На следующий день, 7 апреля, удивительный экипаж доставил нас в Музей. После смерти графини де ла Сала, в прошлом шумно знаменитой каирской кокотки, ее коляска "виктория" превратилась в фиакр, но лошади не изменили стиль: шелковые чулочки, подрисованные глаза, розовые ноздри, кокарды и все прочее.
Месье Лако покидает свой пост в Музее. Он спускается мне навстречу в рубашке, без пиджака. Возле его дома теннисный корт, где мой дядя Рэмон Леконт, в бытность свою в египетском посольстве, играл с представителями семейств Масперо и Базилей. Я растроган воспоминаниями, которые оживил месье Лако, наполнив призраками пыльный сад. У месье Лако роскошная седая борода. Он очень мил. Любит свои саркофаги. Недоверчив и советует мне не увлекаться книгами аббата Море46. Мне кажется, в силу прямоты характера он сгущает краски и принимает за романтическую фантазию высшую реальность, отраженную в роскоши и изысканности гробниц.
ТУТАНХАМОН • ЕГО "МИСТЕРИ-ТЕАТР" • НЕВЕСОМАЯ МУМИЯ ПОДНИМАЕТСЯ НА ПОВЕРХНОСТЬ ВЕКОВ • ПОДЗЕМЕЛЬЯДОЛИНЫ ЦАРЕЙ
Мы на бегу осматриваем театр смерти, его подвалы, ловушки, бутафорию, украшения, костюмы, статистов, ложи.
Первые саркофаги. Ящики укороченные. Хоронить было принято в позе зародыша (при Третьей династии). Затем началось святотатство. Муравейник выпотрошили, улей разорили, обитателей мира теней выгнали из их тайников, и они продолжают расточать свои чары при свете дня, направо и налево.
Описывать сокровища Тутанхамона бесполезно. Лично мне описания и иллюстрации нисколько не помогли, и я только повторил бы ошибки их авторов.
Юный семнадцатилетний фараон после смерти устроил свою жизнь в изысканной роскоши. Он продолжает существовать в песке, как бриг в северных льдах. Демонстрирует нам свою нетронутую мебель, колесницы, украшения, костюмы. Его имущество не успели заменить символами. И погребли в хаосе привычных вещей. Царь стал звездой "мистери-театра", куда ломился народ и где он представал во всем своем золоте. Золотая посуда, золото с червонными прожилками, золотая филигрань; предметы в витринах - свидетели этой театральной системы.
Кресла, троны, складные стулья, опахала из страусовых перьев, пленные враги в роли скамеек, бумеранги, фанфары, сандалии, перчатки, плетка от злых духов, пастуший посох, головной убор, где кобра указывает на север, а сокол на юг, реликварии, вложенные один в другой, - полые статуи, внутри которых и лежал этот юноша. Ложа с пастями химер и жесткими лазуритовыми подушками, на которые опиралась прекрасная вычурная голова, полная экипировка юного фараона, - суть театр, притворство, манок, инсценировка.
Тяжелые золотые лари, многочисленные раздвижные шторы, полые статуи, то и дело разверзающиеся ловушки, пьедесталы, бесконечные маски. Наконец мертвец встает и начинает говорить. "Здравствуйте, господа", - произносит он, как китайский император в "Соловье" Андерсена, и выступает вперед меж алебастровых ваз, по сравнению с которыми сложносплетения Мажореля и Лалика остаются далеко позади.
Удивить раба, поразить его, затмить, попрать, подавить, выцедить из него кровь и золото, как выжимают вино, танцуя на собранном винограде, - вот для чего служит реквизит театра Тутанхамона.
По странной случайности этого царька, укрытого и охраняемого каббалой, нашли. Единоличный хозяин Долины царей уцелел, но доказал, что слава преходяща. Он утверждает бренность всего земного, свидетельствует о катастрофе и безумной роскоши: Сенусерт, Рамсес, Клеопатра, Ур, Содом, Гоморра, Карфаген, Кер-Ис, Атлантида, уничтоженные мумии, возвышенные, угасшие, исчезнувшие цивилизации. Вечная борьба, чтобы существовать, и ее тщетность на земле, само существование которой не вечно, да и по-настоящему не имеет смысла.
Залы Тутанхамона поражают нас до глубины души - о других мы просто забываем. Вот идет деревянный человек; в недрах смерти гипсовая охристая чета, сидит, уставившись в одну точку; зеленый бронзовый царь обут в собственные бедра; корова, разрисованная трилистниками, кормит фараона в молитвенно чистом стойле; живые портреты, предметы культа, цели и силы - все говорит о том, что Египет не волновало искусство ради искусства.
Паспарту пакует наши сумки в отеле. Я бегу за ним. От месье Лако удалось добиться, чтобы музей оставили открытым. Не хочу уезжать из Египета, пока Паспарту не познакомился с этим невероятным хранилищем мебели. Он немного упирается, я его тащу. Мы завтракаем у Камачо - это имя он носит по праву: кровяная колбаса и мясо у него, как у Камачо на свадебном пиру. И мчимся в музей, к Тутанхамону. Вместе обегаем вокруг рефрижератора, набитого плоскими блюдами и алыми плодами, и это чудо уподобляет нас старику сыну, который видит своего молодого отца, сохранивше-гося в глыбе льда.
За стеклами, во льдах, позволяющих видеть во весь рост молодого лежащего государя, золоченая юность торжествует над эпохами. Распрямившись, прижав руки к телу и сомкнув ноги, широко рас-пахнув эмалевые глаза, чуть шевеля пальцами ног в металлических футлярах, Тутанхамон проплывает сквозь века, оставляя шлейф пузырей, и выныривает на поверхность. Он поблескивает, не сохнет, не иссыхает. Он сохраняет свежесть морской звезды в соленой воде или плывущей медузы, актрисы в свете рампы или квартала любви, где потребность в утолении старых, как мир, желаний не дает проявиться патине и благородной коросте шедевров.
Как так вышло, что дерзкие богатства не рассыпались в прах от контакта с воздухом или, по примеру ядовитых грибов, не лопнули, не рассеялись дымкой от прикосновения? Лорду Карнарвону теперь знакомо слово "тайна". Он единственный мог бы нам ответить. Тянуть жребий, опуская руку в урну, выбирают самого юного - так же совсем юный фараон, видно, оказался тем избранным, который должен раскрыть тайны пустой сокровищницы.
Без него понять Древний Египет и его подземелья было бы нелегко.
Сокровища Тутанхамона - закупоренное вино из царских погребов, жемчужина, играющая живыми красками и поднятая золотым ныряльщиком со дна мертвых морей, - едва не обошлись нам слишком дорого. Мы возвращаемся в отель, где журналисты сбивают нас с ног и заталкивают в автомобиль - он быстрее, чем коляска графини. И снова наш отъезд станет чудом. И опять в окна отходящего поезда будут бросать вещи, и мы сыграем на бис сцену отправления по законам оперетты, секретом которых владеет Франция.
7 АПРЕЛЯ, ОДИННАДЦАТЬ ВЕЧЕРА, ПОРТ-САИД
Отель "Марина". За остекленным балконом порт. Магазины ночью открыты. Здесь тропическая прихожая: хинин, панамы, шлемы любых форм, зеленые зонтики, ветрозащитные лампы, рефлекторы, шорты, бинокли, темные очки, бутылки-термосы. В Порт-Саиде начинается настоящее солнце, настоящая жара.
8 АПРЕЛЯ
"Стратмор". Шесть часов утра. Таможня. Призывные клубы пара. Местные ныряльщики, уговаривая бросать доллары, визжат, как резаные поросята. Мы скользим между других кораблей. Встречаем французский. Хочется спать. Бесконечный Суэцкий канал. Каждый раз, когда я открываю глаза, в иллюминаторе слева направо тянется вереница пальм. Суэцкий канал бесконечен, как Лондон, из которого невозможно выбраться. Красное море. От не нашей жары - особое недомогание. Ночью пот ручейками прорывается сквозь кожу, образуя тяжелые капли. С этой жарой, как и с лихорадкой, ничего не поделаешь. В вентиляционные отверстия вдувается свежесть, созданная из жары, искусственная прохлада.
Я заглядываю в каюты стюардов (все думают, что там лучше, чем на своей территории); там только хуже. Несчастные голые парни ртами глотают воздух, точно мухи, которые гроздьями висят на липких лентах. Хрипящие спазмы сна. Механистический ад. Жара все сильнее.
АДЕН, 12 АПРЕЛЯ, ОТ ВОСЬМИ ДО ЧЕТЫРЕХ ЧАСОВ ТРИДЦАТИ МИНУТ • ДОЛИНА ПРОКАЖЕННЫХ • ЗЛОВЕЩИЕ КРАСАВЦЫ • ОЛОВЯННОЕ СОЛНЦЕ • АДЕН, ВОНЗЕННЫЙ НА МОЕМ ПУТИ, СЛОВНО НОЖ
У молодых сомалийцев, которые окружили трап и ставят на дыбы свои лодки из древесной коры, видимо, те же корни, что и у Черной Девы, приводящей в изумление церковь. То ли ангелочки, то ли чертенята в аденском аду. В Аден, к вратам ада, и доставят нас эти черномраморные фавны со светлыми кудрями, алыми щеками, ноздрями, губами, надбровными дугами и тонкими запястьями.
Аден, Долина прокаженных. Безрудная шахта. Южная жара монотоннее северных холодов. Бесплодная почва и не думает ничего давать. Здесь перекресток рас и товаров, здесь встречаются аэропланы и военные корабли, тут казарма британских часовых.
Шикарные автомобили разъезжают по красивым ровным дорогам в обрамлении из шлака, слоящегося асфальта, цинка, волнистого железа. Такие пейзажи дети создают из земли, железяк и старых пустых коробок, в которых хранились оловянные солдатики. Оловянные солдатики расплавились на оловянном солнце. В недрах этой пустыни, где прорастают только стены тюрем и казарм, битые стекла факиров да кресты на могилах, угадывается золото. Все храмы разных религий. В Адене кто только не живет.
Красота завораживает и утомляет. С уродством свыкаешься, обручаешься, и те, кто любит Аден, ни за что не хотят отсюда уезжать.
Как шедевры возникают из тоски, одиночества, из нехватки материала, из преодоленного сопротивления, так и безлюдный Аден порождает чистую кровь всех рас.
Широкие плечи, гибкие шеи, узкие тазы, тонкие лодыжки, впалые животы, круглые бедра - всюду на нашем пути встречаются призраки во плоти, гордые скелеты, облаченные в темную кожу, принцы, с которых кожу содрали живьем и укутали шарфами ядовитых цветов: зелено-желтыми, сине-зелеными, фиолетово-красными. Пышный тюк тюрбана помогает сохранить равновесие и благородную поступь. Подвязки для носков порой подняты так высоко, что смотрятся, как орнамент.
Садятся эти зловещие красавцы, опускаясь меж лоснящихся бедер в качели шарфа, пятки смыкаются с ягодицами, колени подняты к плечам.
Изящество плохо свыкается с упрощенностью. Нет ничего проще, чем индусская простота. Индус одевается так, что полы его европейской рубашки лежат поверх дхоти: это тканое полотно, которое облегает крестец, а в складках балдахинов, скрывающих ноги, гуляют ветер и взгляды.
Водружение тюрбана - долгая пантомима. Темные, сухие, ловкие руки взбивают ткань, похожую на сахарную вату, которой торгуют ярмарочные кондитеры.
Азия прячет женщин. Женщин Адена замечаешь, когда они перебегают от одной двери к другой, и их многочисленные красные юбки колышутся, как у цыганских гадалок.
Эти угольно-алмазные одушевленные шедевры, сжав в руке хлыст, спешат куда-то по белым, как ненависть, дорогам, через туннели, врезанные в холмы и похожие на кусочки ладана, продающегося на рынке; их удел - жизнь в хижинах, построенных из старых бензиновых канистр.
Рынок (множество дворов за ослепительными стенами) спешит выложить в тени своих аркад и сводов рыбу-пилу, электрического ската, рыбу-иглу, осьминогов, плавники акул и прочих злобных тварей, и у тех, кто их продает, тоже злобные лица, тонко отточенные, под огромными увядшими розами тюрбанов, украшенными веткой дерева.
А в кафе прокаженный, чья кожа - как розовый в белых пятнах бодрюш, играет в шахматы, надев черные митенки. Есть также розовые овцы с черными головами - клянусь, это правда.
Чего мы лишимся, чего будет нам не хватать, о чем мы пожалеем по возвращении в Европу и даже затоскуем, так это по церемониям и мизансценам. Вернутся похлопывания по плечу и подножки - основы европейской кадрили.
Аден, прихожая Индии, скудный уголок, скорпион, кактус, колыбель загадочных рас, не оставил места неге и благодати. Это противоположность Родоса. Безнадежность, отчаяние, горечь, вонзенные в мир, словно нож.
15 И 16 АПРЕЛЯ • УСЛЕДИТЬ ЗА ВРЕМЕНЕМ И ОБМЕННЫМ КУРСОМ • БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ • ВИЦЕ-КОРОЛИ
Хорошо, что мы застряли на "Стратморе", иначе никуда бы не успели, ведь каждый день часы надо переводить на полчаса или минут на двадцать вперед. В Адене мы никуда не двигались: от этого вовсе теряешь временные ориентиры.
Наш маршрут основан на разнице во времени, за которой Паспарту следит, как за обменным курсом. В магазинчике на борту я покупаю ему наручные часы - в самый раз для кругосветного путешествия. Время на них указывают два ртутных шарика. Они движутся благодаря скрытым магнитам. Это не знаменитые часы Паспарту, которые всегда сориентированы на Лондон, зато символ нашего предприятия. И лучше, чем стрелки, дают представление о времени и о движении земного шара.
Майор Б., Intelligence service. - В племени англичан рядятся по-разному, говорят на двадцати пяти диалектах (Индия говорит на 258) и воскресают под новой личиной после мнимой смерти. Слуга майора, мусульманин, восхищен часами Паспарту. У него на лице шрамы: так местные жители пускают кровь при лихорадке, а я решил, что это отличительные знаки племени.
В Индийском океане стало чуть свежее. Большая Медведица окончательно перевернулась вверх тор-машками. Синяя метиленовая вода - тихая, как в озере; "Стратмор" скользит - не идет, даже не покачнется. Луна перестала напоминать погребальную алебастровую урну, нет черной дымки, нет призрачного ореола.
Завтра утром, 17-го, мы в Бомбее.
Задержаться там не получится, если мы хотим по-пасть на British India, единственную судоходную линию, по которой можно в срок добраться до Сингапура.
Теперь ясно, почему даты "пляшут" и почему мы чуть не провалили наше путешествие. Корабль должен идти восемь дней, а идет девять, потому что везет вице-короля, лорда Линлитгоу, а в субботу увозит бывшего вице-короля, лорда Уиллингдона.
Два вице-короля должны встретиться в дверях Британской Индии, не задерживаясь там одновременно.
17 АПРЕЛЯ, 7 ЧАСОВ
Обернулись в два счета, дамы и мадемуазели, все произошло на сторожевом катере "Ране". Траур по королю Георгу: белые платья, черные кокарды. Особого воодушевления нет. Прежнего вице-короля уважали. У нового непростая роль. В семь тридцать его увозит сторожевой катер "Даймонд". На белых шлемах торчат султаны из красных петушиных перьев. Он в гражданском, цилиндр жемчужно-серый. Редингот. Двери в Индию видны издалека. Триумфальная арка, под которой встречаются вице-короли, отбывающие и вновь прибывшие.
Красные дорожки. Залпы военных кораблей. Светло-синий и сиреневый туман. Следующая очередь - наша. "Стратмор" замирает у причала, как в "Шатле".
Путаница с таможней, с билетами на поезд ("поезд" Кима).
Туземец наслаждается, маринуя человека с белой кожей, обшаривает и перетряхивает наши чемоданы. Нам помогают случайные знакомые. Осталось четыре часа, чтобы осмотреть Бомбей и сесть на поезд Империал Мэйл, проходящий сквозь индийский пожар. На карте это - как расстояние от Гибралтара до Марселя. По плану нам предстояло отправиться 18-го. Если мы не уедем 17-го, то пропустим корабль, который должен доставить нас из Калькутты в Рангун. Это два дня и две ночи пути.
БОМБЕЙ • БАШНИ МОЛЧАНИЯ • СКОТ ЖЕНЩИН • ТРИ ВОСПОМИНАНИЯ: "РИККИ-ТИККИ-ТАВИ", "ЧУМА В ФИВАХ"; МАЛЬЧИК С ОБЕЗЬЯНАМИ
Малабар-Хилл.
Башни молчания. Замок Смерти. Здесь живет всемогущая повелительница, и служат ей жрецы, которым запрещено выходить за ворота, а еще крылатый эскорт хищных птиц. Стража, выставленная у ограды Лувра, не может помешать Смерти войти к королю. Короли же, напротив, не могут попасть к ней на Малабар-Хилл.
Чтобы войти, нужно принадлежать к ее касте - парсам. Для молодого короля Георга сделали макет, воспроизводящий Запретный двор. Этот амфитеатр Антинеи. Саркофаги стоят по кругу - стенка к стенке.
Служащих в Индии офицеров, охочих до любви, царице было бы мало. Она требует мужчин, женщин, детей. Они летят сверху вниз, сквозь этажи. Кости падают, плоть воспаряет. Смрад очаровывает придворных, как версальский навоз на много километров услаждал носы свиты Людовика XIV.
Во время грозы весь Бомбей окурен этими тошнотворными миазмами, и подданные царицы ликуют.
Иногда какой-нибудь стервятник роняет на улицу палец, ухо, а то и хуже - остаток того, что еще полнее символизирует смерть, будучи инструментом, творящим жизнь.
Наша затея многого не дает нам увидеть. Значит, нужно смотреть на ходу, участвовать в представлении, не зная программы.
Иметь нюх на зрелища. Фиакр - лучшее средство. Пешком ходить утомительно, а автомобиль разгоняет толпу. Впервые во время прогулки - чувство, что мы очень далеко.
Это уже не "Вокруг света за восемьдесят дней", и не "Пять су Лавареда", и не "Вечный жид". Это "Чудодейственный порошок", "Лесная лань", антураж, в котором существуют и суетятся тысячи сказочных персонажей - хищники и лани, всего пять минут назад превратившиеся в людей.
Глаза с коричневыми сосудами, по-особому смыкающиеся с землей подошвы ног, кожа, у которой есть глаза и уши, мокрые физиономии в бетелевой крови, ночная шерсть выдают всякого зверя в момент превращения.
Нет ни собак, ни кошек и почти нет детей. Только зловещие жертвы взмаха волшебной палочки. И тот парнишка, совершенно голый, худой, прямой, как палка, суровый, с длинным локоном, вьющимся между лопатками, который исчез, едва мы застыли перед ним в изумлении - словно застали его при переходе из одного царства в другое.
Улицы похожи на лавки птичников на набережной Лувра.
Бесчисленные клетки, насесты и качели для птиц свалены в кучу. Птичий театр, птичья Опера, а еще трава, деревья, лианы, бегущие от одной клетки к другой, освежая улицу, которая течет, как сиропная река, а по ее берегам на подмостках, площадках, сваях возвышаются ложа, где распростерлись тучные торговцы в нижнем белье - болтают, курят, состязаются в лени и роскоши, а их обмахивают черные рабы с профилями молодых орлов.
Завалы из клеток, кружево домов, бледно-голубое, бледно-розовое, фисташковое, лачуги на сваях, хижины - такие строили в детстве на ветвях - чередуются с фасадами, перегруженными от обилия рельефных и красочных узоров.
Там прячутся боги со слоновьими хоботами, Шивы со скрещенными ногами, заклинающие тигров и играющие на флейте, бесчисленные богини в грозном вентиляторе рук. Эта наивная пестрота, эти детские сласти под стать толпе, которая рисует на лбу знаки бессчетного множества каст и ступеней очищения.
Красные точки, желтые прямоугольники, линии, пятна и не поддающееся расшифровке многообразие причесок и наклеек.
Из фиакра, в котором вообще-то нам не хватает только зеленого покрывала классического Филеаса, открываются задушевные картины труда, сумрак магазинов, уходящих в глубину за парадными авансценами, деталью которых мы становимся и где под сенью балдахинов и штор отдыхают халифы, сапожники и ювелиры "Тысячи и одной ночи".
Бедняк-индус побирается реже, чем бедняк в Египте. И не так унижается. Здесь все более лицемерно, более опасно. Ведь эти взгляды могут вас усыпить, завести, куда вздумается, нагнать на вас порчу. Они обладают гипнотическим свойством. На вас никто не смотрит; но вы на виду. Да и как бы вы укрылись от чар этих орлов, тигров, кобр, превратившихся в людей, от чувственных жгучих глаз и окрашенных бетелем ртов, которые усеивают землю звездами светлых, расцвеченных кровью плевков?