В Бад-Аусзее царила предновогодняя атмосфера. Отовсюду доносились голоса празднующих, подвыпившие люди распевали песни, и настроение у Визенталя тоже было приподнятое. Еще несколько часов, думал он, и Эйхман будет у нас в руках.
Вместе с одним из тайных агентов полиции они пошли к телефону, и агент набрал номер жены Эйхмана. Та подняла трубку, но агент молчал. "Скажи, – послышался ее голос, – ты точно сегодня придешь?" Это послужило окончательным подтверждением того, что она ждала мужа, и агенты заняли свои посты. Один из них дежурил на дороге к расположенному неподалеку озеру Грундльзее, возле которого стояло несколько одиноких домов. Полиция полагала, что Эйхман прятался в одном из них, и ожидалось, что именно оттуда он и придет около полуночи.
Визенталь и командир операции собирались совершить последний обход постов, но, поскольку было прохладно и время позволяло, они решили пропустить по рюмочке в кабачке на первом этаже гостиницы "Эрцгерцог Иоганн". Кабачок был заполнен празднующими, и среди них Визенталь с ужасом увидел своего израильского гостя: "Посреди зала за большим столом сидел молодой израильтянин, а вокруг него собралась большая компания. Он рассказывал им о героических подвигах на Войне за независимость". По словам Визенталя, волосы у него на голове встали дыбом, а австрийский офицер сказал: "Боюсь, ваш друг провалил нам операцию".
Визенталь попытался было себя ободрить, но в глубине души уже понимал, что все пропало. "Когда мы пришли в следующий кабачок, к нам подошел дежуривший там агент и шепнул командиру на ухо: посетители рассказывают, что в Бад-Аусзее находится израильтянин. В третьем кабачке агент сообщил нам, что прошел слух, будто в городе находится целая группа израильтян".
Они подождали еще немного, и командир сказал, что продолжать операцию нет смысла: Эйхман отправился в путь, но его предупредили и он вернулся. Смысл сказанного дошел до Визенталя не сразу, и офицер повторил: "Эйхмана кто-то предупредил". Визенталь пишет, что от потрясения потерял дар речи.
Примерно через полчаса один из агентов сообщил ему, что произошло. "В 23:30 на дороге, ведущей к Грундльзее, появились двое мужчин. Было очень темно, но я видел их тени на фоне белого снега. Они были от меня метрах в ста пятьдесяти. Я стоял, прячась за деревьями, которые растут вдоль дороги. Вдруг появился еще один человек и что-то им крикнул. Они остановились, обменялись парой фраз и сразу после этого побежали, все трое, в сторону Грундльзее". Визенталь не объяснил, почему их не попытались там искать.
На следующий день Визенталь уехал. Настроение у него было подавленное: ведь он был так близок к поимке Эйхмана, так близок… "Я, – писал он впоследствии, – не испытывал к молодому израильтянину неприязни; я его даже не упрекнул. Уж если кого и надо было упрекать и обвинять, то только меня самого: ведь это я взял его с собой. Несколько недель я пребывал в депрессии и не мог себя простить".
Визенталь не назвал молодого человека по имени и не сказал, что тот был израильским агентом, но главная идея его рассказа не оставляет сомнений: в том, что Эйхман ускользнул, был виноват Израиль. По мнению Визенталя, это было не случайно: ведь Израиль не сделал почти ничего, чтобы поймать нацистских преступников. "Вместо того чтобы создать с этой целью мощную организацию, – писал он с горьким сарказмом, – израильтяне публиковали о Холокосте книги".
3. Ночь в снегу (вторая версия)
История о неудавшейся попытке поймать Эйхмана в заснеженной деревне Альтаусзее сохранилась среди рукописей Визенталя в четырех разных – и даже противоречащих друг другу в некоторых существенных моментах – версиях. Сначала он написал отчет, который публиковать не стал. Возможно, он написал его в качестве заявки на книгу. В тезисном плане этого документа упоминается "израильский друг", который за ним увязался, но нет подробностей того, что именно произошло, за исключением одного, несколько загадочного, предложения: "Один из нас нарушил правила секретности". В окончательном же отчете израильтянин не упоминается вообще. Согласно черновику, Эйхмана предполагалось передать американским властям, а на местные власти не полагаться. Согласно же окончательному варианту отчета, операция стала возможной благодаря отличным рабочим отношениям, сложившимся у Визенталя с австрийской службой безопасности.
История об израильском госте была впервые обнародована в книге Визенталя о его участии в погоне за Эйхманом, вышедшей на иврите и на немецком языке в промежутке между началом 1960 года и судом над Эйхманом в 1961-м. Между ивритской и немецкой версиями есть заметные отличия, которые, впрочем, могут быть результатом неверного перевода и поспешной редактуры. В другой своей книге, опубликованной в 1988 году, Визенталь пишет, что молодой израильтянин был одним из сотрудников его Центра документации.
В закрытом разведсообществе Израиля (страны маленькой, где все друг друга знали) эта история передавалась из уст в уста, и почти шестьдесят лет спустя один из старейшин "цеха" сумел назвать имя молодого агента, ездившего к Визенталю. Его звали Михаэль Блох.
Уроженец Германии, Блох приехал в Палестину в 1934 году, в возрасте шести лет, а после Второй мировой войны отправился в Швейцарию учиться на врача, однако перед Войной за независимость вернулся и после войны стал офицером военной разведки. Некоторое время он также работал в Моссаде (как, кстати, и его брат-близнец Гидеон, впоследствии изменивший фамилию на Ярден и исполнявший обязанности заместителя посла Израиля в Вене).
В личном архиве Блоха есть копия отчета о его командировке в Австрию, составленного по возвращении домой. Визенталь в нем не упоминается, и имя Эйхмана тоже отсутствует, но Ашер Бен-Натан (Артур Пьер), впервые увидевший этот документ лишь много лет спустя, подтвердил, что это та самая история. Да и кому, как не Бен-Натану, это знать. Ведь после провозглашения Государства Израиль он стал начальником политического отдела Министерства иностранных дел – одной из ранних версий Моссада, – и именно он послал Блоха в Австрию.
Как пишет в своем отчете Блох, в конце ноября 1948 года Артур Пьер попросил его возглавить операцию "Алия". Поскольку другого задания у Блоха в то время не было, он согласился, но поставил условие: операция не должна продолжаться более двух недель. Цель операция была сформулирована так: "Получение объекта из рук австрийской тайной полиции и переправка его в Израиль". Как именно следует осуществить операцию, Пьер оставил на усмотрение Блоха; сам он отвечал за ее финансирование. В распоряжение Блоха он выделил еще двух израильтян.
По прибытии в Австрию Блох сразу связался с доктором Куртом Левином, и тот, по его словам, оказал ему всю возможную помощь. Австрийская тайная полиция за "объектом" следила и сумела получить информацию о его местонахождении. Левин договорился с начальником тайной полиции линцкого округа, что после ареста "объект" будет передан израильтянам в обмен на пять тысяч долларов и что Израиль возьмет все расходы по операции на себя. "Местная тайная полиция, – объясняет Блох, – согласилась на это по двум причинам (хотя выдача человека иностранному государству без согласия правительства является нарушением австрийских законов): 1. отделу, занимающемуся военными преступниками, не хватает денег на зарплату для сотрудников, и они считают это приличной статьей дохода; 2. они полагают, что только таким образом "объект" сможет получить наказание, которого заслуживает".
Отчет Блоха подтверждает основные моменты версии Визенталя: согласно полученной информации об "объекте", тот должен был в промежутке между Рождеством и Новым годом навестить свою семью, и за домом его жены была установлена слежка.
"Несколько дней, – пишет Блох, – я жил в пустом одиноко стоявшем доме на расстоянии четырех километров от места проживания жены "объекта", чтобы быть готовым немедленно [по-видимому, после ареста "объекта" австрийцами. – Т. С.] получить его в свои руки". Вместе с Блохом там должен был находиться и один из двух других агентов, "но из-за неудобства проживания в доме – температуры 20 градусов ниже нуля, грязных простыней, отсутствия еды и т. д. – он решил поселиться в гостинице в близлежащей деревне". Зол был Блох и на Визенталя. Позднее он скажет своему брату следующее: "Я жил в какой-то деревянной лачуге, страдал от холода, а Визенталь в это время ходил развлекаться с бабами". В еще более резких выражениях он рассказал то же самое двум своим сыновьям. Человек, которого Визенталь, по его словам, встретил в кабачке, мог быть одним из двух израильтян, выделенных Блоху Пьером. Один из них, отмечает Блох, отказался ему подчиняться. В любом случае "объект" так и не появился. В качестве подарка к Рождеству, пишет Блох, он прислал жене денег, но вместо того, чтобы ее навестить, перешел в английскую оккупационную зону Германии.
Кончается отчет Блоха довольно странно. По его словам, точное местонахождение Эйхмана было ему известно, но, поскольку тот проживал теперь в Германии, операция перешла в новую фазу, могла продлиться еще несколько недель и принимать в ней участие он больше не мог. Поэтому он сообщил Левину, что выходит из игры. Вся эта операция была, по его мнению, дилетантской авантюрой. Чтобы поймать Эйхмана, считал он, нужны профессионалы, а на добровольцев полагаться нельзя. Судя по всему, он имел в виду Визенталя.
Писал об этой истории и начальник израильской службы безопасности Исер Харэль, однако написанное так и не опубликовал. Он попытался преуменьшить роль израильтян в провале операции. Эйхман, утверждает он, вовсе не обязательно испугался присутствия голосистого молодого израильтянина в местном кабачке. Визенталь уже тогда был достаточно известен, своего страстного желания поймать Эйхмана не скрывал, и именно его, Визенталя, присутствие в маленькой горной деревне как раз и могло спугнуть Эйхмана. Харэль счел также необходимым подчеркнуть, что Блох не был его человеком, поскольку Моссада тогда еще не существовало.
Эта история существует и еще в одной версии, а именно в форме рассказа австрийского полицейского, принимавшего участие в операции по поимке Эйхмана. Звали полицейского Лео Майер.
В 1948 году, незадолго до Рождества, Майера, работавшего в полиции Линца, вызвал начальник и приказал ему вместе с еще одним полицейским отправиться в Альтаусзее. Там, объяснил он, живет женщина по имени Вера Либль, жена знаменитого нацистского преступника Адольфа Эйхмана, и, возможно, на Рождество тот приедет навестить свою семью. Имя Эйхмана Майер услышал тогда впервые. На него и его товарища выбор пал потому, что они были молодыми и неженатыми: семейные предпочитали праздновать Рождество дома.
"Задание, – пишет Майер, – было скучным". Никаких признаков Эйхмана не появилось, а Рождество между тем подходило к концу, и приближался Новый год. Однако им приказали остаться и на Новый год, из-за чего молодые полицейские расстроились. В Рождество они были не прочь поработать, но новогоднюю ночь им хотелось провести в Линце, с друзьями.
Как-то раз Майер повстречался с сыном Эйхмана, которому тогда было лет шесть, и завязал с ним разговор. "Ты идешь в церковь?" – спросил он мальчика. Тот вежливо кивнул. "А почему без мамы?" Мальчик сказал, что у нее нет времени, потому что ей надо готовить еду. "А папа твой где?" – спросил Майер. "Он далеко, – ответил мальчик, – за морем. Но скоро мы к нему поедем, и тогда мне разрешат покататься на пони". Майер позвонил своему начальнику и, не упомянув о мальчике, доложил, что расследование, которое он и его товарищ провели в деревне, показало, что Адольф Эйхман находится в Южной Америке и его семья собирается к нему поехать. По возвращении в Линц он написал то же самое в своем рапорте.
Работавший позднее в австрийской службе безопасности, а затем ставший высокопоставленным офицером полиции, Майер писал все это через много лет после того, как Визенталь опубликовал свои книги, и настаивал на точности своего изложения событий, но при этом ни о какой сложной операции, описываемой Визенталем и Блохом, не упоминал, как и о самом Визентале, которого хорошо знал.
Написанное Визенталем надо читать осторожно: он не всегда точно помнил, что происходило, и не всегда утруждал себя проверкой собственной памяти. Однако несоответствия в его письменных – и устных – рассказах не обязательно свидетельствуют только о несовершенстве человеческой памяти. Человек с литературными амбициями, он был склонен давать волю фантазии и зачастую предпочитал правде историческую драму, как будто не верил, что правдивая история способна произвести на слушателей достаточно сильное впечатление.
Визенталь пишет, что операция состоялась через несколько месяцев после его возвращения из Израиля, где он хоронил урны с прахом жертв Холокоста, но похороны состоялись в июне 1949 года, а отчет Блоха написан 3 января 1949 года, то есть примерно за полгода до этого. Однако вполне возможно, что Визенталь изменил хронологический порядок событий не случайно: поимка Эйхмана была реализацией видения, посетившего его во время захоронения праха жертв Холокоста, и ему пришлось поместить иерусалимские похороны, которые состоялись летом, перед операцией в Альтаусзее, проводившейся зимой, хотя в действительности все было не так.
Визенталь пишет, что через несколько дней после провала операции в Альтаусзее он "получил известие", что поиски Эйхмана прекращены, так как тот исчез. Тувья Фридман сообщает, что в 1950 году он работал с еще одной группой агентов, присланной Артуром Пьером и сотрудничавшей с американской разведкой в Зальцбурге – причем сам Пьер (Ашер Бен-Натан) подтвердил, что это правда, – однако эта попытка тоже провалилась. "Это был неудачный для охоты год", – пишет Визенталь.
Все это и в самом деле свидетельствует о том, что израильтяне не предпринимали серьезных усилий с целью поймать Эйхмана, но что касается Визенталя, то он по-прежнему этого страстно желал. Он записывал каждый доходивший до него слух и пытался проверить каждую крупицу информации, причем многие об этом знали, включая Центральное разведывательное управление США. В ЦРУ считали, что Визенталь хочет Эйхмана похитить и переправить в Израиль, а в Линце Визенталя, по его собственным словам, прозвали "эйхмановский Визенталь". В те времена он часто задавал себе вопрос, почему выжил и не погиб, и отвечал себе на него так: чтобы поймать Эйхмана.
Глава вторая. "В ту пору мы не воспринимали Гитлера всерьез"
1. Бучач
В доме Визенталей в Бучаче было слышно журчание речки, протекавшей между домами евреев, и можно предположить, что у Чачкесов этот "говор воды" (как называл его Шмуэль-Йосеф Чачкес, позднее изменивший фамилию на Агнон) слышали тоже. Бучач был маленьким, утопавшим в зелени городком в Восточной Галиции. Церковные колокольни и маленький мост придавали ему живописный вид. "Мой город, – пишет Агнон, – расположен на горах и холмах, в самой гуще лесов, где много деревьев и кустарников, а по городу – и по бокам его – протекает река Стрыпа, и ее воды орошают камыши, кустарники и деревья. Благодатные источники изобилуют пресной водой, а на деревьях чирикают птицы. Есть птицы, зачатые и рожденные в нашем городе, а есть такие, что пролетали мимо, да так тут и остались, когда поняли, что наш город прекраснее всех прочих мест на свете".
На фотографиях Бучача, которые хранил Визенталь, можно видеть расположенное в центре города странное барочное строение, представляющее собой стоящую на кубическом основании башню, на которой надстроена еще одна башня, поменьше. Вокруг башни идет оживленная торговля. В прошлом в башне находилась ратуша, и она так разбередила воображение Агнона, что он сочинил сказку о спроектировавшем ее еврее-архитекторе. Построенная им башня была так прекрасна, что правитель города приказал заточить архитектора в верхней ее части, чтобы тот не построил такую же в других городах.
Будущий лауреат Нобелевской премии по литературе Агнон был старше Визенталя примерно лет на двадцать. За несколько месяцев до рождения Визенталя (тот родился 31 декабря 1908 года) Агнон переехал в Палестину и поселился в Яффо. Однако то, что он написал о своем детстве в изобиловавшем водой Бучаче, подходит, по-видимому, и для описания детства "Шимека", старшего сына Хеншеля (Ашера) и Розы Визенталь.
Агнон рассказывает, что однажды, еще маленьким, он проснулся и увидел в доме свет. Дело было в субботу. "Я, – пишет он, – встал с кровати и открыл окно, чтобы ставни не мешали свету проникать в дом. Когда я стоял у окна, мне захотелось увидеть свет таким, каким он выглядит до того, как входит в дом. Я вымыл руки и лицо, надел субботнюю одежду и вышел из дому. Никто из домашних не видел и не слышал, как я выходил. Даже папа и мама, не спускавшие с меня глаз, не видели, как я вышел из дома на улицу. И вот я на улице, а там никого нет. Только птицы, певшие утреннюю песню, только они были на улице. Я стоял там, пока птицы не перестали петь, а потом пошел к колодцу, потому что услышал говор колодезной воды и решил посмотреть, как она разговаривает. Ведь я еще никогда не видел, как разговаривает вода. И вот подхожу я к колодцу и вижу, что он полон воды. И нет никого, кому бы ее испить. Наполнил я водою руки, сказал благословение и попил. А потом пошел куда глаза глядят… И было тогда в городе еще спокойно, и жило в нем много уважаемых евреев. И все евреи, убитые врагами, все они тогда еще были живы".
Визенталь рассказывал, что был одиноким уличным мальчишкой, не имевшим друзей.
На протяжении многих поколений Галиция неоднократно переходила из рук в руки. Визенталь любил говорить, что люди шли спать, не зная, какая форма будет у полицейских, которых они увидят утром: польская, русская, украинская или австро-венгерская. И действительно, за его жизнь произошло множество политических пертурбаций, воспитавших в нем неистребимый – и очень еврейский – скептицизм, который, начиная со времен его детства, не раз себя оправдывал. Он жил с чувством, что в любой момент может произойти все, что угодно, и заранее никогда ничего знать нельзя.
Визенталь родился в последние годы политической и продолжавшейся довольно долго политической стабильности. К тому времени Галиция вот уже шестьдесят лет находилась под властью императора Франца-Иосифа, правившего своей империей из Вены, и у галицийских евреев были все основания его обожать: он дал им гражданские права; их положение было гораздо лучше, чем положение евреев России; в его империи они получили возможность приобщиться к немецкой культуре. "Мы обожали императора и были горячими патриотами Австрии и императорского дома Габсбургов", – рассказывал Визенталь. Но в сущности, он имел в виду не себя, а своих родителей. Его собственная жизнь прошла под знаком революций и войн.