Таким образом, три неподалеку расположенных одно от другого дворянских гнезда - Обуховка, Кибинцы и Хомутцы - были местами, где часто встречались многие из виднейших деятелей Южного общества декабристов. В первых двух имениях нередко бывал Гоголь со своими родными и, конечно, видел некоторых из тех людей, имена коих вскоре стали известны всей России. И естественно предположение, уже высказывавшееся в литературе, что после восстания декабристов воспоминания о мимолетных встречах с этими людьми не могли не обострить интереса молодого Гоголя к ним; к их судьбе, к их историческому делу.
Восстание декабристов, стихи Рылеева и Пушкина, лекции Белоусова - словом, вся политическая атмосфера, окружавшая Гоголя-гимназиста, не могла оставить его безучастным к острым вопросам современности, не могла не возбуждать в нем серьезных размышлений над трагическими явлениями действительности.
Читая воспоминания нежинцев, мы можем собрать немало наблюдений, рисующих нравственный облик Гоголя-гимназиста. Его мысли уже в ту пору были привлечены к социальным противоречиям жизни, к драматическим контрастам между бедностью и роскошью. "… Его душа всегда была отзывчива к ближнему, - рассказывал В. И. Любич-Романович. - …Вообще Гоголь относился к бедности с большим вниманием и, когда встречался с нею, переживал тяжелые минуты". Тот же мемуарист вспоминает, как однажды Гоголь говорил: "Я бы перевел всех нищих… если бы имел на то силу и власть".
Нравственный облик молодого Гоголя чрезвычайно характерен для той части русского общества, которая под влиянием трагических событий русской действительности второй половины 20-х годов прониклась духом гражданственности, пафосом жертвенного служения родине, народу. Конечно, далеко не все эти люди были способны на героические свершения. Но память о подвиге славного поколения 14 декабря не оставляла их равнодушными перед великой социальной драмой, переживаемой Россией. Торжествующая реакция не могла подавить голос совести передовой русской общественности, заглушить ее патриотические и гуманистические порывы.
Освободительные идеи декабристов, прогрессивные традиции русской литературы, прежде всего Фонвизина, Грибоедова, Пушкина - все это вместе с пережитыми в Нежине событиями раскрыло Гоголю глаза на мир, дало мощный толчок духовному развитию будущего сатирика.
Сестра декабриста Алексея Капниста, Софья Васильевна Скалон, характеризуя в своих "Воспоминаниях" Гоголя, "только что вышедшего из Нежинского лицея", отмечает свойственные ему серьезность и наблюдательность. Перед отъездом в Петербург, рассказывает она, Гоголь посетил Обуховку и, прощаясь, сказал: "Вы или ничего обо мне не услышите, или услышите что-нибудь очень хорошее".
Еще задолго до окончания гимназии Гоголь был полон романтических мечтаний о своем будущем. Меньше всего он думал о писательском поприще. Ему грезился Петербург, а "с ним вместе и служба государству". В своей "Авторской исповеди" Гоголь вспоминал, как мечтал он тогда стать "человеком известным" и сделать "даже что-то для общего добра". Эта мечта была, несомненно, впервые навеяна ему лекциями Белоусова.
Отзвуки нежинского дела слышатся, например, в замечательном письме Гоголя Петру Петровичу Косяровскому от 3 октября 1827 года. Он пишет о решимости "сделать жизнь свою нужною для блага государства" и тут же весьма доверительно высказывает своему родственнику "тревожные мысли" по поводу того, что ему, может быть, "преградят дорогу". Из всех областей государственной службы Гоголь склонен выбрать юстицию и дает этому выбору многозначительное обоснование: "Неправосудие, величайшее в свете несчастье, более всего разрывало мое сердце". И дальше Гоголь прямо указывает на связь этих своих настроений с идеями, почерпнутыми из лекций профессора Белоусова: "Два года занимался я постоянно изучением прав других народов и естественных, как основных для всех законов, теперь занимаюсь отечественными. Исполнятся ли высокие мои начертания?.." (X, 111–112).
Это - очень важное признание молодого Гоголя. Законы естественного права, которые излагал Белоусов, представлялись будущему писателю основными и, стало быть, обязательными для всех. Но законы надо еще претворять в жизнь. Не в этом ли видит свои "высокие начертания" Гоголь?
С юношеским волнением и искренностью пишет он тому же Петру Петровичу Косяровскому, что никогда никому не поверял своих "долговременных" дум. Причину своей скрытности даже перед самыми своими близкими товарищами, среди которых "было много истинно достойных", он объясняет опасениями, что могут посмеяться над его "сумасбродством" и счесть "пылким мечтателем, пустым человеком". Затем Гоголь глухо упоминает и о "причинах еще некоторых", о которых не может "сказать теперь".
Эти таинственные причины, очевидно, также связаны с делом профессора Белоусова. Гонения, которым подвергался Белоусов, давали немало оснований Гоголю соблюдать осторожность даже в порывах откровенности.
Цитируемое письмо представляет собой драгоценнейший документ, проливающий свет на ряд обстоятельств предыстории гоголевского творчества.
За несколько месяцев до окончания гимназии Гоголь писал матери, что "утерял целые 6 лет даром… в этом глупом заведении". Он жалуется на "неискусных преподавателей наук" и их "великое нерадение". Мы хорошо знаем теперь, в чей адрес брошен этот камень. В шуточном стихотворном послании, написанном в 1836 году в Париже Гоголем совместно с А. С. Данилевским, имя профессора политических наук Билевича вспомянуто рядом, в одной компании с преподавателем танцев и фехтования.
Ненавидя "иго школьного педантизма", виновником которого была реакционная часть профессуры, Гоголь-гимназист жадно впитывал в себя передовые политические идеи, горячо и самоотверженно отстаиваемые профессорами Белоусовым и Шапалинским, Ландражином и Зингером. Эти идеи оставили несомненный след в сознании Гоголя, помогли ему определить свое критическое отношение ко многим явлениям феодально-крепостнической действительности России, дали верное направление его художественной мысли, развившейся позднее под влиянием Пушкина и Белинского и оплодотворившей его гениальные обличительные произведения.
Гоголь прощался с Нежином, твердо веруя в то, что он означит свою жизнь важными свершениями. Менее всего думал он о личном преуспеянии. 1 марта 1828 года он писал матери: "Как угодно почитайте меня, но только с настоящего моего поприща вы узнаете настоящий мой характер, верьте только, что всегда чувства благородные наполняют меня, что никогда не унижался я в душе и что я всю жизнь свою обрек благу" (X, 123).
Служить общественному благу людей - это мечта, которую Гоголь пронес через всю жизнь.
В декабре 1828 года с рекомендательным письмом Д. П. Трощинского в кармане и великими надеждами в душе прощался Гоголь с родными украинскими местами и взял путь на север - в чужой и заманчивый, далекий и желанный Петербург.
Глава вторая
Пасичник Рудый Панько
1
Первые же недели пребывания в столице принесли Гоголю горечь разочарования. Его юношеские мечты сразу пришли в столкновение с суровой прозой жизни. "Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал", - сообщает он родным в Васильевку (X, 136–137).
Через полгода после приезда в Петербург Гоголь сообщает матери: "…я стою в раздумьи на жизненном пути, ожидая решений еще некоторым моим ожиданиям" (X, 143).
Эти "некоторые ожидания" были связаны с новой, только недавно возникшей мечтой, которую Гоголь глубоко затаил в своем сердце, - мечтой о литературной деятельности. Первые неудачные творческие опыты в Нежинской гимназии не погасили в нем интереса к литературе. Робко и неуверенно он пытается снова испробовать свои силы на писательском поприще.
К этому времени у Гоголя была закончена поэма, которую он решил опубликовать. Она вышла в свет в июне 1829 года под названием "Ганц Кюхельгартен". Опасаясь резких отзывов критики, Гоголь скрыл свое имя под псевдонимом В. Алова.
П. В. Анненков, познакомившись с Гоголем вскоре после его приезда в Петербург, обратил внимание на одну характерную особенность его духовного облика: "Он был весь обращен лицом к будущему". Эта черта, замеченная наблюдательным современником, проявилась в Гоголе давно, еще в последние годы его пребывания в Нежине. Перечитывая гоголевские письма той поры, мы отчетливо ощущаем кипение пытливой юношеской мысли, страстное стремление подняться над пошлым миром нежинских "существователей". Он - весь во власти высоких романтических порывов и надежд. Размышления о своем месте в жизни, желание посвятить себя служению благу людей - вот лейтмотив юношеских писем Гоголя. В мае 1826 года, в связи с предстоящим окончанием В. И. Любич-Романовичем Нежинской гимназии, Гоголь занес в альбом своего школьного товарища примечательную запись: "Свет скоро хладеет в глазах мечтателя. Он видит надежды, его подстрекавшие, несбыточными, ожидания неисполненными - и жар наслаждения отлетает от сердца… Он находится в каком-то состоянии безжизненности. Но счастлив, когда найдет цену воспоминанию о днях минувших, о днях счастливого детства, где он покинул рождавшиеся мечты будущности, где он покинул друзей, преданных ему сердцем" (IX, 25).
Рано пробудившееся в Гоголе общественное самосознание естественно обращало его мысль к будущему. Этой же мыслью о будущем - своем собственном и своей страны - была оплодотворена и его юношеская романтическая поэма "Ганц Кюхельгартен".
Гоголь датировал поэму 1827 годом. Впоследствии эта датировка оспаривалась некоторыми историками литературы.
Большинство исследователей ныне справедливо склоняется к мысли, что это произведение "восемнадцатилетней юности", как сам Гоголь назвал его в своем анонимном предисловии, было если не целиком, то, по крайней мере, в значительной своей части написано еще до приезда в Петербург. Соображение Н. Я. Прокоповича и А. С. Данилевского о том, что если бы поэма была написана Гоголем еще в гимназии, то она хотя бы в отрывках стала бы известна кому-нибудь из его друзей, - это соображение, исходящее от двух самых близких и осведомленных школьных товарищей Гоголя, не может иметь решающего значения. Вполне допустимо, что Гоголь, отразив в этой поэме самые заветные и сокровенные свои стремления, решил скрыть ее от всех друзей. Ведь речь шла не об обычном произведении, вроде тех, которые он читал своим однокашникам, и затем, после их резких критических замечаний, равнодушно бросал в печь. Не доверяя своим силам и опасаясь насмешливой критики, Гоголь, вероятно, решил не подвергать испытанию произведение, которое было ему слишком дорого.
Человеком скрытным, никому не доверяющим, никогда сполна не распахивающим своей души для посторонних, - таким знаем мы Гоголя в зрелые годы его жизни. С. Т. Аксаков, рассказывая в своих известных воспоминаниях о "странностях" и "капризах" "скрытной" гоголевской натуры, постоянно сокрушался по поводу того, что его любимый писатель никогда не имел "безграничной, безусловной доверенности в свою искренность".
Внутренний, душевный мир Гоголя был очень сложен и противоречив. Он никогда никому не открывался в своих стремлениях, планах - житейских и тем более творческих. Ему нравилось мистифицировать друзей и вводить их в заблуждение относительно своих, даже самых невинных намерений. Любая удачная мистификация доставляла ему величайшую радость. Тот же Аксаков вспоминает одну шалость Гоголя, в которой очень наглядно проявляется эта удивительная черта его характера. Гоголь как-то отправлялся из Москвы в Петербург. В почтовой карете, в одном купе с ним ехал один из знакомцев Аксакова, некий чиновник П. И. Пейкер. Обрадовавшись соседству со знаменитым писателем, сей чиновник поспешил завязать разговор с Гоголем. Последний немедленно заверил своего спутника, "что он не Гоголь, а Гогель, прикинулся смиренным простачком, круглым сиротой и рассказал о себе преплачевную историю". Когда же в Петербурге этот самый Пейкер был представлен Гоголю, он понял, что его мистифицировали, и осердился. И мемуарист добавляет от себя: "Он был прав: за что Гоголь дурачил его трое суток?.. Мы успокоили Пейкера, объяснив ему, что подобные мистификации Гоголь делал со всеми".
Эти склонности Гоголя вполне определились уже в Нежине. "Таинственный Карла" - так называли его сверстники. Никого из них он не подпускал к себе слишком близко.
В последние свои нежинские годы Гоголь под влиянием разыгравшихся в гимназии драматических событий еще глубже ушел в себя, стал еще более скрытным и недоверчивым. За несколько месяцев до окончания гимназии он писал матери: "Правда, я почитаюсь загадкою для всех, никто не разгадал меня совершенно" (X, 123). Наконец, вспомним еще раз уже цитированное письмо Гоголя к Петру Петровичу Косяровскому, написанное за десять месяцев до окончания гимназии:
"Исполнятся ли высокие мои начертания? или Неизвестность зароет их в мрачной туче своей? - В эти годы, эти долговременные думы свои я затаил в себе. Недоверчивый ни к кому, скрытный, я никому не поверял своих тайных помышлений, не делал ничего, что бы могло выявить глубь души моей. - Да и кому бы я поверил и для чего бы высказал себя, не для того ли, чтобы смеялись над моим сумасбродством, чтобы считали пылким мечтателем, пустым человеком? - Никому, и даже из своих товарищей, я не открывался, хотя между ними было много истинно достойных". Гоголь говорит далее, что около трех лет назад наметил себе цель в жизни и неуклонно будет держаться своих "упрямых предначертаний", о которых не имеют понятия даже самые ему близкие люди, даже родная мать (X, 112).
Эти строки Гоголя, по существу, снимают сомнения, высказанные Прокоповичем и Данилевским. Гоголь не пожелал открываться в авторстве "Ганца Кюхельгартена" не только в Нежине, но и позднее, в Петербурге, поставив на титуле первой своей книги вымышленное имя.
Содержание и смысл "Ганца Кюхельгартена" могут быть поняты лишь в соотнесении с той атмосферой умственной жизни, которая окружала Гоголя в последние годы его пребывания в Нежине. В этой поэме нетрудно увидеть отражение раздумий молодого Гоголя о жизни, о назначении человека.
Мечтательным юношей Ганцем, влюбленным в прелестную Луизу, овладевает "тайная печаль" при мысли, что ему суждено жить в "незнаемой глуши" и что он обречен "бесславию в жертву". Ганц чувствует в себе способность к подвигу, проникается решимостью оставить родные края и отправиться в дальние странствия, на поиски "блага и добра".
… Взор туманен,
И часто смотрит он на даль,
И беспокоен весь и странен.
Чего-то смело ищет ум,
Чего-то тайно негодует;
Душа, в волненьи темных дум,
О чем-то, скорбная, тоскует…(1, 67)
Но жизнь приносит Ганцу горестное разочарование. Не свершив подвига, не обретя славы, он с "полупотухшим взором" возвращается домой. Ему ничего другого не остается, как распроститься со своими "коварными мечтами" и жениться на любимой Луизе. Так рушатся прекраснодушные иллюзии нашего героя.
"Ганц Кюхельгартен", над которым Гоголь работал, видимо, в самый разгар "дела о вольнодумстве", отразил его собственные романтические мечтания, его критические размышления о жизни, отразил ощущаемый молодым писателем конфликт между возвышенными идеалами и "существенностью жалкой" - т. е. скучной прозой мелочного существования.
В. И. Шенрок первый обратил внимание на то, что некоторые строки поэмы "Ганц Кюхельгартен" почти текстуально перекликаются с соответствующими местами из нежинских писем Гоголя. И это обстоятельство, кстати, также подтверждает достоверность авторской датировки "Ганца Кюхельгартена".
Вся поэма несет на себе отпечаток различных фактов нежинской биографии Гоголя и отзвуков современных ему политических событий.
Важное место занимает в поэме греческая тема. В 20-е годы внимание Европы было приковано к политическим событиям в Греции. Национально-освободительное движение греков против турецкого владычества вызвало горячие симпатии и сочувствие в прогрессивных слоях общества России. Во многих европейских городах создавались комитеты для сбора пожертвований и вербовки волонтеров в защиту "греческого дела". Пушкин, декабристы - вся передовая Россия с восхищением следила за героической борьбой греков, вызывавшей у современников восторженные ассоциации с эпосом античной Эллады.
Подобные ассоциации мы встречаем и в "Ганце Кюхельгартене". Греция для Гоголя - очаг великой культуры, "земля классических прекрасных созиданий" и вместе с тем олицетворение бессмертного подвига, "и славных дел, и вольности земля". Таков лейтмотив лирического раздумья, являющегося содержанием третьей картины.
В тринадцатой картине описывается один из эпизодов скитаний Ганца. И снова перед нами Греция! Но не античная - современная, в трауре и печали:
Везде читает смутный взор
И разрушенье и позор.
Промеж колон чалма мелькает,
И мусульманин по стенам,
По сим обломкам, камням, рвам,
Коня свирепо напирает,
Останки с воплем разоряет.