Теперь у деревни Спас-Балаздынь, на высоком холме, стоящем среди лугов, издалека видно могилу, обсаженную украинскими плакучими ивами. На могилу люди приносят цветы. Это знак памяти русских людей о погибших за Родину.
В Киеве имя брата тоже не позабыто. В вестибюле университета установлена мемориальная доска с именами студентов и ученых, погибших в войне. Среди них есть имя: А. А. Павленко. Это мой брат".
Отцовский суд
Три года из блокнота в блокнот я переписывал пометку: "В деревне Каробатово Пермской области живет лесник-охотник. На втором году войны убил в лесу сына-дезертира. Повидать непременно".
Оказавшись в Пермской области, я стал разыскивать Каробатово. Надо было лететь самолетом, потом идти маленьким речным пароходом, ехать попутным лесовозным грузовиком и потом километра четыре пешком по топкому лесу.
Я увидел деревню осенним вечером. Пять огней светилось в лесу. Оказалось потом: пять домов всего-то в деревне. Постучался в крайний домишко, окруженный высокими черными елями. Забрехала в темноте собака. Покашливая, кто-то стал спускаться скрипучей лестницей с верхней пристройки.
- Федор Васильевич Орлов тут проживает?
- Тут не тут - заходи. Гостю рады будем.
Керосиновая лампа осветила бревенчатые стены с пучками травы, связками лука и сушеных грибов. На низких окнах - цветы в березовых туесах. Четыре кошки играют на полу со старым валенком. Из-за дощатой крашеной перегородки вышла благообразная старушка, сказала "здравствуйте" и опять принялась греметь ухватами около печки.
Хозяин гостю не удивился. Достал с печи пару теплых портянок из войлока. Пока я менял обувку, хозяин принес на стол чугунок горячей картошки и тарелку с грибами. Голова у хозяина, когда ходит, почти упирается в потолок. А когда сел на низкую лавку - горбатая тень заняла почти всю стену, где висят рамки, по-деревенски набитые фотографиями.
- Дети?
- Дети… - вздыхает старик и начинает закуривать.
Решаю о сыне разговора не заводить. Скажет сам - хорошо. Не скажет - поговорим о лесных делах, охоте.
- Дети… Жизня - как колесо с горы. Кажется, и сам вчера молодой был. А вот уже вялость в ногах получается. Да уж и дети начали стареть… За вечер я понемногу узнаю стариковскую жизнь. Она начиналась тут, в пермских лесах. И закончится тоже, наверное, тут - в деревне с пятью дворами, стогами сена и кладбищем за другой крайней избой.
- Я ровесник этому лесу. Ему, по кольцам считать, - за семьдесят. И меня вывезло на половину восьмого десятка. Все думаю, думаю… Лес будет стоять, а человек уходить должен. Бога, я тоже определил, нету. А что же есть?..
В Первую мировую войну старик был разведчиком. Имеет "Георгия". В последнюю войну делал для фронта лыжи. Вся жизнь - в лесу. Менялись только избы кордонов, а должность была постоянная - лесной обходчик. И потому лес во все стороны хожен и перехожен и знаком, "все равно что эта изба". Старик еще исправно стреляет. Поговорив о рябчиках и о глухарях, решаем утром пойти на охоту. Отбираем патроны, выкладываем на видное место все, что следует не забыть, и тушим лампу. В окне проступают черные ветки, около печки ложатся синие пятна лунного света. Глухо брешет за стеной собака.
- Зверь, что ли?
- Может, и зверь. А может, от дури разгавкалась… Медведь, случается, близко подходит…
Долго не засыпаю. Лунный квадрат переходит на печку, потом на стену, где висят застекленные рамки. Смутно различаю лица. Девочка. Парень с велосипедом. Парень в морском картузе. Семья: мать с отцом посредине на табуретках, а сзади стоят пятеро босых ребятишек.
Туманное утро. Стожки за околицей еле-еле угадываются. И деревня у нас за спиной сейчас же исчезает в тумане. Гулко чавкает под сапогами болото. Все продрогло в ожидании зимы. Кое-где на березах еще остались листья. Но чуть заденешь плечом - листья падают и плашмя ложатся на воду, повисают на жухлой болотной траве. Даже на высоких местах под ногами - влажная мякоть листьев. Собака возбуждена. Метнется вперед, опять прибежит, прыгает, пытаясь лизнуть хозяина в щеку.
- Ну, понимаю, понимаю. Рада, что взяли. Беги ищи, ищи…
Собака должна разыскать глухаря и держать лаем на месте, пока охотники подойдут. Нам не везет. Собака надолго пропадет, и лая не слышно. Раза два, кажется, был голос, но пока продираемся зарослями рябины, хвощей и лабазника, собака выбегает навстречу и виновато крутит хвостом. Мало-помалу интерес к глухарям стал пропадать. Вымокшие и усталые, решаем зажечь костер, обсушиться.
Старик, однако, не стал раздеваться. Покурив и подержав над огнем морщинистые ладони, сказал:
- Я маленько тут похожу…
Полтора часа его не было. Я начал думать: не случилось ли чего? Уже приготовился подать сигнал выстрелом, как подбежала, отряхиваясь, собака. Следом за ней вышел старик.
- А где же добыча, Федор Василич?
С минуту старик отогревал руки. Прислушался к стуку дятла.
- У меня тут сын похоронен… Старший.
Дятел садится почти над самым костром. Мелкие крошки из-под его клюва падают в дым.
- Старший сын… могила в первый же год в траве потерялась. А березы там, в гущине, я помнил. Теперь и березы что-то не разыскал. Туман в глазах, память как решето…
Я сказал, что знаю историю с сыном от человека из Каробатово, который теперь в Москве.
- А, это Егор, значит… Да, мы с ним много тут походили… И до Москвы, значит, дошло… Двадцать три года хожу с этой ношей. С кем повздорил чуть-чуть, сразу: "А ты сына убил". Глотаю комок. Убил… Да. С собакой иногда говорю. Ходим, ходим вдвоем, начну ей рассказывать… Умная тварь, все понимает… Двадцать три года камень вот тут…
Сына в сорок втором из деревни проводили вместе с пятью ровесниками. Деревня была поболее, чем теперь, - восемнадцать дворов. Ребята уходили не очень грустные. Плакали матери. Из мужиков один Федор Орлов провожал новобранцев. Большого разговора в дороге не было. Федор сказал тогда ребятам-охотникам: "Глядите там. Живем один раз, но какая жизнь, если немец до Камы пройдет. Держитесь!"
Ребята, видно, сразу попали в бой. На двух летом пришли похоронные. Двое прислали письма из госпиталя. От Ивана почему-то не было слухов. В войну, когда человек "без вести", у семьи всегда имелась надежда. Федор Орлов любил сына и успокаивал мать: "Иван не пропадет без вести…"
И вести пришли. Пришли с такой стороны, откуда отец никак ожидать не мог. Сначала бабенки возле колодца, а потом и напарник, столяр из соседней деревни, сказал в открытую: "Иван в лесу скрывается, дезертир". Федор Орлов сначала стал на дыбы: "Пристрелю, кто будет такую позорную сплетню пущать! Не было такого в роду у нас!" Оказалось - не сплетня. Стали пропадать в деревнях куры, ульи, коза пропала, корова не вернулась из леса. И все это - вдовье. Баба, у которой козу увели, пришла к Федору с дитем на руках: "Чем кормить буду? Твой увел. Видели его в лесу!" Видели, будто Иван приходил даже домой к матери, когда отец был в обходе. Мать плакала, божилась: "Не приходил, не видела". Отец каждое утро открывал глаза и вздрагивал от первой и постоянной мысли: "Дезертир, трус". Поседевший за полгода лесник Федор Орлов положил однажды в котомку хлеб, взял ружье и ушел в лес.
Раз в пять дней он возвращался в деревню, чтобы взять хлеба, и опять уходил. От простуды или от напряжения сил он захворал. "Ноги еле носили. Оброс. Худой стал, как мощи". На пятнадцатый день на кладке через ручей к болотному острову лесник увидел следы. Увидел бересту, ободранную с берез для костра. Посреди острова нашел покрытый корой балаган. Обошел кругом. Тихо. В балагане стояла железная печка. У печки лежали лопата, связка ключей. В углу стояло ведерко с мукой. Отец вышел из балагана, затаился в кустах. Ночью никто не пришел. А утром увидел: между деревьями к балагану идет человек, несет мешок за спиной. "Я б его из тыщи узнал. Высокий, красивый. Крикнул ему: "Иван!.. Что же это такое, Иван?! Видишь, на кого я похожий из-за тебя? Вернись, люди простят. Пойдешь на фронт - люди простят!" Старик сейчас не помнит уже, каким доподлинно был разговор. Помнит: сын бросил мешок и побежал. И тогда отец, не делавший промаха на охоте, поднял ружье…
Он вернулся в деревню на другой день. "Я убил сына". Милиция не поверила, а мать поверила сразу. Упала и начала скрести половицы ногтями: "Убил, убил сына!.." Мать умерла недавно. Три года как умерла. "Я на коленях стоял у постели. Говорила: "Федя, все прощаю тебе". А я по глазам видел - не простила".
Стучит дятел. То на осине стучит, то опять садится над самым костром. Старик гладит рукой задремавшую возле огня собаку.
- Схоронили его в лесу, вот в той стороне. Из района приезжали доктор и следователь с милиционером. Я их по одному переносил через топкое место. Сын лежал лицом книзу. Ножик у него был, два сухаря в кармане и письмо от какой-то девчонки. Докторша плакала. А милиционер сказал: "Ты, Федор Василич, поступил как Тарас Бульба". Вот и живу Бульбой двадцать три года. Первое время дорогу перед собой не видел. Все хорошо да просто в книжках бывает. А тут живешь и думаешь, думаешь…
- А как остальные ребята?
- Всех вырастил. Поразъехались. В Перми, на Дальнем Востоке… Клава, младшая, пишет и погостить приезжает. А так - один. Старушку приютил в доме. Вместе доживать будем… За двадцать годов вот первый раз душу излил. Да еще с собакой иногда говорим, говорим… Разве объяснишь собаке, какое это время было и как мне трудно.
Мы потушили костер. Небо расчистилось. Морозило. Мокрые листья на открытых местах взялись ледяной коркой. Даже от собачьего бега в лесу похрустывало.
- Ну что, Майка, зима? Зима, зима на пороге…
Впереди меня тяжело шел высокий, слегка сгорбленный человек. До Каробатова было километров десять по топкому лесу.
1967 г.
Звезда Ивана Назарова
Младший брат Ивана был почтальоном. Он хорошо знал, что такое "казенные" письма. Редкий дом на селе не получил такого письма. В отличие от солдатских треугольников "казенные" письма приходили в конвертах. Сколько раз подросток-почтальон стоял у двери, боясь постучаться.
- Вам "казенное", Дарья Степановна… С этого дня в доме писем больше не ждали. Однажды среди треугольников нашел он пакет, адресованный своей матери - Назаровой Федосье Яковлевне. Дрожащими руками разорвал почтальон синий конверт. "Ваш сын Назаров Иван Михайлович в бою под Жагаре…" Сумка упала из рук. До позднего вечера не решался идти он домой. Потом открыл калитку.
- Мама, мама!.. - И упал на траву.
В Литве, в маленьком городе Жагаре, стоит каменный монумент. На камне слова: "Здесь похоронен Герой Советского Союза младший лейтенант Назаров Иван Михайлович". Эту могилу знает каждый человек в Жагаре. Не только городок - вся республика помнит героя боев за Литву. Его имя носит большой парк в Жагаре. Пионерским дружинам присвоено имя Назарова. Каждый праздник благодарные люди несут на могилу цветы.
В конце 1961 года побывал в Жагаре полковник Семен Никитович Саркисьян, бывший начальник политотдела 257-й Сивашской стрелковой дивизии. Прямо с вокзала направился он к монументу. Долго стоял без шапки у могильного холмика. В Литве встретился с солдатами, был в музеях, гостил у школьников. Вернувшись в Москву, он поспешил в редакцию "Комсомольской правды":
- Удивительная история, Иван Назаров, оказывается, жив!..
Мы попросили полковника рассказать все по порядку.
- Я служил в дивизии, которая освобождала Литву. Младшего лейтенанта Назарова знал лично, видел его за минуту до гибели. Замполит 953-го стрелкового полка майор Кострикин при мне писал ходатайство о присвоении Назарову посмертно звания Героя Советского Союза.
Шел август сорок четвертого. Если поднять пожелтевшие кипы газет, в сводках Информбюро можно найти повторявшиеся несколько раз сообщения: "Западнее и северо-западнее Шяуляя наши войска ведут упорные бои с наступающими крупными силами пехоты и танков противника".
Бои были тяжелыми. Наша армия, клином разрезав вражескую оборону, вышла к Балтийскому морю. Не могу без волнения вспоминать, как солдаты, прорвавшись на берег, послали генералу Баграмяну подарок - бутылку соленой балтийской воды…
Разрезанная надвое, фашистская группировка стремилась всеми силами смять наш наступательный клин. Огромной мощности танковые удары последовали справа от Риги. Мы устояли. Тогда гитлеровцы попытались прорваться с юга, на нашем левом фланге.
Всю жизнь буду помнить отрезок шоссе Шяуляй - Рига. Разведка доложила: именно тут фашисты решили прорваться или лечь костьми. Мы тоже решили: ляжем костьми, но не пустим!
Вечером 17 августа заняли оборону. За спиной - лес. Справа и слева - болота. Впереди перед глазами - открытое место с полоской ржи и копнами снопов. Далее - лес. Из него выбегает тревожная, со следами войны дорога.
Всю ночь глухо стучали топоры и лопаты, приглушенными голосами подавались команды.
Наблюдательный пункт полка находился слева от шоссе. С деревянного помоста на старой сосне мы хорошо видели передний край нашей обороны: окопы солдат, гнезда станковых пулеметов. Сзади них, чуть в сторону от сосны, торчали стволы противотанковых пушек. За спиной, в мелком леске - еще одна батарея противотанковых пушек.
На самом важном участке, на горбине дороги, зарылся в землю взвод младшего лейтенанта Назарова - два десятка людей, три "максима". В бинокль видно: командир в полинявшей, с мокрыми пятнами на спине гимнастерке раза два пробежал по цепи.
В полку хорошо знали Назарова. Бывший тракторист и охотник из Оренбургской области сразу получил в руки снайперскую винтовку. Тридцать девять зарубок было на деревянном ложе винтовки - тридцать девять фашистов свалил. Старшине Назарову присвоили звание младшего лейтенанта. Пулеметный взвод получил нового командира…
Кто не знает тишины перед боем! Командир полка Борис Васильевич Сланевский не отрывает глаз от бинокля. Лицо у него от бессонных ночей серое, пшеничные усы устало обвисли. В одной руке телефонная трубка, в другой - бинокль.
- Метель! Метель! - зовет он в трубку. Уточняет позицию. И снова тишина. Только деревянный настил скрипит под ногами…
А потом гул. Издалека, из лесу. Как будто тракторы на дальней пашне. Но мы знали, что это значит. Мы ждали этого гула…
Первый танк. Еще… Еще… Широким фронтом - и по дороге и полем… Первая пушка заговорила… Уже с обеих сторон гулкие взрывы. Первые пулеметные очереди - это за танками пошли транспортеры с пехотой…
Будто и не было тишины. Сланевский, надрываясь, зовет:
- Метель! Метель!..
Горит первый танк, горят снопы у дороги, дымится опушка леса… Горят уже пять танков. Остальные повернули и скрылись в лесу.
Танкам пройти непросто. Справа и слева - болото. Куда ни двинься, надо поворачивать на шоссе. Надо пройти высоту, отмеченную на карте цифрами 97,5. Фашисты это поняли. Сейчас перестроятся…
Пять минут тишины, и опять гул.
- Отрезать пехоту!.. Пехоту! - требует командир. Нельзя пропустить пехоту. Просочится в лес - трудно будет держаться…
Ползут, огрызаются пламенем "тигры". Вот крайний с перебитой гусеницей завертелся на месте. Вот башня у "тигра", как фуражка, съехала набок.
Но снова, еще большим числом, движутся танки.
За ними самоходные пушки и опять транспортеры с пехотой… Солнца не видно от дыма. Сплошной гул. Осколки, пули, взрывы гранат, со свистом летят через голову мины… Танки, танки… Сколько же их?! Десятка два замерли. Другие отхлынут и снова лезут, по краю болота рвутся к полоске сухой земли…
Помню: часы на руке почему-то остановились. И само время, казалось, остановилось.
Почти целиком легла одна рота. Умолкли у самой дороги два назаровских пулемета. И люди навсегда, должно быть, умолкли… Дым. И опять волна танков…
- Теперь пройдут… - расстегивает ворот Сланевский. - Почему молчите? Огня!.. - склоняется он над ящиком рации.
И тут мы увидели взводного. Перетащив пулемет в воронку на самой дороге, он заставляет пехоту залечь и попятиться. Вот и его заметили. Вспышки огня. Назаровский пулемет умолкает. Танк задирает лоб - одолеть последний подъем. И снова мы увидели человека.
- Назаров! Назаров пошел на танк!.. Пять… Три… метр разделяют железного зверя и человека…
Взрыв. Столб дыма… Танк замирает, загородив дорогу. Смотрим в бинокли: герой не подает признаков жизни.
- Передать в батальоны, - диктует Сланевский. - "Иван Назаров, командир пулеметного взвода, насмерть стоял и геройски погиб в поединке с вражеским танком…"
Трое суток шел бой. Фашисты на час-другой прорывались до высоты, но, оставляя трупы и танковые костры, пятились. А потом совсем захлебнулись атаки…
Печальную картину представляла собою дорога у высоты. Собственно, дороги не осталось: горы мокрой земли, железо, тела убитых. Трудно было отличить своих от чужих…
На могиле героя поставили деревянную пирамиду со звездой наверху. Был дан салют из пушек и пистолетов.
В далекую деревню Бискужа Оренбургской области замполит Кострикин послал письмо с печальной вестью. А в Москву за подписью командира полка пошло ходатайство о присвоении Ивану Назарову посмертно звания Героя Советского Союза…
Наша Сивашская 257-я дивизия возвращалась на Родину в сорок пятом местами литовских боев. Мы специально остановились на дороге Шяуляй - Рига. Нетрудно было отыскать высоту 97,5. Молодой парень резал автогеном ржавые танки. По дороге мчались машины с бидонами молока… Отыскали могилу. На ней уже выросла травка. Чьи-то руки посадили молодую березку. Останки героя мы торжественно, с музыкой и салютом, перенесли на зеленое кладбище в городке Жагаре…
Я ездил недавно в Литву и там не один раз рассказывал историю подвига. В Вильнюсе на встрече в музее положили на плечо руку.
- А вы уверены, что именно Назарова схоронили в сорок четвертом? - и протянули листок. - Читайте. Это ответ на письмо пионеров вильнюсской школы, которые захотели знать о детстве героя.
"Дорогие ребята! Герой Советского Союза Иван Михайлович Назаров жив. Работает трактористом в Медногорском районе Оренбургской области. Вы можете сами ему написать…"
Я читал и не верил своим глазам. Неужели действительно жив? Выслушав полковника, я попросил его вместе со мной поехать в Оренбургскую область.
Дорога в село Московку
Ветер, снег. Замерзшие галки на проводах. Еле слышный по проводам голос:
- Да, да. Это я, Иван Назаров…
- Это он, - говорю я полковнику.
Полковник хватает трубку и, глотая слова от волнения, объясняет, кто мы и зачем приехали в Оренбург… Ветер. Должно быть, поэтому никакой слышимости.
- Выезжайте сегодня. Встречу в Кувандыке… И все. В трубке треск и голос телефонистки:
- Линия повреждена. Извините.
Но мы все равно счастливы: действительно жив! И даже сам встретит!
Станция Кувандык. У привязи две белые от инея лошади жуют сено. Навстречу нам идет человек. Полушубок. Солдатские сапоги. Все быстрее шаги. Два человека почти бегут навстречу друг другу…
- А это корреспондент "Комсомольской правды", - знакомит полковник.