Гумилев поделился стихотворением с новым военным корреспондентом Кавказского фронта. Восхищенный Городецкий потребовал список ("Может, опубликую при случае!"), но гибельные предчувствия все-таки посоветовал гнать долой.
Гумилев пожал ему руку:
– В любви, на войне и в картах я всегда счастлив, ты знаешь!
5-й гусарский Александрийский Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полк входил в элиту армейской кавалерии – сам наследник-цесаревич числился в его списках корнетом. Вся Россия распевала полковую песню бравых александрийцев:
Марш вперед!
Труба зовет,
Черные гусары,
Марш вперед!
Смерть нас ждет,
Наливайте чары!
К александрийским гусарам на Двину недавно был направлен из Уланского полка Юрий Янишевский, прошедший тот же, что и Гумилев, путь от охотника в Кречевицком лагере до обер-офицера. Полковым шефом и тех, и других кавалеристов была императрица, так что решения штабных кадровиков определяла ясная "ведомственная" логика. Но с Гумилевым у них произошел какой-то сбой. Производство в чин внезапно затянулось, равно как и новое лестное назначение. Тогда, памятуя о близости Веры Гедройц к августейшей начальнице "черных гусар", Гумилев вновь побывал на Госпитальной улице с настоятельной просьбой похлопотать за него перед Ее Величеством. Пока же он продолжал вести "штатскую" жизнь.
Январские военные победы приободрили и встряхнули Петроград, оживив литературную и художественную жизнь столицы. С начала года Гумилев вошел в совет нового "закрытого клуба деятелей искусств", который в знак почтения к классике именовался "Медный всадник". Литературоведу Константину Арабажину (председатель) и модному беллетристу Юрию Слезкину (вице-председатель) виделись камерные собрания мастеров-профессионалов, на которых поэты, писатели и композиторы могли бы выносить на суд знатоков свои новинки. Первые заседания прошли на профессорских квартирах – у В. В. Святловского на Пятой линии, у А. И. Степанова на Большой Пушкарской и у М. А. Рейснера на Большой Зелениной. У Рейснеров именитых участников "Медного всадника" эпатировала двадцатилетняя дочь хозяина, клеймившая в ямбах изваяние великого императора:
Боготворимый гунн
В порфире Мономаха
Всепобеждающего страха
Исполненный чугун.
Литературное творчество Лариса Рейснер совмещала с учебой в Психоневрологическом институте, вольным посещением лекций на историко-филологическом факультете университета и боевитой общественностью. С ученой красавицей, считавшей воздвиженье креста над Айя-Софией бессмысленной химерой, Гумилеву пришлось пикироваться. Нельзя сказать, что у нее не было резонов. Но Гумилев все равно возражал. Под Новый год Рейснер вместе со своим женихом Владимиром Злобиным стала издавать журнальчик с оппозиционным и даже пацифистским направлением. Как это возможно в воюющей стране, Гумилев не понимал, да и название было соответствующим – "Рудин", по имени тургеневского героя, из которого рекою лились увлекательные слова, не имеющие никакого применения к действительной жизни. Раздражал Гумилева и сам хозяин квартиры – либеральный адвокат, о котором со времен революционной смуты ходили странные слухи.
– Смотрю на него, – говорил Гумилев Георгию Иванову, возвращаясь с "закрытого" вечера на Большой Зелениной, – и меня все подмывает взять его под ручку: "Профессор, на два слова" – и, с глазу на глаз, ледяным тоном: "Милостивый государь, мне все известно". Наверняка затрясется, побледнеет, начнет упрашивать…
– Да что же тебе известно? – уставился на Гумилева Иванов.
– Решительно ничего. Но уверен, смутится. Обязательно какая-нибудь грязь водится у него за душой.
При "Аполлоне" открывался "Кукольный театр" – новое увлечение Маковского, удивившее многих. Маковский горячо отстаивал идею, указывая на выгодную привлекательность зрелища для всех сословий и возрастов. Первым спектаклем назначили французскую комедию "Сила любви и волшебства" ("Les forces de l’amour et de la magie"), которую еще в XVII веке разыгрывали ярмарочные актеры-"прыгуны", нарушая театральную монополию королевской "Comédie Franҫais". За дело взялись энтузиасты – режиссер-кукольник Петр Сазонов и его жена Юлия Слонимская, публиковавшая в "Аполлоне" статьи о марионетках. Перевод был заказан Георгию Иванову. Музыку сочинил Фома Гартман. Николай Калмаков и Мстислав Добужинский придумали миниатюрные костюмы и игрушечные декорации. Вокальные партии согласились исполнить концертные "звезды" – Зоя Лодий, Зинаида Артемьева, Николай Андреев. 15 февраля Гумилев вместе со всем любопытствующим "бомондом" оказался в двусветной зале особняка Гауша, превращенном, по случаю генеральной репетиции, в кукольный вертеп. Крохотные маркиз и маркиза с изысканной грацией исполняли менуэт, извивались в сладострастном танце хищные карлики, съезжались, вонзая друг в друга копья, закованные в блестящие латы рыцари – это чародей Зороастр волшебными наваждениями пугал и пленял прекрасную пастушку Грезинду. Публика по-детски восторженно радовалась новизне: величавая замысловатость речей надменного Зороастра, кроткие слезы жертвы его темной страсти, добродетельная Юнона и румяные Амуры, спешащие на помощь в золотой колеснице, запряженной павлинами, – все было замечено и вознаграждено аплодисментами. Счастливый Маковский, принимая поздравления в гостиной анфиладе, где устроили фойе и буфет, вслух мечтал о грядущих грандиозных постановках в духе "Фауста" Гете. Гумилев, раскланивавшийся с Сазоновым, немедленно подхватил слова pápá Makó и предложил написать для марионеточного действа еще одну пьесу в стихах:
– Ведь ваш французский "комический дивертисмент" семнадцатого века явно требует разъяснения и продолжения!
Поймав недоуменный взгляд Маковского, он заметил, что подлинным волшебникам и чародеям нет никакой нужды прибегать к волхованию для покорения сердец – к ним сами слетаются не то что земные пастушки-простушки, но даже небесные Пери.
– Такой отвлеченный человек! – удивлялась Маргарита Тумповская. – Его взгляды на женщину очень банальны. Покорность, счастливый смех. Когда, наконец, добиваться уж больше было нечего, он только облегченно вздохнул – "надоело ухаживать!..". Он действительно говорил, что "быть поэтом женщине – нелепость"!!
Маргарита была младшей из четырех дочерей известного петербургского педиатра Марьяна Давыдовича Тумповского – врача-подвижника, бессребреника и гуманиста. Яркие как сказочные принцессы, сестры в жизни имели мало общего. Двое старших прямо с гимназической скамьи ушли в революционное подполье, средняя Ольга удачно вышла замуж и уехала в Швейцарию, что же касается Маргариты, то она, далекая и от общественности, и от быта, росла среди книжных фантазий и тайных преданий о древних чудесах:
Я, девочкой, дрожа и холодея,
Заклятые слагала имена,
И сквозь нечитанные письмена
Мне виделась далекая Халдея.
Ей легко давались языки, с девяти лет она писала стихи и драматические сценки, штудировала, поражая гимназических учителей, философские трактаты. Новейшую поэзию интеллигентная Тумповская знала великолепно. Стихи Гумилева уже несколько лет приводили ее в восторг. Минувшей осенью, она, пользуясь случаем, возымела желание выразить автору свое восхищение, не подозревая, что тот воспримет благосклонный интерес чем-то вроде утешительного приза за все предыдущие любовные невзгоды…
Расстроенный разрывом с Татьяной Адамович, Гумилев не озаботился даже сменить привычный арсенал комплиментов! Он упорно именовал новую подругу… полькой и беседовал с ней о польской отваге и страсти. Рассердившись, Тумповская пояснила, что она – еврейка.
– Не имею против! – хладнокровно отрезал Гумилев.
По словам Тумповской, Гумилев хотел, чтобы во время любовных свиданий она именовала его "Колей":
– А я никогда не могла назвать его Колей, так не шло ему это, казалось именем дачного мужа. А он удивлялся и считал себя Колей.
Сразу после представления в особняке Гауша Гумилев бесцеремонно распотрошил библиотеку Тумповской, полную книг о восточной мистике. Соорудив из раскрытых томов в ее комнате на улице Жуковского что-то вроде крепостного бастиона, он, едва заглядывая в нужную страницу, тут же перелагал прочитанное в стихи, ложившиеся на бумажном листе набело, словно под какую-то беззвучную диктовку. Безмолвной невидимкой Тумповская, осторожно наклоняясь за крепостную стену, наблюдала, как прямо на ее глазах заклинания персидских магов-суфиев обращаются в русские стихотворные монологи:
Крыло лучей, в стекло ночей
Ударь, ударь, стекло разбейся!
Алмазный свет, сапфирный свет
И свет рубиновый, развейся!
Восточная сказка слагалась стремительно. Каждый день появлялись новые и новые сцены. Райская Пери, "дитя Аллаха", минуя соблазны и невзгоды, шла по грешной земле к саду поэта Гафиза, – с возрастающим суеверным страхом Тумповская видела, как, строка за строкой, вырастает и оживает, словно в волшебном зеркальном сиянии, ее собственный ослепительно-прекрасный двойник:
Ты словно слиток золотой,
Расплавленный в шумящих горнах,
И грудь под легкой пеленой
Свежее пены речек горных.
Твои глаза блестят, губя,
Твое дыханье слаще нарда…
– Дорогой!..
– Я же просил тебя называть меня: "Коля"! – не оборачиваясь, наставительно поправил ее Гумилев.
Уже 19 марта "арабская сказка в трех картинах "Дитя Аллаха" была целиком прочитана автором на специальном собрании в "Аполлоне", после чего, как следует из журнального отчета, "Н.В. Недоброво подверг разбору построение действия, В. Н. Соловьев – постановочную сторону, Валериан Чудовский – лирические достоинства пьесы, Сергей Гедройц – ее идейную сторону". Но воспользоваться плодами дискуссии Гумилев не смог – штабные кадровики, наконец, пробудились, и со следующей недели гражданской вольнице наступил конец. В последних числах марта – начале апреля он, выправляя необходимые воинские документы, побывал в курляндском Люцине, куда переместился к этому времени Уланский полк, в Пскове, где располагался штаб армий Северного фронта, вернулся на несколько дней в Петроград и вновь отбыл в Люцин. Трудно сказать, удалось ли ему встретить свое 30-летие среди домашних, а для Маргариты Тумповской он и вовсе неожиданно пропал в неизвестности, оставив ее перечитывать среди разрозненных бумаг твердо выведенные строки:
Я первый в мире, и в садах Эдема
Меня любила ты когда-то, Пери…
Тем временем над штабом 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии громыхнуло: императрица ждет, так как там с Гумилевым? Штаб заверил: оный Гумилев произведен в прапорщики 5-го Гусарского полка.
"Он отбыл седьмого апреля <по> месту нового служения".
Под Пасху в фольварке (поместном владении) Рандоль, занятом под постой александрийскими гусарами, полковым священником ежедневно совершались службы: вербная всенощная и все страстные – вынос плащаницы и другие. Гумилев попал в расположение части вечером Великой Субботы, и первым его действием с новыми однополчанами оказалось богослужение над скорбным платом, изображающим Спасителя во гробе – торжественно затворялись Царские врата, иерей с прислужниками переменяли одежды и покровы на светлые, призывно звучали стихиры:
"Воскресни, Боже, суди земли, яко Ты наследиши во всех языцех!"
Назавтра, в пасхальное воскресенье 10 апреля полковник А. Н. Коленкин, поздравляя александрийцев, присовокупил в § 6-м праздничного приказа:
"Из вольноопределяющихся Лейб-Гвардии Уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Николай Гумилев приказом Главнокомандующего армиями Западного фронта от 28-го прошедшего марта 1916 года за № 3332 произведен в прапорщики с назначением в сей полк. Означенного обер-офицера зачислить в списки полка и числить налицо с сего числа и с назначением в 4-й эскадрон".
XVI
"Черные гусары". Позиционные бои в Курляндии. В лазарете Большого царскосельского дворца. "Привал комедиантов". "Армянский вечер" в Тенишевском училище. Анна Энгельгардт и Ольга Арбенина. Уланский праздник в Царском Селе. Александра Федоровна. Луцкий прорыв. Встреча с императрицей и великими княжнами. Новые карьерные горизонты. Огорчения Маргариты Тумповской. Направление в крымскую здравницу. Слепневские дни.
В 1813 году в битве при Кацбахе генерал Гебхард Блюхер – будущий фельдмаршал и без пяти минут победитель Наполеона – принял гусарскую гвардию императора Александра Благословенного, геройски отразившую натиск противника, за своих прусских "гусаров смерти". В восторге он ринулся поздравлять победителей.
– Мы не прусские гусары смерти, а русские бессмертные! – отрапортовал Блюхеру полковник князь Валериан Мадатов.
В память о Кацбахе знаком александрийцев стал тот же, что и у блюхеровских гвардейцев, серебряный мальтийский крест с изображением "адамовой главы" (черепа со скрещенными костями). Черная форма "бессмертных гусар" с серебряными галунами, будучи одной из самых роскошных в русской армии, напоминала в то же время монашескую схиму – девизом их было "vincere aut mori", победа или смерть; третьего не давалось. В начале войны 5-й Александрийский полк отличится в Польше, затем во время Горлицкого прорыва, героически сдерживал натиск германских войск, а во второй половине 1915 года был отведен за Западную Двину в резерв и больше в активных боевых действиях не использовался. Николай II, приняв Верховное главнокомандование, приберегал верных александрийцев на самый крайний, роковой случай. Среди обер-офицеров здесь была особенно распространена присущая гвардии армейская кастовость, и они встретили щеголявшего в новеньком доломане прапорщика из шпаков, да еще вдобавок стихоплета, с недоверием и любопытством.
– А вот, скажите, пожалуйста, – преувеличенно вежливо спрашивали Гумилева, – правда ли это, что наше время бедно значительными поэтами? Вот если мы будем говорить военным языком, то, кажется, "генералов" среди теперешних поэтов нет.
– Ну, нет, почему так? – отвечал Гумилев. – Блок вполне "генерал-майора" вытянет.
– Ну, а Бальмонт в каких чинах, по-Вашему, будет?
– Ради его больших трудов ему "штабс-капитана" дать можно.