Вечером он вернулся чрезвычайно возбужденным. Как и предполагалось, он ходил с Любовиным к московскому экс-адвокату. И Злобов, который не имел права практиковать во Франции, но был любимым юридическим советником эмигрантской среды, заверил, что дело можно обжаловать. Он даже был готов заняться им, не требуя предварительной оплаты. В случае благоприятного исхода дела он получит ее из тех денег, которые отвоюют у лондонских банков. Он собирался даже обратиться к своему атторнею в Лондоне. Но процедуру можно было начать только с согласия большинства акционеров. Любовин, к счастью, знал адреса этого большинства акционеров, бежавших из России от большевистской революции и укрывшихся во Франции, Великобритании, Германии, Бельгии… С завтрашнего дня он начнет рассылать им приглашения на общее собрание. Тем же, кому не удастся приехать, достаточно будет переслать свое пожелание президенту, и голосование состоится.
Алексей слушал отца с восхищением. Может быть, в самом деле этот неисправимый мечтатель был прав, веря в неожиданный поворот судьбы? Рассказывая новости, отец походил на фокусника, который вытаскивал из шляпы зайца.
– Пойми же, Елена, – воскликнул он, – если мы выиграем, как считают Любовин и Злобов, то наша жизнь совершенно изменится! Я больше не буду ходить по домам с портфелем, набитым бумагами! Я заведу свое собственное дело! Франция станет для нас раем…
Елена Федоровна, как обычно, попыталась охладить его пыл:
– Не увлекайся, Георгий. Вы еще ничего не сделали. Банки – какие бы они ни были – английские или французские – не расстанутся так легко с капиталами своих клиентов. У них сильные адвокаты!
– Злобов говорит, что право на нашей стороне! Достаточно будет регулярно собирать общее собрание, и англичане капитулируют.
– И когда же будет это общее собрание?
– Не знаю точно. Нужно соблюсти все необходимые формальности. Злобов предоставит нам для встречи свою квартиру.
– А разве не ты говорил мне когда-то, что у нас в Лондоне очень мало денег?..
– Верно! Тем не менее их достаточно для начала! Даже если мне отдадут третью, четвертую, десятую часть моих акций, я буду самым счастливым человеком на свете!
За столом во время обеда Георгий Павлович перечислял покупки, которые он сделает с получением английских денег: элегантные платья для жены, костюмы из легкой фланели для себя и для Алексея, хорошая мебель вместо старья, которое служило уже четыре года. Ему хотелось поменять и квартиру. Елена Федоровна, пытавшаяся, как всегда, сдерживать вдохновение мужа, казалось, начала сдаваться. Окрыленный несбыточной надеждой, Алексей тоже спросил:
– А в этой новой квартире, папа, у меня будет своя комната?
– Конечно! Большая комната со стеллажами для книг вдоль стен и письменным столом с множеством ящиков!..
Алексей размечтался. Поддавшись всеобщей радости, он уже видел себя посередине библиотеки, в которой будет столько же книг, сколько в библиотеке Тьерри.
– Ах! Если бы все это сбылось! – вздохнула Елена Федоровна. – Но я даже боюсь говорить об этом, Георгий!
Она не считала себя суеверной, однако всякий раз, рассчитывая на успех в каком-либо деле, боялась говорить о нем заранее.
– Когда ты думаешь… это произойдет? – добавила она робко.
– Злобов считает, что дела могут пойти очень быстро, – ответил Георгий Павлович. – Он считает, что англичане не доведут дело до суда и примут компромиссное решение, сильно уменьшив требуемую сумму. Думаю, что до лета все устроится!
– Тогда мы смогли бы втроем поехать отдыхать на море, – вдохновлялась Елена Федоровна.
При этих словах сердце Алексея радостно забилось. Однако вместо того чтобы отправиться на какой-то курорт с родителями, он лучше поедет с Гозеленами в Сен-Жерве, Тьерри уже пригласил его. Как сказать им об этом, не обидев? С минуту поколебавшись, он устыдился своего эгоизма и промолчал до конца обеда.
Потом, уже лежа в кровати, он размышлял. И в самом деле, можно было бы провести сначала несколько дней с родителями, а потом поехать в Сен-Жерве. Таким образом, у него будут двойные каникулы: на море и в горах! Как у французских мальчиков из высшего общества! Эта мысль примирила его с предложением матери.
В течение нескольких недель он разделял семейное воодушевление. Ждали общего собрания, приглашения на которое разослали заказными письмами. Алексей, естественно, ничего не понимал в этих историях с капиталами, осевшими в Англии, в собраниях акционеров, в угрозе суда, однако ему казалось, что однообразное, грустное существование его родителей начинает изменяться и что они, может быть, находятся на пороге необычных перемен. По вечерам в столовой, после того как убирали стол, Георгий Павлович доставал старые русские документы – отчеты совета правления, подтверждения просроченных долгов, – складывал счета, переводил рубли в ливры, ливры во франки. Алексей не узнавал отца в этом важном, уверенном в себе человеке. Отец неожиданно стал победителем. Как месье Гозелен.
Общее собрание было назначено на воскресенье. Георгий Павлович вышел из дома в три часа с толстым портфелем в руках. Лицо его было сосредоточенным, взгляд – решительным. Алексей и мать наблюдали из окна, как он уходил по улице, а когда обернулся – помахали рукой, чтобы пожелать удачи.
Вечером, в половине седьмого, он вернулся неузнаваемым. Бледный, ссутулившийся, потерянный. Казалось, что его жестоко избили в неравной драке. Елена Федоровна подвела мужа к креслу и заставила сесть. Жена и сын с тревогой смотрели на него. После долгого молчания он сказал упавшим голосом:
– Не было кворума.
– Что это значит? – спросила Елена Федоровна.
– Из пятидесяти четырех акционеров собралось только десять! Дурак Любовин ничего не знал об оставшихся в СССР. Их, конечно, же не смогли привлечь! Но на собрание не приехали даже те эмигранты, которые живут во Франции, Англии, Германии. Множество писем вернулось к Любовину с пометкой: "Не проживает по указанному адресу" или "Выехал, не оставив адреса"…
– Значит, все кончено?
– Не совсем… Злобов собирается искать, вытаскивать остальных… Но для этого нужно время!..
– Сколько?
– Откуда же я знаю?.. Месяцы, годы, может быть… В любом случае, если нам не удастся собрать необходимое большинство, лондонский банк откажется выдать деньги, даже часть их… Злобов сам мне сказал об этом…
Алексей жалел расстроенного отца, который был похож на ребенка, играющего в фантики вместо денег.
– Не будем больше об этом, – тихо произнесла Елена Федоровна. – Мы были счастливы до этого. Постараемся остаться счастливыми и теперь. Хватит…
– Нет, я еще не сказал последнего слова! – воскликнул Георгий Павлович, неожиданно вскинув голову.
– Да, да, Георгий…
– Я буду трясти Злобова!
– Да.
– Или же найму другого адвоката!
– Конечно!
После долгой паузы Георгий Павлович умоляюще посмотрел на жену и сказал упавшим голосом:
– Ты больше не веришь?
– Нет.
– Напрасно. Я еще тебя обрадую! Вот увидишь!
Он встал, распрямил плечи, неловко улыбнулся и спросил, не осталось ли немного водки, чтобы скрасить ужин, неизменным блюдом которого были поджаренные макароны.
В течение нескольких дней семья жила в ожидании британского чуда. Георгий Павлович несколько раз виделся со Злобовым. С каждой новой встречей адвокат становился сдержаннее. Дома вскоре стали избегать разговоров о лондонском банке. По совету жены Георгий Павлович сосредоточился на поисках заказов на копировальную бумагу, чернильные подушечки и ленты для машинок. Видя, как отец надрывается за четыре су, Алексей все больше и больше убеждался в том, что изгнание родителей фатально. На земле есть белые, черные, желтые, думал он, и есть особая раса – эмигранты. И никто не может скрыть того, что он эмигрант, как никто не может изменить цвета своей кожи.
IX
После пасхальных праздников Георгий Павлович стал мрачным: его расстраивала политика французского правительства. На выборах в мае большинство голосов получили левые. Он говорил, что это был плохой знак для русской эмиграции, всегда опасавшейся сближения Франции с Советами. Президент республики Александр Мильеран вышел в отставку. На его место парламент избрал Гастона Думерга. Кроме того, во главе правительства вместо Раймона Пуанкаре стал Эдуар Эррио. Последнее назначение особенно беспокоило Георгия Павловича. Он считал, что Эдуар Эррио – последователь радикальных идей – начнет склонять страну к социализму. А социализм – в чем убедились на примере России – ведет к беспорядкам и революции. Дома дела шли все хуже и хуже. Количество заказов уменьшалось с каждой неделей. Алексей, видя эту безысходность, не осмеливался больше говорить с родителями о Сен-Жерве. В середине июня растаяли последние надежды. Однажды утром, когда отец ушел на работу, мать сказала ему, что у них осталось очень мало денег, поэтому придется отказаться от каникул у Гозеленов. Алексей ждал этого отказа давно и тем не менее так сильно расстроился, что в ответ не мог сказать ни слова. Виноватый вид матери заставил его овладеть собой. Жалея ее, он тихо сказал:
– Ничего. Проведу лето в Париже!
Она все понимала и ответила расстроенным голосом:
– Я и отец приняли это решение только после того, как все подсчитали… Ах! Если бы мы получили хоть немного денег из Англии, я бы разговаривала с тобой по-другому…
– Знаю, мама. Не беспокойся. Все устроится.
Вернувшись в лицей, он, в то время как ученики строились во дворе, сказал Тьерри:
– Ничего не получилось, старик. Я не могу поехать с тобой в Сен-Жерве.
– Почему?
Алексей замешкался с ответом и наконец уклончиво сказал:
– Семейные проблемы…
Тьерри посмотрел так, как будто бы, несмотря на недомолвку, понял все. Алексей боялся, что друг заставит его назвать настоящую причину отказа.
Но Тьерри не стал настаивать и сказал просто:
– Жаль! Думаешь – это окончательно?
– Да.
– Родители расстроятся…
Они вернулись в класс и до конца уроков ни разу не заговорили о неудавшемся деле. Однако через два дня Елена Федоровна получила от мадам Гозелен записку и прочла ее сыну. Мадам Гозелен приглашала ее как-нибудь прийти на чай, чтобы "поговорить о наших мальчиках". Записка заканчивалась словами: "Мы будем одни". У Крапивиных не было телефона, хотя Георгий Павлович в течение двух лет говорил, что он необходим для облегчения его коммерческой деятельности. Елена Федоровна спустилась звонить в кафе.
Вернувшись из лицея, Алексей заметил, что мать чем-то озабочена.
– Завтра утром я иду к матери твоего друга, – сказала она.
– Как ты оденешься?
– Я об этом не думала… Скорее всего бежевое платье и шляпка с золотистыми лентами…
Алексею не нравилась эта шляпка. Волнистые поля и стягивавшие ее желтые сатиновые ленты казались нелепыми. Однако он не осмелился сказать об этом. Хотелось, чтобы все восхищались его матерью. Особенно французы. Они такие насмешники! Считают, что это одна из характеристик нации. Вот, например, Жизела живет как будто только для того, чтобы критиковать и смеяться. Потом он подумал: о чем эти две матери, у которых нет ничего общего, будут говорить за чаем? Воспитание детей не может быть бесконечной темой. Они принадлежат к таким разным мирам, что разговор между ними станет довольно скоро затруднительным. Алексей боялся этой встречи и ее результата. На следующий день он с нетерпением ожидал возвращения матери. Она пришла в семь часов. Из-под шляпки, чрезмерно украшенной бантами, сияло радостное уверенное лицо.
– Мадам Гозелен очаровательна! – сказала она, снимая шляпу. – Мы разговаривали как две старые подруги. Ты ей очень нравишься. Она считает, что ты оказываешь великолепное влияние на ее сына, что он изменился, стал более веселым с тех пор, как познакомился с тобой, конечно, она настаивала на том, чтобы ты поехал с ними в Сен-Жерве!
– Ты объяснила ей, что это невозможно? – сказал присутствовавший при разговоре Георгий Павлович.
– Я пыталась, но у нее свои аргументы. У них там дача, где у Алеши будет отдельная комната. Они поедут туда на машине…
Алексей облегченно вздыхал с каждым новым уточнением.
– Удобны ли такие отношения с людьми, которых мы едва знаем? – возразил Георгий Павлович. – Мы будем в долгу.
– Это они будут в долгу, – воскликнула Елена Федоровна. – Если бы ты знал, как они хотят уговорить Алешу поехать с ними, чтобы порадовать сына… Их очень беспокоит здоровье Тьерри. Они готовы на любые жертвы, чтобы доставить ему хоть немного радости. Как ужасно мальчику в его возрасте быть горбатым! В Сен-Жерве Алеша не только приятно проведет время, но и сделает доброе дело. Думаю, Георгий, мы должны согласиться!
Внешне непреклонный, Георгий Павлович всегда уступал воле своей жены.
– Ты права, – сказал он. – Пусть поедет!
Алексей бросился к матери, обнял отца и, отступив на шаг, громко сказал:
– Это будут самые замечательные каникулы в моей жизни! – Хотелось с силой пнуть ногой мяч, побоксировать подушку… Но он, растерявшись от радости, застыл на месте.
За столом во время обеда Алексей чаще, чем обычно, бросал взгляд на мать и нашел ее еще более красивой, чем всегда. На правильном с тяжеловатым подбородком лице мягко светились голубые глаза. Ее маленькие руки с длинными пальцами легко манипулировали ножом и вилкой. После того, как вымыли посуду, она села за вышивку, которую начала на прошлой неделе. Она не могла сидеть без дела. На черной ткани крестом она вышивала жар-птицу из русской сказки. Елена Федоровна хотела накрыть ею единственное кресло в столовой, обивка которого совсем стерлась. Алексей сел напротив и принялся с восхищением рассматривать разноцветные нитки.
В следующий четверг у Тьерри они увлеченно обсуждали предстоящее путешествие в деревню.
– Я тебе все покажу, – сказал Тьерри. – Я знаю отличные уголки! Слушай, у тебя, наверное, нет обуви для похода в горы…
Алексей признался, что нет. Тьерри тотчас отыскал в шкафу пару тяжелых башмаков, застегивавшихся под самые лодыжки.
– Примерь, – приказал он.
Алексей подчинился, смеясь. И чудо! Ботинки оказались впору! Все сопутствовало успеху дела.
Тьерри продолжал:
– Знаешь, по вечерам там бывает свежо. Тебе нужен еще и жилет. Посмотри-ка вот этот! Мне он мал, а тебе, может быть, подойдет! – Жилет тоже был как будто бы с плеча Алексея.
– Ну вот, ты и готов! – воскликнул Тьерри. – Хотя бы побыстрее поехали! Город начинает мне надоедать! Кстати, ты на чем остановился в романе "Боги жаждут"?
Алексей прочитал половину книги, но мнения о ней еще не составил.
– Интересно. Только слишком много действующих лиц, много событий, политики. Теряешься!
– Читай до конца, и мы еще поговорим об этом, – сказал Тьерри. – Я считаю, что это лучшая книга папаши Анатоля. Потом дам тебе произведения Рембо. Это совсем другое! Но тебе тоже понравится!
И прочитал несколько стихотворений из "Пьяного корабля".
"Он любит природу, прогулки, свежий воздух, поэзию; он любит смеяться и размышлять, – радостно сказал себе Алексей. – Это по-настоящему цельный человек. Нужно во что бы то ни стало стать похожим на него!" Он летел домой как на крыльях. Через плечо висели связанные за шнурки тяжелые ботинки. Под мышкой – завернутый в ткань шерстяной жилет. Всем этим он обязан Тьерри.
Такая дружба, как их, не знает условностей. Вернувшись домой, он потряс ботинками перед матерью и весело сказал:
– Посмотри, что я принес! Настоящие горные ботинки! Они такие удобные!
X
Несмотря на открытое окно, в комнате было очень жарко. Алексей сбросил одеяло и привстал в темноте на кровати. Невозможно заснуть после такого насыщенного дня! Со времени их отъезда из Парижа события менялись, как картинки в калейдоскопе. Проехали на машине через всю Францию. Серединой путешествия стал Лион, где провели ночь в большом отеле. Наконец в Сен-Жерве устроились в удобном, приютившемся среди зелени шале, где уже хлопотала прибывшая накануне поездом прислуга. Успели совершить прогулки по окрестностям. Восхитительно! Открытиям не было конца! По правде говоря, это были его первые настоящие каникулы, его первое бегство из города, первая встреча с французской деревней. Сначала с Тьерри и его родителями поднялись на трамвайчике Монблана к перевалу Воза. Перед их глазами предстала ослепительная цепь заснеженных вершин.
В следующий раз ездили в Шамоникс, откуда на фуникулере Монтевера отправились в белый хаос ледяного моря. Когда добрались до этого царства неистовой вечной стихии, Алексею показалось, что он очутился на Луне. А сегодня были ущелья Диозаза с их ревущим потоком. По деревянным мостикам подошли к грохочущей воде. Темной массой со всех сторон громоздились отвесные скалы. Влажным холодом дышала в лицо пропасть. Грохот был таким, что не слышали голосов друг друга. Это было настоящее видение ада с голубым небом наверху. А чуть поодаль вились крутые тропинки, обрамленные горными цветами, дремали старые, с покатыми крышами шале, простирались луга, на которых паслись рыжие коровы с колокольчиками на шее. Звон колокольчика прилетал на заре в шале и лелеял утренний сон Алексея.
А сейчас стояла глубокая тихая ночь. Не зажигая лампы, Алексей встал и подошел к окну. За огромными клубами облаков плыла луна. В ее рассеянном свете на горизонте вырисовывалось впечатляющее сооружение: горная цепь с серебряными гранями и темными разломами. Им овладел религиозный восторг. Он был в храме без крыши, где присутствие Бога ощущалось сильнее, чем на улице Дарю. И все это было французским. Осознают ли свое счастье те, кто живет в этой мирной прекрасной стране? Хотелось молиться этому ночному пейзажу. Он зажег лампу и посмотрел на часы – четверть первого. Неожиданно вспомнилось недавнее распределение призов в лицее. Тьерри семь раз поднимался на сцену и спускался с кипой книг в руках. Присутствовавшие – родители и ученики – громко аплодировали ему. Алексей тоже хлопал и привскакивал на стуле. Сам он получил только второй приз по французскому и похвальный лист по физкультуре. Когда его фамилия – Крапивин – прозвучала среди всех этих Мартенов, этих Бенуа, этих Дюранов, он еще острее почувствовал свою странность. Один, шаг за шагом – как посередине Франции, которая с симпатией смотрела на него, – шел он через весь зал к ареопагу учителей. Вернувшись на место, Алексей краешком глаза посмотрел на два полученных тома – "Исландский рыбак" Пьера Лоти и иллюстрированная "Песнь о Роланде". Он привез их в Сен-Жерве с намерением прочитать. Однако здесь книжки на ум не шли. Захватывала сама жизнь. Что-то будем делать завтра?