Тьерри произнес эти слова с улыбкой, показавшейся Алексею насмешливой, оскорбительной даже. Дома он будет, конечно же, с иронией рассказывать о своем посещении Крапивиных.
После его ухода сели за стол. Обед был скромным – холодная говядина под майонезом. И этим-то хотела угостить Елена Федоровна такого утонченного человека, как Тьерри! Алексей с раздражением слушал, как родители лестно отзывались о его друге: "…таком воспитанном, внимательном, умном!" Однако не посмел сделать какое-либо замечание относительно их поведения во время визита. За что он может упрекнуть их? За то, что оставались верными себе? За то, что не разыграли перед иностранцем комедию? Их, казалось, ничто не смутило. Они принимали свою бедность и серость так же спокойно, как семья Гозелен роскошь. Их естественность была подсознательной. "Они не понимают, что выглядят смешно!" – с раздражением решил Алексей.
Он отправился в лицей, не зная, жалеть ему отца и мать или осуждать их. Когда он вошел во двор, то ученики под присмотром двух надзирателей уже строились. У входа в класс к нему подошел Тьерри и с загадочным видом негромко сказал:
– У тебя отличные родители!
– Да? – вздохнул облегченно Алексей. А про себя подумал: "Почему он так пристально посмотрел на меня, почему вдруг отвел глаза?"
V
– А я думаю, – сказала Елена Федоровна, – что нужно приготовить русский обед. Борщ, кулебяку, битки со сливками…
Алексей недовольно запротестовал:
– Нет, мама! Только не это!
– Почему, – возразила она, – мальчику будет интересно попробовать не то, что он ест обычно. Ему понравится.
– Мать права, – сказал Герогий Павлович, вытирая тарелку. – К тому же ей удается кулебяка с капустой! Каждый раз, Алеша, когда она ее делает, тебя первого не оттянешь за уши.
– Меня – может быть, – ответил Алексей с улыбкой. – Но он – другое дело.
– Откуда ты знаешь? Попробуем!
– Нет, папа.
Алексей и сам не мог понять, почему он не хотел, чтобы в следующее воскресенье в честь прихода Тьерри накрыли праздничный стол по-русски. Это, конечно, была реакция сопротивления всему русскому, сопровождавшему ежедневно его жизнь. Они же живут во Франции, черт побери! Зачем это отрицать при каждом удобном случае. Подыскивая объяснение своему отказу, он громко сказал:
– Тьерри очень болезненный… Он придерживается диеты… Ему нужны легкие блюда…
– Жаль, – сказала Елена Федоровна.
Она гордилась своей кухней, премудрости которой пришлось осваивать в эмиграции. В России она никогда не подходила к плите. Убирая после обеда посуду, они продолжали обсуждать меню.
– Тогда что же? – продолжила Елена Федоровна. – Жаркое из говядины с жареной картошкой?..
– Прекрасно, – сказал Алексей. – И никакой водки! Вино!
– Ужасно! – возразил Георгий Павлович, пожимая плечами.
– Это по-твоему, папа! Вы для кого готовите обед – для себя или для него? Уверен, что Тьерри очень понравится! Мама делает такое вкусное жаркое!
Убрав посуду, они вернулись в столовую. Елена Федоровна села в кресло, чтобы починить подкладку пиджака мужа. Георгий Павлович разложил на столе портфель и достал тетрадку со счетами. Он подводил итоги дня. Алексей, растянувшись на диване, читал "Кренкебилль" Анатоля Франса. Эту книгу дал ему Тьерри, сказав: "Увидишь, написано кратко, но очень иронично!" Время от времени Алексей посматривал на родителей – кротких, смирившихся, озабоченных. Только бы не быть похожим на них! Увлекшись чтением, он думал о своем будущем – деятельном, заполненном риском и удачами. В какой области? Он пока не знал. Тьерри сказал ему, что настоящее имя Анатоля Франса – Анатоль Тибо. Франс – странно! Нужно быть святой наивностью, чтобы выбрать подобный псевдоним! Алексей подумал, что и он хотел бы писать под настоящим французским именем. Но разве недавно он не отказался от литературных планов? Он, конечно, принял решение слишком поспешно. Разволновавшись, он посмотрел на блестевшую позолотой в углу комнаты икону. Этот взгляд, устремленный в минуты переживаний к святому образу, был благочестивой привычкой, восходившей к детству. Он никогда не сможет от нее избавиться. На какое-то мгновение ему показалось, что русская Богоматерь с узким темным ликом, обрамленным богатым серебряным окладом, – как это ни парадоксально, поддерживала его в желании торить свою дорогу среди французов.
Он вновь погрузился в чтение. Этот Анатоль Франс и в самом деле талантлив! Ведь не случайно же дали ему два года назад Нобелевскую премию. Только его имя и мелькало на страницах газет в то время. "Нужно попросить у Тьерри другие книги этого писателя", – решил он. Георгий Павлович закрыл портфель. Елена Федоровна встала – она закончила починку.
– Тебе пора спать, Алеша, – сказала она.
– Да, мама, сейчас…
Ему почему-то вдруг захотелось слушаться ее. Оттого, наверное, что он ее любил. А может быть, потому, что она уступила при обсуждении меню.
В воскресенье 3 февраля 1924 года газеты вышли с большими заголовками: Англия признала СССР. И по мнению корреспондентов, Италия и Австрия собирались сделать то же самое. Франция, к счастью, казалось, еще колебалась. Но она отправила в Москву коммерческого посланника. Георгий Павлович, погрузившись в утренние газеты, не скрывал своего разочарования.
– Сотрудничать с этими бандитами, – горячился он. – Какая глупость! Советы экспортируют революцию во все страны, которые признали их. Я рассчитываю, что мудрость Пуанкаре поможет избежать этой катастрофы! Все это ошибки дурака Рамсея Макдональда и английских лейбористов!..
Алексей расстроился оттого, что плохая новость пришлась на день, когда к ним на обед был приглашен Тьерри. Из-за политической ошибки встреча могла пройти в атмосфере разочарования и горечи. Лицо отца постарело от переживаний. Мать также казалась озабоченной. Алексей украдкой посматривал на нее. Может быть, она повеселеет к приходу Тьерри? Занятая приготовлением обеда, она не пошла на воскресную службу в церковь на улицу Дарю. Георгий Павлович отправился туда один, чтобы встретиться с друзьями и поговорить о "событиях". Оставшийся с матерью, Алексей помог ей убраться и накрыть на стол. Потом хлопотали вместе на кухне. Уступив в главных блюдах меню, Елена Федоровна решила тем не менее начать обед с русских закусок: малосольных огурцов, белых маринованных грибов, балтийской сельди, приготовленной по собственному рецепту…
– Французы изобрели закуски, – сказала она. – Уверена, что нашему гостю понравится!
Она занялась огурцами и селедкой, начала готовить соус. Ее лицо вновь осветилось улыбкой. Она уже забыла, что Англия признала СССР.
– Я рада, что Тьерри – твой друг, – сказала она. – Это хороший мальчик. Но его горб! Он, наверное, так страдает!
– Да, – ответил Алексей. – Но Тьерри никогда не жалуется. Он говорит, что физические радости он заменяет радостями интеллектуальными. Знаешь, мама, он необыкновенный. Он столько читает! И все знает!..
Улыбка Елены Федоровны ободрила его.
– Поверь! – продолжил Алексей. – Ты можешь говорить с ним о чем угодно, он в курсе всего. Даже политики…
– Мы не станем говорить о политике, если хочешь.
– Почему?
– Чтобы не расстраивать отца. Он так сегодня переживает!..
Однако Георгий Павлович вернулся из церкви воодушевленным. Он виделся на улице Дарю с хорошо осведомленными людьми. Скандальное решение Англии было пройденным этапом. В лагере эмигрантов возрождалась надежда. Болотов рассказал, что на Украине прошли мятежи, в Красной армии известны акты неподчинения.
– Это хороший знак! – сказал Георгий Павлович. – Начинается! Если Европа им не поможет, они сдохнут как крысы!
Он потирал руки, вдыхая запах жаркого, которое Елена Федоровна поставила в духовку. Алексей радовался неожиданному просветлению после угрозы бури. Праздник мог начаться. Все было готово, когда Тьерри позвонил в дверь.
Он держал в руках букет. Девять роз чайного цвета. Елена Федоровна порадовалась красоте цветов и поставила их в вазу. Сели за стол. Алексей и мать подавали блюда. Тьерри похвалил закуски и попросил еще мяса. Он казался счастливым в обществе людей, так непохожих на его окружение. Может быть, это было лишь проявлением "вкуса жизни", как говорила мама? В любом случае Алексей был признателен другу за то, что он так легко принял странности семьи Крапивиных.
В оживленном разговоре даже не коснулись советско-британских отношений. После кофе родители собрались уходить. Им надо было присутствовать на лекции в русском литературном кружке. Алексей с радостью остался наедине со своим другом. Они сели на диван. Тьерри вздохнул:
– Я объелся! Так вкусно!
– А что бы ты сказал, если бы я разрешил готовить матери? Она хотела накормить тебя русской едой!
– Мне, конечно, понравилось бы! – уверенно сказал Тьерри.
"Вновь "вкус жизни!"" – подумал Алексей. Он собирался было ответить шуткой, но друг опередил его:
– Ты что-нибудь помнишь о России?
Вопрос обескуражил Алексея настолько, что он не сразу смог ответить. Тьерри вызывал его на доверительный разговор, и он должен быть искренним. Трудная задача. Наконец он тихо сказал:
– Помню ли? Да, немногое. Но я не знаю, мои ли это воспоминания или их подсказали мне родители.
– Расскажи.
– Это не очень интересно!
– А я уверен, что да.
– Хорошо. Ты сам хотел.
И Алексей рассказал, путаясь, о том, что пришло ему на память о жизни в Москве в большом доме, о бегстве из России, о приезде во Францию. Увлекшись рассказом, он удивлялся удовольствию, с которым восстанавливал забытые картины. Ну вот, как и его родители, он с грустью барахтался в своем русском прошлом.
– Великолепно, – сказал Тьерри. – Почему бы тебе не написать об этом в "тетради-дневнике"?
"Тетрадь-дневник" – еще одно изобретение месье Колинара. Раз в неделю, в среду, ученики должны были в тетради ad hoc рассказывать об одном из событий в своей жизни: каникулах, посещении церкви, спортивном соревновании, впечатлениях от чтения или спектакля, прогулке в лес… Упражнение предназначалось для развития пера.
– Нет, – отрезал Алексей, – я никогда ничего не напишу о России.
– Почему?
– Родители слишком много говорили со мной об этом! Надоело!
– Ты еще более убогий, чем я! – сказал Тьерри, смеясь. – Мне кажется, что если бы я был русским, то кричал бы об этом на всех перекрестках.
– Да! Жизнью в изгнании нельзя гордиться!
– Можно! "Каждый необычный человек достоин того, чтобы его лелеяли как редкое растение" – как сказал старый лис Вольтер.
Алексей насторожился. Почему Тьерри приписывал великим людям большинство оригинальных мыслей, рождавшихся в его голове? Однако хитрость была такой изящной, такой убедительной, что он не посмел упрекнуть его. Он даже поверил в нее. Как если бы на самом деле Вольтер, или Гюго, или Монтень говорили с ним голосом его друга.
– Я удивлю тебя, – продолжил Тьерри, – но я считаю, что твоя принадлежность двум странам – священный дар. У тебя есть возможность читать великих русских писателей в оригинале. Это потрясающе!
– Я очень плохо читаю по-русски.
– Тогда учись. Достоевский, Толстой стоят труда.
– Мне осточертела русская литература, хватит французской!
– Ты и в самом деле придурок!
– Я дочитал "Дело Кренкебилль". Довольно красиво!
– Это безделушка по сравнению с "Преступлением и наказанием"! Но этой книги я тебе не дам.
– Почему?
– Потому, что надеюсь, что ты прочтешь ее по-русски.
– И не думай! У тебя есть еще что-нибудь Анатоля Франса?
– Да. "Боги жаждут". Это один из его лучших романов. Действие происходит во времена Террора. Увидишь, как благородные политические идеи могут перерасти в кровавое безумство. Может быть, это напомнит тебе русскую революцию!
– Тогда это меня не интересует!
– Ты что, дурак?
Алексей взорвался:
– Когда ты наконец поймешь, что мне наплевать на революцию, на Россию, на все, что исходит оттуда?
– Ну, ты даешь, старик! Уверен, что ты совсем не знаешь историю своей страны!
– Не знаю! И не хочу знать! Мне преподают историю Франции в лицее. Этого достаточно!
– Родители не пытались тебя приобщить?..
– Пытались. Но я не захотел. Петр Великий, Екатерина Вторая, Александр Первый, Николай Второй – мне наплевать на них! Мне нужны Людовик Четырнадцатый, Наполеон, Гамбетта, Клемансо!.. Это прошлое – мое. Я сделал свой выбор. Я хотел бы родиться во Франции, говорить только на французском. Даже моя фамилия мне не нравится – Крапивин… Это смешно!
– Ты хотел, чтобы тебя звали Дюпон?
– Прекрасно! – воскликнул Алексей. – Дюпон, отлично! Дюпон. Дюпон, как всех!
Потом, успокоившись, сказал тихо:
– Прости. Я говорю то одно, то другое. Я верну тебе "Кренкебилль" и прочту "Боги жаждут", потому что, как ты говоришь, это настоящая вещь!
– Я принесу тебе книгу завтра в школу. И ты можешь себе ее оставить.
– Как это оставить?
– Я отдаю ее тебе.
– Спасибо, старик, а я тебе ничего не могу дать. Этим мы всегда будем отличаться друг от друга.
Они замолчали. Как будто бы разговор истощил их последние силы. Им, казалось, больше нечего было сказать друг другу. После тяжелого молчания вновь заговорили о лицее. Им вновь было по четырнадцать с половиной лет. В шесть вечера Тьерри посмотрел на часы и громко сказал:
– Пора отчаливать. Я назначил шоферу время. Он, наверное, ждет меня внизу.
Они подошли к окну. "Делаг" бутылочного цвета стоял у кромки тротуара.
VI
Тьерри переоценил свои силы. Он очень устал после полутора часов хождения по залам музея. Да и Алексей растерялся среди множества картин, окружавших его со всех сторон. Это был его первый визит в Лувр. Открытие шедевров сопровождалось чувством восторга и отвращения одновременно. На улице даже закружилась голова, как от излишней дозы вина. Они сели в "Делаг".
– Нужно будет как-нибудь вернуться сюда, – сказал Тьерри, – хочется посмотреть ранних итальянцев…
Алексей согласился, хотя этому экскурсу в мир шедевров живописи он предпочел бы долгие задушевные разговоры с другом. Что особенно поразило его во время этой художественной прогулки, так это обилие обнаженных женщин, украшавших стены. Они взывали отовсюду похотливыми позами, и никого, казалось, не смущал этот парад грудей, задов и животов. Холст, особенно взволновавший его, – "Источник" Энгра. Алексей довольно долго рассматривал округлое и в то же время хрупкое тело девушки. Его заворожили небрежно отставленная в сторону нога, ее простодушный взгляд и перламутровая кожа. Он даже захотел купить фоторепродукцию картины. Однако не было денег. Два входных билета оплатил Тьерри. И он поторопился уйти. Их ждали к обеду. Третий раз в воскресенье Алексей сядет за стол Гозеленов. Первый визит был неудачным. Он так боялся нарушить французские обычаи. Он посматривал на Тьерри, чтобы знать, как вести и обслуживать себя. Движение слуги за спинами гостей раздражало его. Скованный робостью, он не замечал того, что ел. Мало-помалу любезность мадам и месье Гозелен ободрили его. Ему уже нравился этот церемониал обеда, так непохожего на то, что происходило у него дома. Он чувствовал себя легко, раскованно, как в кинематографе. Впечатление от исполнения роли осталось даже тогда, когда он сидел за спиной шофера в машине. Воспоминания неожиданно нарушил Тьерри:
– Сегодня на обеде будут мои дядя и тетя со своей дочерью Жизелой. Они приятные люди. Сразу после десерта оставим их, чтобы поболтать в моей комнате.
Алексеем овладело дурное предчувствие. Какие они? С месье и мадам Гозелен он чувствовал уже себя как дома. Рядом же с чужими людьми его сковывал страх. Он боялся показаться смешным, неловким, посторонним.
Он недовольно заметил:
– Да? Хотя бы предупредил…
– Это что-то меняет?
– Ничего…
– Знаешь, они симпатичные…
– Сколько твоей кузине лет?
– Восемнадцать. Она хорошенькая… Увидишь, она тебе очень понравится.
Они пришли вовремя и успели лишь помыть руки перед тем, как пройти в отделанную дубом столовую, где в полумраке на белой скатерти искрились хрусталь и серебро. Дядя и тетя Тьерри – месье и мадам Берже – оказались очень любезными и простыми людьми. Их дочь Жизела, напротив, довольно пикантной. У нее было острое лицо, широкие глаза фаянсовой голубизны, постриженные под "гарсона" волосы и свободная, очень современная походка. Во время обеда она развлекала всех удачными шутками. Она знала все светские новости и рассказывала анекдоты о парижских знаменитостях, о которых Алексей никогда не слышал. Родители смотрели на нее с умилением. Алексею она показалась одиозной. Неожиданно Жизела обратилась к Тьерри:
– Странная затея пойти в Лувр! Не там настоящая живопись! Что тебе особенно понравилось из стариков?
– "Философ" Рембрандта, – не задумываясь, ответил он. – Это настолько сильно, настолько глубоко, что захватывает дух!
– В самом деле, – уступила она снисходительно. – Я более или менее помню его… Неплохо… А вам?
Застигнутый врасплох вопросом этой взрослой развязной девушки, Алексей смутился. Внимание всех сосредоточилось на нем. Он почувствовал, как лицо его залила краска, и замер. Для людей высшего общества во всех обстоятельствах необходима искренность. Выдерживая взгляд голубых насмешливых глаз, он пробормотал:
– "Источник" Энгра.
Все на мгновение замерли. Как будто бы нежная обнаженная модель картины с наклоненным кувшином села среди гостей. Алексей понял, что совершил оплошность, открыв свои тайные мысли. Мальчик его возраста не имел права интересоваться женским телом. Месье Гозелен многозначительно улыбнулся.
– Это прекрасное произведение, – сказал он. – Одно из наиболее удачных этого художника.
– Но слишком академичное! – заметила Жизела, дерзко усмехнувшись. Алексей не знал значения слова "академичное". Тем не менее он презирал Жизелу за то, что она иронизировала над картиной. Задира заставляла его защищаться.
– Что же вам на самом деле понравилось в "Источнике"? Сюжет, девушка, фактура?
– Все, – сказал он, сдерживая раздражение.
– Туманно!
– Нет, правда. Я считаю… Я считаю, что это очень хорошо… Вот…
От стыда хотелось провалиться сквозь землю. Месье Гозелен сменил тему разговора. Принялись обсуждать меры, которые собирался предпринять Раймон Пуанкаре для спасения франка. За обсуждением этой важной проблемы дождались десерта. Кофе выпили в столовой. После чего мальчики имели право уйти. Жизела, само собой, осталась в кругу взрослых.
Оставшись в комнате наедине с Тьерри, Алексей дал волю своей досаде:
– Я дурак!