В завершение всякой всячины – особо остроумная шутка менеера Ван Даана.
"Кто говорит 39 раз "клик" и 1 раз "клак"?
Сороконожка с одним протезом".
Пока, твоя Анна
СУББОТА, 3 ОКТЯБРЯ 1942 г.
Дорогая Китти!
Вчера меня ужасно дразнили, потому что я лежала с менеером Ван Дааном на кровати. "Уже в таком возрасте, позор!" и так далее в подобных выражениях. По́шло, конечно. Я бы никогда не согласилась спать с менеером Ван Дааном, в привычном значении этого слова, конечно. Вчера снова была стычка, и мама безумно вышла из себя, она поведала папочке обо всех моих грехах и начала ужасно плакать, я, конечно, тоже, а у меня уже и до этого ужасно болела голова. Наконец-то я рассказала папочке, что я гораздо больше люблю его, чем маму. На что он ответил, что это со временем пройдет, но я этому не верю. Ведь маму я не выношу, и я должна себя силой заставлять не грубить ей постоянно и оставаться спокойной. Я могла бы ударить ее прямо в лицо, я не знаю, откуда это, почему она вызывает у меня такую страшную антипатию. Папа сказал, что если мама плохо себя чувствует или у нее болит голова, то я сама разок должна предложить что-нибудь для нее сделать, но я этого не делаю, ведь я ее не люблю, а потому и не хочу этого делать. Я вполне могу себе представить, что однажды мама умрет, но то, что папа однажды умрет, мне кажется, я не переживу. Это, конечно, ужасно подло с моей стороны, но я так чувствую. Я надеюсь, что мама никогда не прочитает этого, да и все остальное тоже.
В последнее время мне разрешают читать немного более взрослые книги. Сейчас я читаю "Детство Евы" Нико ван Сюхтелен. Я не вижу особо большой разницы между детской книгой и этой. Ева думала, что дети, как яблоки, растут на деревьях и что аист их срывает с дерева, когда они созреют, и приносит их матерям. Но кошка ее подруги окотилась, и котята появились из кошки. Тут она подумала, что кошка, прямо как курица, откладывает яйца, высиживает их, а матери, у которых появляются дети, тоже за пару дней до этого поднимаются наверх, чтоб отложить яйцо и потом его высиживать. Когда ребеночек появляется, матери чувствуют еще немного слабость от долгого сидения на корточках. Теперь Еве тоже захотелось иметь ребеночка. Она взяла шерстяной шарф и положила его на пол, чтобы яйцо выпало на него. Потом она села на корточки и начала тужиться. При этом она закудахтала, но яйцо не появилось. В конце концов, после очень долгого сидения, что-то выскочило, но не яйцо, а колбаска. Еве было так стыдно. Она думала, что заболела. Смешно, а? В "Детстве Евы" говорится также о том, как женщины на улице продают свое тело и спрашивают за это кучу денег. Я бы со стыда сгорела перед таким мужчиной. Далее там еще говорится, что у Евы начались месячные. О, этого я так жажду, тогда я, по крайней мере, стану взрослой.
Папа снова ворчит и грозит, что отберет мой дневник, о непреодолимый ужас! В дальнейшем я его лучше припрячу.
Анна Франк
СРЕДА, 7 ОКТЯБРЯ 1942 г.
Теперь я представляю себе, что… я еду в Швейцарию. Мы с папой спим в одной комнате, в то время как кабинет мальчиков стал моей комнаткой, где я сижу и принимаю моих гостей. Вот мне купили в качестве сюрприза новый мебельный гарнитур с чайным столом, письменным столом, креслами и диваном, просто замечательно. Через пару дней папа дает мне 150 гульденов, в другой валюте, конечно, но я все же буду говорить "гульден", и он говорит, что я могу купить на них все, исключительно для себя самой, что я считаю необходимым. (Позже я буду получать каждую неделю по гульдену. На него я тоже смогу покупать, что сама пожелаю.) Мы с Бернардом идем по магазинам, и я покупаю:
3 летние рубашки по 0,50 = 1,50.
3 пары летних брюк по 0,50 = 1,50.
3 зимние рубашки по 0,75 = 2,25.
3 пары зимних брюк по 0,75 = 2,25.
2 нижние юбки по 0,50 = 1,00.
2 бюстгальтера (самого маленького размера) по 0,50 = 1,00.
5 пижам по 1,00 = 5,00.
1 летний халат по 2,50 = 2,50.
1 зимний халат по 3,00 = 3,00.
2 ночные куртки по 0,75 = 1,50.
1 маленькая подушечка по 1,00 = 1,00.
1 пара летних тапочек по 1,00 = 1,00.
1 пара зимних тапочек по 1,50 = 1,50.
1 пара летних ботинок (школьных) по 1,50 = 1,50.
1 пара летних ботинок (выходных) по 2,00 = 2,00.
1 пара зимних ботинок (школьных) по 2,50 = 2,50.
1 пара зимних ботинок (выходных) по 3,00 = 3,00.
2 фартука по 0,50 = 1,00.
25 носовых платков по 0,05 = 1,25.
4 пары шелковых чулок по 0,75 = 3,00.
4 пары гольфов по 0,50 = 2,00.
4 пары носков по 0,25 = 1,00.
2 пары толстых чулок по 1,00 = 2,00.
3 клубка белой шерсти (на брюки, шапку) = 1,50.