Перед Первой мировой войной в Галиции проживало около восьмисот семидесяти тысяч евреев, что составляло десять процентов населения. В течение долгого времени они подвергались унижениям и преследованиям; многие из них были бедны. За тридцать лет, предшествовавших рождению Визенталя, из Галиции эмигрировало около четверти миллиона евреев; большинство из них осели в США. Но многие галицийские евреи были богачами. Они занимались банковским делом, импортом, экспортом, нефтяным бизнесом, а также арендовали поместья аристократов и взимали с крестьян арендную плату и налоги. Были среди евреев и люди свободных профессий, и депутаты парламента, и бургомистры. В частности, бургомистр-еврей возглавлял муниципалитет Бучача.
Семья Визенталей богатой не была – но и бедной ее не назовешь. Отец Визенталя переехал в Бучач из города Скала и работал представителем фирмы, производившей сахар. Ребенком Визенталь любил играть на товарном складе отца и строить из кусков сахара башни. Его бабушка говорила, что он, наверное, станет архитектором, и, по-видимому, имела в виду, что он будет строить дома в Галиции, поскольку далеко не все евреи хотели уехать в Америку. Тем не менее, когда евреи называли себя "галичанами", они говорили это с иронией и подразумевали под этим, скорее, свою способность выживать среди неевреев (то есть среди многочисленных народов, населявших Австро-Венгрию). В первую очередь они ощущали себя евреями и лишь потом – галичанами.
Еврейская культурная жизнь в Галиции цвела пышным цветом: здесь зарождались новые идеи, велись идеологические и политические дебаты между разными религиозными течениями (среди которых был и хасидизм), сюда доходили все новые веяния, включая секулярные – просвещение, социализм и сионизм. Один из жителей Бучача даже поехал в Базель в качестве депутата на Первый конгресс сионистов.
В то время в Бучаче было около десяти тысяч жителей, и семьдесят процентов из них были евреями. Они жили здесь с начала шестнадцатого века и говорили на нескольких языках: русском, украинском, польском, немецком и идише. Эти языки и были языками детства Визенталя.
Он рассказывал, что в доме его родителей говорили и читали по-немецки и что его мать любила цитировать немецких классиков – Гете, Шиллера и Гейне. Сын торговца мехами Агнон пишет, что его мать делала то же самое. Много лет спустя Визенталь даже написал заявление, в котором поклялся, что его родители говорили между собой по-немецки и что именно на этом языке он общался со своей матерью. Это заявление было написано им по просьбе знакомого, хотевшего получить от Германии компенсацию: ему надо было доказать свою принадлежность к немецкой культуре. Визенталь написал, что в доме этого человека царили те же порядки, что и в доме его родителей. "Именно мы, евреи, – сказал он как-то в одной из своих лекций, – были пионерами немецкой культуры в Восточной Европе". Тем не менее главным языком повседневного общения был для него идиш. На каком бы языке он ни говорил, он всегда говорил с идишским акцентом, от которого так и не смог избавиться. До конца своих дней он оставался евреем из Восточной Европы и беженцем. "Беженец, – пишет он в одной из своих книг, – это человек, потерявший все, что у него было, кроме своего акцента".
Его дед и бабушка были очень религиозными. Как-то раз бабушка взяла его с собой к раввину-чудотворцу, и в доме этого раввина он увидел человека, которого все называли "молчуном". Бабушка объяснила ему, что однажды этот человек поссорился с женой и крикнул ей: "Чтоб ты сгорела!" В ту же ночь в доме случился пожар и жена погибла. Мучимый чувством вины, человек пришел к раввину, и тот постановил, что виновник пожара больше не имеет права говорить и обязан проводить все свои дни в молитве. Биограф Визенталя Гелла Пик, слышавшая эту историю от него лично, говорит, что проблемы вины, наказания, раскаяния и прощения, затрагиваемые в этой истории, будут интересовать Визенталя и позднее, когда он повзрослеет.
Когда ему было три или четыре года, родители записали его в хедер, где он познакомился с некоторыми положениями еврейской галахи и, возможно, с основами иврита. По праздникам его родители ходили в синагогу, поскольку так делали все остальные члены еврейской общины, но в принципе Визенталь рос в светской атмосфере. Тем не менее, по крайней мере пока была жива его бабушка, в доме устраивали седер. Визенталь рассказывал, что во время седера всегда ждал, что вот-вот придет пророк Элиягу, но тот никогда не приходил. Тем не менее бабушка заверяла его, что Элиягу отпил вина из предназначенного для него бокала. Когда же внук спрашивал, почему в таком случае бокал все еще полон, бабушка отвечала, что Элиягу никогда не пьет больше одной слезинки. Сколько Визенталь себя помнил, в доме всегда говорили о гонениях на евреев, а бабушка часто рассказывала о погромах. За пять лет до его рождения произошел известный погром в Кишиневе, находившемся тогда в России. Но сам Визенталь рос в еврейской общине, ведущей весьма активную жизнь.
Примерно за год до его рождения на одной из площадей Бучача состоялся предвыборный митинг с участием известного еврейского общественного деятеля, приехавшего из Вены, Натана Бирнбаума. Этот митинг увековечен на фотографии. Мы видим на ней несколько сотен евреев города, большинство из которых – бородатые мужчины в черных шляпах, отчасти традиционных, а отчасти пошитых в соответствии с тогдашней венской модой. Кое-где видны и женщины. Все очень серьезные, как и подобает в присутствии уважаемого оратора и фотографа, и все смотрят в объектив камеры. Одно из зданий на площади – гостиница, на балконе которой сидят дамы в роскошных шляпах. Над одним из магазинов – часы на длинном кронштейне. В центре толпы стоит экипаж, в который запряжены две белых лошади; судя по всему, в этом экипаже Бирнбаум приехал с вокзала.
В еврейской политической жизни часто бушевали бури, но местная газета "Дер идише векер" ("Еврейский набат") упрекала жителей города в равнодушии. "Каждый еврей Бучача, – жаловалась она, – это "мир в себе", и проблемы других людей его не волнуют. Если кто-то увидит в нашем городе многочисленные точки продажи содовой, то, наверное, подумает, что жители города – люди настолько горячие, что им приходится остужать себя холодной водой. Однако факты, свидетельствующие о равнодушии и холодности наших еврейских собратьев в этом городе, данному предположению противоречат. Впрочем, кто знает? Может быть, именно излишнее употребление газированной воды и привело к такому "замораживанию"?"
Большинство выходцев Бучача рассказывают, что евреи жили там бедно, но при этом община имела несколько синагог (в том числе одну довольно роскошную), а также школы, больницу, сиротский приют и благотворительную столовую. У еврейской газеты имелось литературное приложение, в котором, помимо всего прочего, было опубликовано несколько первых стихотворений "сына Чачкеса" (как горожане называли тогда Агнона). Один раз в город приезжал Шолом-Алейхем (хотя для встречи с молодым Чачкесом времени так и не нашел); наезжали также некоторые другие писатели, а из Львова приезжал давать уроки Торы, истории и иврита человек по имени Авраам Зильбершайн. Кроме того, в городе работала еврейская театральная труппа под названием "Дер таннензапфен" ("Сосновая шишка"), а время от времени приезжали цирк, зоопарк, передвижная панорама, канатоходцы и фокусники. Летом горожане ходили гулять в окрестные леса, купались в Стрыпе и плавали по ней на лодках, а зимой катались на льду.
Описывая образ жизни евреев в Бучаче в начале двадцатого века, Агнон изображает повседневную жизнь, не предвещавшую никакой беды. "Солнце освещает землю и ее обитателей; земля – то с приветливым выражением лица, то с неприветливым – дает урожай; люди занимаются своими делами и живут своими заботами; а от происходящего в этом мире и от его проделок каждый по-своему получает удовольствие или по-своему мучается. И хотя в мире всегда есть люди, желающие его исправить, мы считали, что этот мир никогда не изменится". Однако летом 1914 года неожиданно разнесся слух, что началась война.
Поначалу в Бучаче не хотели верить, что император способен совершить такую глупость. Разве он не знает, какова цена войны? Поэтому жители города были склонны соглашаться с комментаторами, писавшими в еврейских газетах, что войны не будет. Но пока одни писали, а другие читали, "война, – по словам Агнона, – вдруг окружила людей со всех сторон, и грохот пушек сотряс город и его окрестности".
Это была та самая "большая война", которую впоследствии назвали Первой мировой, и хотя, формально говоря, она бушевала на далеких фронтах, тем не менее почти везде, включая Бучач (или, как называл его Агнон, "Бычач"), она нарушила привычную жизнь людей и поколебала основополагающие человеческие ценности. "Молодых парней, – пишет Агнон, – забрали на войну, и старики остались без опоры; женщины валятся с ног от забот, а дети бегают без присмотра. Школы закрыты, хедеры тоже. Молодые ребята, которых еще не забрали на войну – а также те из них, кого уже призвали, но они не могут добраться до своих частей и влиться в ряды солдат, – собирают деньги, создают комитеты и открывают столовые, чтобы кормить нуждающихся".
"Мужчины, – пишет Агнон, – достают все свои сбережения, нанимают телегу, нагружают на нее товары и пожитки, сажают жену и своих нежных птенцов, а сами вместе со старшими сыновьями и дочерьми плетутся за телегами пешком. Они едут или идут в какое-нибудь другое место, куда еще не пришла беда, но когда туда добираются, то видят, что все, что произошло с ними, случилось и с людьми в том месте, куда они пришли… Большинство евреев уже Бычач покинули. Треть – воюют на войне с русскими, треть – разбрелись кто куда, а треть остались в городе и стали жертвами грабежей и убийств".
Первая мировая война перенесла Европу в XX век, и с этого момента исторические катаклизмы стали ключевым фактором в жизни Визенталя, как и в жизни миллионов других детей. Через полтора года он потерял отца. Отец был резервистом; его призвали в армию, и он погиб.
Визенталь часто рассказывал о смерти матери во время Второй мировой войны, но мало говорил о потере отца во время Первой мировой; тем не менее от него не ускользнул тот факт, что в смерти отца содержалась определенная доля исторической иронии: он сражался по ту же сторону баррикад, что и Адольф Гитлер.
Отец погиб в октябре 1915 года. Визенталю было тогда семь, а его брату, Гилелю, – пять. Война продолжалась после этого еще три года.
2. Роковая ошибка
Хеншель Визенталь погиб не за ту армию: Галицию оккупировали русские и, подобно большинству других жителей Бучача, Роза Визенталь вместе с родителями и двумя маленькими сыновьями вынуждена была из города бежать. Сначала – во Львов, а потом – в Вену. Они поселились на "Острове мацы". Так жители Вены окрестили еврейский квартал в районе Леопольдштадт, располагавшийся между Дунайским каналом и Дунаем. В квартале проживали несколько десятков тысяч евреев – как урожденных венцев, так и приезжих. Многие из них были беженцами с востока.
В городе мощенных булыжником тротуаров, которые, как пишет Агнон, "были непривычны для жителей маленьких городков, тем более для тех из них, кто привык к бычачской грязи", Визенталю все казалось новым и интересным. В Вене были просторные парки, роскошные дворцы и бульвары, многоэтажные дома, большие магазины, кафе и автомобили. Уроженец маленького городка, только что потерявший отца, он пошел в школу, и это тоже стало для него совершенно новым переживанием. Школа была еврейская, но уроки велись на немецком.
Визенталь помнил, как в ноябре 1916 года их отпустили с уроков поглазеть на похороны императора Франца-Иосифа. Однако среди десятков тысяч детей, столпившихся вдоль дороги, по которой шла похоронная процессия, находился еще один еврейский мальчик. Он был старше Визенталя примерно на три года и запомнил главным образом стоявший в тот день пронизывающий холод. Мальчика звали Бруно Крайский; впоследствии он станет главой австрийского правительства. "Когда наконец-то появилась процессия, – пишет он в своих мемуарах, – мне показалось, что весь мир окрасился в черный цвет. Это был абсолютно черный парад. На лицах людей читались боль и тревога: что же теперь будет?"
Через несколько месяцев после этого умер дед Визенталя.
Смерть императора и конец войны ознаменовали наступление новой эпохи; Роза Визенталь и ее сыновья вернулись в Бучач. Так же поступили и многие другие тамошние евреи. Как пишет Агнон, "из любви к своему родному городу и из-за того, что поняли: в других местах, где они жили, не было ничего хорошего". Товарный склад Визенталей был разграблен, но их дом оказался одним из немногих, который не пострадал.
После того как русские потерпели поражение и отступили, Восточная Галиция стала независимым государством, однако вскоре перешла под власть Польши. Поляки, пишет Агнон, были "господами жестокими", "они не умели ничего делать с умом и потому зверствовали. Они не ведали жалости и издавали один указ суровее другого… В городе воцарилась ужасающая бедность, работы становилось все меньше и меньше. Люди не знали, что им есть и чем кормить своих нежных птенцов". Кроме того, многих жителей убила разразившаяся в городе эпидемия тифа. Тем не менее Роза Визенталь сумела бизнес своего мужа возродить. Старшего сына она отослала на несколько месяцев обратно в Вену, к бабушке.
В 1920 году поляки воевали с большевистской Россией, и им помогала конница гетмана Украины Семёна Петлюры, бойцы которого были известны своим жестоким отношением к еврейскому населению. Бесчинствовали они и в Бучаче. Визенталь рассказывает об одном из них, появившемся перед ним внезапно, когда он шел по улице, и просто так, из чистого удовольствия, ткнувшем его саблей в бедро.
Через три года, в возрасте пятнадцати лет, Визенталь пошел в гимназию. Гимназия была светская; уроки в ней велись на польском языке, занятия проводились в том числе по субботам. Визенталю надо было думать о будущей профессиональной карьере и готовиться к переезду в места более перспективные, чем Бучач. На фотографии того времени он изображен в светской одежде, с галстуком, без головного убора, в компании подростков, одетых в костюмы, напоминающие униформу еврейского бойскаутского движения "Ашомер-Ацаир".
В 1922 году умерла его горячо любимая бабушка, вернувшаяся уже к тому времени в Бучач, а через год случилась еще одна беда: его младший брат Гилель упал с большой высоты и повредил позвоночник. Мать повезла его к врачам в Вену, и примерно полгода Визенталю пришлось прожить без нее. В конце концов мать привезла Гилеля домой, но через несколько месяцев он умер.
Дочь Визенталя Паулинка Крайсберг утверждает, что в жизни отца его мать была фигурой доминирующей, но ему казалось, что Гилеля она любила больше, чем его. Однако сам Визенталь говорил об этом мало, а о своих чувствах – будь то любовь, зависть, печаль или боль – вообще предпочитал умалчивать. Он не рассказывал, как ему стало известно о гибели отца и как это известие на него повлияло; не рассказывал об отношениях с братом и что он чувствовал, когда тот скончался; не рассказывал о похоронах брата и о том, как прошли семь дней скорби. В своих автобиографических интервью он всегда окружал себя подобием защитной стены, в качестве которой использовал свои коронные истории, вроде рассказа о том, как украинский всадник ранил его в бедро. Впрочем, интервьюеры большего от него и не требовали.
В гимназии он встретил главную любовь своей жизни – и будущую жену – Цилю Мюллер. Она была дальней родственницией Зигмунда Фрейда и к тому времени тоже лишилась отца. "Я был счастлив, – вспоминал Визенталь. – У меня была девушка, которая меня любила, и я ее тоже очень любил". По его словам, он рассказывал ей веселые истории и она много смеялась. Однажды он нарисовал ее карандашный портрет. На нем изображена пухленькая девочка, погруженная в чтение и закрывающая уши руками, как будто хочет полностью отключиться от внешней реальности и защитить от нее свой внутренний мир. Лицо у нее очень печальное. Судя по всему, они говорили друг с другом по-польски и на идише. Все считали, что они поженятся.
Произошло и еще кое-что. Роза Визенталь вышла замуж за уроженца Вены Ицхака Гальперина, проживавшего в карпатском городе Долина, и уехала жить к нему. Визенталь воспринял это болезненно. Перед отъездом Роза договорилась с семьей Цили, что сын будет жить у них, но время от времени Визенталь ездил к матери и отчиму в гости. Отношения с отчимом у него не сложились; у Гальперина были сыновья от предыдущего брака.
В то время Визенталь много рисовал и хотел стать художником, но мать убедила его учиться на архитектора. В этом имелся свой резон: его отчим занимался производством строительной плитки.
На выпускных экзаменах Визенталь поначалу провалился. Сам он объяснял это тем, что учащимся-евреям приходилось прилагать больше усилий, чтобы получить хорошую оценку. Тем не менее Циля сдала экзамены с первого раза. Однако в конце концов он все-таки экзамены выдержал и поехал учиться в Прагу. Вообще-то он хотел учиться в "Львуве" (как называли Львов поляки), так как тот был ближе к Бучачу, но, по его словам, евреев там на вступительных экзаменах проваливали.
Ему было уже примерно двадцать и, как всякий польский гражданин, он был обязан идти в армию. Не исключено, что это послужило еще одной причиной, по которой он поехал в Прагу (если, конечно, подобно многим другим юношам, не получил освобождения от службы). Так или иначе, "Злата Прага" (или, как ее еще называют, "город ста башен") встретила еврейского студента из Бучача приветливо.
Циля осталась дома, и в каникулы он ездил ее навещать.
В новой – демократической – Европе двадцатые годы были временем надежд. Поступив в Чешский технический университет, Визенталь с головой окунулся в бурную культурную жизнь Праги. Это была эпоха смелого, свободного, опьяняющего авангарда.
Визенталь впервые увидел полицейских, которых не надо было бояться. Присутствие множества иностранных студентов создавало в городе космополитическую атмосферу. В первый раз в жизни он пил и развлекался в компании молодых юношей и девушек своего возраста, которые не были евреями. Его друзья-студенты изучали скульптуру и живопись; вместе с ними он бывал на киностудии. Это были лучшие годы в его жизни. Иногда он выступал в еврейском студенческом кабачке, рассказывая со сцены анекдоты. Еврейская студенческая организация носила ивритское название "Атхия".