Так, узнав, что председатель фракции большевиков в Государственной думе Роман Малиновский (к слову, любимец и выдвиженец Ленина) является платным агентом охранки, приказал незамедлительно все контакты с ним прервать, а самому Малиновскому дал понять, что лучше всего тому срочно уехать за границу. Ибо считал: секретное сотрудничество депутата с охранкой недопустимо дискредитирует Государственную думу. (Хотя тем самым он лишался весьма ценного информатора.)
Дальше – больше. Джунковский отдает приказ: исключить из состава секретных сотрудников воспитанников гимназий, реальных училищ, школ и запретить их дальнейшую вербовку, поскольку считал "чудовищным такое заведомое развращение учащейся молодежи, еще не вступившей на самостоятельный путь". Подобный приказ был отдан и в отношении так называемых нижних чинов армии и флота. По убеждению генерала, среди солдат и матросов не должно быть полицейских агентов.
Джунковский считал недопустимым раскрывать имена проштрафившихся либо давно оставивших службу, а также умерших агентов, справедливо полагая, что такие действия подрывают основы агентурной работы спецслужб.
Карьеру Джунковского на этом поприще, при всей ее очевидной пользе для монархии, поломали его честность и принципиальность.
25 марта 1915 года небезызвестный Григорий Распутин учинил в московском ресторане "Яр" настоящую оргию, завершившуюся дебошем. Воспользовавшись предоставленным ему правом прямого доклада государю, Джунковский во всех подробностях сообщил Николаю II о скандальных похождениях "святого старца".
Завершилось все так, как и должно завершиться в прогнившей насквозь империи Романовых: по прямому настоянию императрицы Александры Федоровны Джунковский от занимаемых должностей был отстранен и в качестве начальника бригады 6–й Сибирской дивизии отбыл на фронт. Воевал достойно, вскоре уже командовал дивизией, а затем и корпусом в звании генерал–лейтенанта. Примечательно, что уволился Джунковский из армии уже после Октябрьской революции, причем "с мундиром и пенсией".
При всем своем природном темпераменте председатель ВЧК-ОГПУ Дзержинский не принадлежал к числу людей, принимающих важные решения под воздействием сиюминутного эмоционального порыва. Надо полагать, что решение пригласить бывшего шефа Отдельного корпуса жандармов на работу в ВЧК-ОГПУ в качестве своеобразного консультанта он принял, тысячу раз все просчитав в уме, на холодную голову. Для этого нужно было к тому же обладать немалым гражданским мужеством и чувством ответственности. Одно дело – приглашать и даже призывать на службу в Красную армию в качестве военспецов бывших генералов, совсем другое – на Лубянку.
Дзержинский должен был быть глубоко уверен не только в себе, но и в силах самого Джунковского, не говоря уже о патриотизме, честности и порядочности генерала. А надобность в его услугах была велика чрезвычайно. Дзержинский раньше других своих сотрудников понял, что без изучения опыта бывшего департамента полиции, жандармерии, равно как военной разведки и контрразведки, ВЧК не обойтись.
Джунковского, которому исполнилось тогда всего–то пятьдесят с небольшим, вызвали в Москву из его уединения в Смоленской губернии.
Дзержинскому удалось на первый взгляд почти невероятное – он убедил генерала, что сейчас его патриотический долг – не прозябание в губернской глуши, а служение новому российскому государству. В ноябре 1918 года Джунковский выступил свидетелем на процессе провокатора Малиновского, а затем приступил к своим неопределенно очерченным обязанностям негласного консультанта ВЧК. На Лубянке знали об этом всего несколько человек. По распоряжению властей бывшему губернатору предоставили квартиру на Арбате.
Уже при первой встрече Джунковский произвел на Арту–зова сильное впечатление. Это был крепко сложенный, подтянутый, уже немолодой человек, словно излучающий чувство собственного достоинства. Одет он был в потертый, но хорошо отутюженный офицерский китель, разумеется, без погон, в галифе и хоть явно не раз чиненные, но до блеска начищенные сапоги. Тому было простое объяснение – до революции офицеры, даже находясь в отпуске за границей, не имели права носить цивильное платье. Только форму. Так что у бывшего генерала просто не имелось ни одного гражданского костюма.
Александр Блок после свержения самодержавия был секретарем Чрезвычайной следственной комиссии, учрежденной Временным правительством для расследования противозаконной деятельности бывших царских министров и высших сановников. Среди допрошенных в его присутствии свидетелей был и Джунковский. В своем дневнике великий русский поэт записал: "В. Ф. Джунковский. 5 февраля 1913 г. – 19 августа 1915 г. – товарищ министра внутренних дел, при Маклакове и немного при Щербатове. Погоны генерал–лейтенанта. Теперь начальник 15–й Сибирской стрелковой дивизии. Неинтересное лицо. Голова срезана. Говорит мерно, тихо, умно. Лоб навис над глазами, усы жесткие. Лицо очень моложавое и загорелое… Нет, лицо значительное. Честное. Глаза прямые, голубовато–серые. Опять характерная печать военного. Выражения (удрали, уйма, надуют, как стеклышко). Прекрасный русский говор".
На сей раз в присутствии Артузова Дзержинский и Менжинский завели разговор о том, какие меры следует предпринять в связи с активизацией белой эмиграции самого радикального толка.
Размеренно прохаживаясь по комнате, Джунковский высказался примерно так:
– В конце восемнадцатого столетия немецкий доктор Самуэль Ганеман сформулировал свой знаменитый принцип – "Подобное подобным". Так появилась гомеопатия. Кто–то в нее верит, кто–то нет. Но я знавал людей, которым эти крупиночки помогли. Весьма почитаемый мною полковник Зубатов, Сергей Васильевич, царствие ему небесное, успешно применил этот принцип в своей практике…
Дзержинский и Менжинский переглянулись. Они прекрасно помнили, кем был знаменитый полковник Зубатов, бывший начальник Московского охранного отделения и Особого отдела департамента полиции. Он насаждал легальные рабочие организации под своим контролем, тем самым по мере сил отвлекал рабочих от революционного движения.
Артузов оценил, что Джунковский не постеснялся признаться в своем уважении к скончавшемуся в 1917 году полковнику, чья деятельность вошла в историю революционного движения в России под названием "зубатовщина".
Между тем Джунковский продолжал:
– Тот же Аркадий Францевич Кошко, бывший начальник Московской сыскной полиции, знаменитость своего рода, знал, впрочем, и сегодня в угрозыске хорошо знают, что в уголовную среду можно проникнуть только через агентуру, в этой самой среде завербованную. Чужого там раскусят незамедлительно.
Белое движение можно разложить, лишь внедрив в него людей, близких его деятелям по происхождению и биографии. Причем люди эти должны быть проверяемы. До революции в военных, чиновничьих, думских, промышленных кругах все знали друг друга если не лично, то понаслышке. Чужого и здесь изобличат, вопрос лишь во времени…
Наступила пора подбирать для работы в "Тресте" людей не из числа сотрудников ВЧК-ОГПУ, надежных агентов, а также партийцев, работающих в различных советских учреждениях, командиров Красной армии.
В частности, Артузову показалось целесообразным подобрать на роль "адъютанта", помощника будущего руководителя МОЦР, офицера в невысоком чине, "поварившегося" в контрреволюционной среде, знающего правила конспирации, энергичного, способного ввести в заблуждение любого "гостя" из–за кордона. В том, что такие "гости", полномочные эмиссары и своего рода контролеры, непременно заявятся, Артур Христианович не сомневался. Артузов перебирал фамилии людей, вовлеченных в той или иной мере в деятельность раскрытых или находящихся в разработке контрреволюционных организаций, но еще не погрязших с головой в преступления, без крови на руках.
Отпали одна за другой многие фамилии. Круг сужался, пока в нем не осталась одна–единственная кандидатура: Опперпут. Бывший офицер, он знал военную среду, обладал необходимыми качествами. К тому же своими показаниями он существенно помог следствию.
На всякий случай Артузов предпринял хорошо продуманный "маневр": от имени Опперпута в Берлине была издана вышеупомянутая брошюра, изобличавшая Савинкова и его сподвижников. Таким образом, все "чалки", связывавшие Опперпута с союзом, были обрублены.
Спустя годы обоснованность выбора, сделанного Артузо–вым, была поставлена под сомнение. И все же Артур Христианович об этом никогда не жалел, хотя ошибку свою признал, но не по отношению к самому выбору, а в том, что недопустимо ослабил контроль над своим подопечным. Имеется в виду неожиданный финальный "фортель", который выкинул Опперпут. Однако объективность требовала признать, что дело свое он сделал – помог чекистам ввести в заблуждение руководителей зарубежной контрреволюции.
После выхода в свет "разоблачительной" брошюры Арту–зов уже открыто предложил Опперпуту вступить в борьбу с контрреволюционными монархическими организациями. Тот охотно согласился, выразив готовность оправдать доверие.
Опперпут был освобожден из–под стражи, ему выдали новые документы на имя Эдуарда Оттовича Стауница, предоставили жилье в Москве – вначале в Серебряном переулке на Арбате, позже на Маросейке. По особой, строго засекреченной ведомости Стауницу положили ежемесячное жалованье.
Но почему все–таки Опперпут некоторое время находился в одной камере с Якушевым? И за что, наконец, Якушев вообще был арестован? Почему по месту его работы в Нар–компути об аресте ответственного сотрудника не сообщили, а распространили среди сослуживцев слух, что он находится в особо важной командировке?
А вот почему…
Все последние годы Александр Александрович вел вполне добропорядочную жизнь советского служащего серьезного государственного учреждения. К обязанностям своим относился добросовестно, но не из любви к советской власти (в глубине души он оставался монархистом), а потому, что он по складу характера и порядочности иначе работать не мог. К тому же дело свое он не только досконально знал, но и любил. Один грех, впрочем, за ним водился: он встречался иногда с некоторыми своими знакомыми из прошлого мира, вел с ними разговоры вполне определенного свойства. В числе завсегдатаев подобных встреч был, к примеру, бывший крупный черниговский землевладелец и камергер Александр Николаевич Ртищев.
Началось все вот с чего. Осенью 1921 года Якушев должен был отправиться в служебную командировку в Швецию и Норвегию. Дорога в эти страны тогда пролегала через Таллин, столицу новообразованной Эстонской республики, которую в России многие по старинке называли Ревелем. В Ревеле жил Юрий Александрович Артамонов, бывший офицер, одно время состоявший в свите гетмана Украины Павло Скоропадского. В 1907 году Артамонов был выпущен из Императорского Александровского лицея, в котором Якушев тогда преподавал. Связь между ними не прерывалась до самой эмиграции Артамонова после Гражданской войны. Он работал в Таллине переводчиком в английском паспортном бюро и по роду службы поддерживал отношения с эмигрантами, разбросанными по всей Европе, в том числе и с монархически настроенными бывшими офицерами в Берлине.
Якушев хорошо знал оставшуюся в Москве родную тетушку Артамонова, Варвару Николаевну Страшкевич, с которой жил в одном доме близ Арбата. Тетушка, узнав о предстоящей поездке Александра Александровича за рубеж, попросила его передать племяннику письмецо. Дала и адрес – на улице Пиру.
Не думая о возможных последствиях, Якушев встретился в Таллине с Артамоновым, который принял его почти по–родственному. При встрече присутствовал знакомый Артамонова, некий Всеволод Иванович Щелгачев, бывший офицер лейб–гвардии Преображенского полка, в Гражданскую войну – капитан врангелевской контрразведки. Щелгачева, естественно, интересовали не рассказы о здоровье тетушки его приятеля, а положение в советской России. И тут Якушева, возможно, польщенного теплым приемом и вниманием, вдруг понесло. В степенном, умном человеке проснулось что–то мальчишеское (это вообще свойственно русским людям). Скромные чаепития с несколькими бывшими сановниками, вроде уже названного камергера Ртищева, ни на что, кроме брюзгливой болтовни, не способных, он представил как собрания некоей подпольной монархической организации, имеющей отделения и в Петрограде, и в Нижнем Новгороде, и в других городах Центральной России.
Хозяева слушали его с восхищением. И уж совсем в восторг пришли, когда Якушев сообщил, на сей раз вовсе не хвастаясь, что по роду службы ему теперь довольно часто придется выезжать в заграничные командировки.
Юрий Артамонов не прозябал в эмиграции, как многие соотечественники, оказавшиеся после Гражданской войны на чужбине. И занимался он в Таллине не только переводами для английского паспортного бюро. Потому едва ли не на следующий день он направил в Берлин, на Курфюрстен–дамм, 16, подробнейшее письмо своему другу князю Кириллу Ширинскому–Шихматову, который приходился сыном, как уже знает читатель, члену Высшего монархического совета. С письмом был ознакомлен и глава ВМС Марков–второй. В Совете о таком могли только мечтать – оказывается, в России существует сильная подпольная монархическая организация! Юрию Артамонову было предписано поддерживать связь с Якушевым в случае его поездок в Европу.
Не будем объяснять каким образом, однако вскоре копия письма Якушева Артамонову оказалась на Лубянке. Дело приняло серьезный оборот, Якушев был арестован и подвергнут допросу.
Артузов сразу понял: мощная монархическая организация не что иное, как плод богатого воображения Якушева. (Читая через несколько лет знаменитый роман И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев", Артур Христианович от души хохотал: очень уж похож был бендеровский Союз меча и орала на МОЦР!) На деле имелась всего лишь кучка приятелей, мечтающих о возрождении монархии.
Но ведь это безобидное, в сущности, случайное сборище злопыхателей из числа "бывших". Организация… Настоящий камергер… Действительный статский советник, тоже настоящий… Не вымышленные фигуры, не самозванцы, проверяемые. Недостает только настоящего генерала, военного. Но за этим дело не станет.
На Лубянке Артузов и его помощник Роман Александрович Пиляр допрашивали Якушева, скорее, беседовали с ним. Неоднократно. После того как убедились, что никакой организации нет и в помине, они даже прониклись к нему искренней симпатией. Они видели, что Якушеву стыдно за свое ничем не объяснимое бахвальство в Таллине, которое, однако, было не столь уж безобидным, поскольку, назвав Артамонову нескольких своих якобы соучастников, он тем самым невольно подставил их под удар.
Во всем же остальном он производил самое благоприятное впечатление. Искренний патриот России. Ярый монархист, ибо считал монархию наиболее приемлемой формой государственного устройства России. Однако вовсе не полагал последнего императора достойным правителем: он отлично знал, что кругозор Николая II не выходил за пределы средней руки полкового командира захолустного армейского полка.
В беседах с Артузовым, Пиляром, другими сотрудниками ОГПУ Якушев многое понял и переоценил. Еще находясь в камере, он писал: "Я считал, что все умеренные элементы должны активно бороться с анархией, и если они этого не сделают, то не будут иметь право на существование. Должны найтись люди, должны найтись силы, чтобы спасти государственность, иначе Россия обратится в поле удобрения для иностранцев, а ее территория – в будущие колонии для Антанты… Если эти генералы и сенаторы, шедшие с разных сторон завоевывать Россию и насильно вводить монархию, своими приемами настолько профанировали свое дело и скомпрометировали себя, что нужно быть недалеким (по меньшей мере), чтобы опять ориентироваться на них".
Монархист Якушев именно потому перешел на сторону советской власти, что понял: сохранить Россию как самостоятельное, суверенное государство в тот период была способна лишь она. Идею интервенции он отвергал всегда, в том числе и до ареста тоже. Потому и дописал в уже процитированном заявлении: "Если кому–нибудь пришло в голову снова затеять такую авантюру, то я первый взял бы винтовку и пошел бы защищать Россию от всяких насильственных, навязываемых ориентаций, и это не только мое личное мнение, но и большинства интеллигентов, с которыми я знаком".
Якушев, как, впрочем, и Артузов, не мог предвидеть, что очень скоро при небывалом по темпам росте экономического, военного, политического могущества, расцвете науки и культуры начнет исподволь, в глубинной сердцевине загнивать Советское государство. Что и приведет спустя шесть десятилетий к его распаду. Автору, пишущему эти строки, вскоре по окончании ставшего историей равно Великого и Трагического XX века, сие известно. Но он и поныне полностью разделяет высказанную тогда позицию русского и российского патриота Александра Александровича Якушева и готов подписаться под каждым его словом…
Якушев увидел – словно пелена с глаз спала, – какие ничтожные в моральном и нравственном отношении люди его окружали, убедился в их политической никчемности, осознал, что любая борьба с советской властью обречена на гибель, ибо направлена она против тогдашнего большинства народа и ничего, кроме лишних жертв, принести не может.
Более того, он, как с годами и многие вожди Белого движения, понял, что дальнейшее продолжение, вернее, возобновление Гражданской войны немыслимо без иностранного вмешательства, то есть интервенции, а сие означает растерзание Российского государства, а вовсе не реставрацию трона Романовых.
Сильная, процветающая, богатая Российская империя бросала бы вызов и "прекрасной" Франции, и "старой доброй" Англии, и набирающим силу Соединенным Штатам Америки, и даже разоренной Германии, как только она оправилась бы после поражения.
В конце концов Якушев добровольно написал заявление, в котором дал обещание в случае освобождения отойти от политической деятельности.
– Вы мне, конечно, не поверите… – с грустью сказал он Артузову при их очередной встрече в следственной комнате.
– Ну почему же не поверим? – возразил Артузов. – Мы считаем вас человеком принципиальным и честным, убежденным патриотом. Наши с вами разногласия носят идейный характер. Ваши монархические чувства – это кастовая ограниченность. Нельзя же быть настолько слепым, чтобы не видеть – монархия как государственный строй отжила свое, и не только в России. И Германия, и Австрия, и Франция – республики. Вы скажете, а как же Англия, Голландия, Швеция? Но согласитесь, что там монархия не более чем ширма, дань традициям, а по существу – это парламентские республики. Что же касается вашего патриотизма, так давайте будем честными до конца. Патриотическая экзальтированность, как и пьяные рыдания бывших ротмистров в парижских ресторанах под цыганские романсы, гроша ломаного не стоит. Я знаю вашу биографию. Вы всю жизнь работали, никогда не были царедворцем и не можете не понимать: чтобы служить Родине, надо быть не просто лояльным обывателем, а подлинным ее гражданином, работать для ее блага.
– А как же Иван Бунин или Сергей Рахманинов? – попытался возразить Якушев.