Вскоре Менжинский и Артузов засели за выработку требований к губернатору. Разумеется, при этом учитывалось, что на нашей стороне реальная военная сила, точнее, та сила, что стояла на границе. И эту силу чувствовал губернатор.
Вскоре представители нашего командования предъявили синьцзянскому губернатору в ультимативной форме главное требование: выдать Анненкова как опасного военного преступника или, по возможности, разоружить анненковцев, а самого атамана арестовать. Излагая данные требования, наша сторона учитывала, что губернатор уже однажды пытался отнять оружие у банд Анненкова, но атаман воспротивился, понимая, что без оружия с ним никто считаться не станет.
К июлю 1921 года из многих тысяч у атамана под рукой оставалось всего 670 казаков, остальные разбрелись по Китаю. Оставшиеся отнюдь не церемонились с китайцами. Взращенные на грабежах и убийствах, они не могли вести себя иначе. Дебош в районе Гучэн, учиненный пьяными казаками, и открытое столкновение с китайским отрядом переполнили чашу терпения губернатора. Он вызвал Анненкова в Урумчи и арестовал его. Так началась операция против Анненкова. Его арест считался временным успехом. Основная борьба была еще впереди.
* * *
Человек живет надеждой. Надеждой на лучшие времена жил и Анненков. Тем не менее на душе у него было неспокойно, с его лица не сходила печать усталости. Он все время чего–то тревожно ждал. С одной стороны, новых гонцов, которые бы, подобно Черкашину, принесли ему важные вести, призывавшие его, как в былое время, стать крупным военачальником, с другой – возмездия. Что–то должно было случиться. Это двойственное тревожное чувство не отпускало атамана ни днем ни ночью.
Анненков, конечно, был в неведении, что в Москве о нем тоже думали и многое знали. Знали о его планах и намерениях, знали даже, как он выглядит в данное время. На столе Артузова лежали сообщения из Китая, датированные сентябрем 1924 года, характеризующие атамана: "Анненков – человек быстрого и хорошего ума, громадной личной храбрости, остроумный, жестокий и ловкий… Хорошо владеет китайским языком, имеет средства и хорошо себя держит – это тип лихого казака".
Такая была обязанность Артузова – вести настойчивое наблюдение за каждым шагом Анненкова, быть в курсе его действий и мыслей. Со смертью президента Сунь Ятсена, возглавлявшего кантонское правительство и завещавшего Гоминьдану довести революционную борьбу до окончательной победы, обстановка в Китае начала складываться отнюдь не в пользу партии. Компрадорская буржуазия, монархисты, помещики под эгидой разведок империалистических стран сколачивали Антикрасный союз, во главе которого стояли реакционные генералы–милитаристы У. Пэйфу и Чжан Цзолин.
Первая революционная армия маршала Фэна, в зоне действий которой проживали Анненков и Денисов, потерпела ряд неудач в боях против частей генералов–милитаристов. Затягивать операцию против атамана было никак нельзя. Он мог оказаться в стане врагов, сколотить армию и перейти к активным действиям против СССР.
Артузов тоже готовил надежную "удочку". У него вызрел план захвата атамана–палача. Свой замысел он, как водится, доложил Менжинскому. Протянув руку братской помощи китайским революционным силам, советское правительство направило в Китай по их просьбе группу советников. В Китае работали герои Гражданской войны, будущие маршалы Советского Союза Василий Константинович Блюхер и Александр Ильич Егоров. Советнический аппарат при 1–й революционной армии возглавил Виталий Маркович Примаков, бывший командир легендарного корпуса Червонного казачества. Артузов знал, что Примаков установил прямые дружественные связи с командующим армией маршалом Фэном. С помощью советского военного специалиста в этой армии были разработаны и осуществлены несколько успешных наступательных операций. Вот и пришла Артузову мысль, что Примаков может добиться согласия маршала Фэна на захват Анненкова.
Менжинский сразу оценил все достоинства замысла своего ближайшего помощника, но все же попробовал его как бы "расшатать", проверяя на прочность. Прежде всего, его интересовало, даже тревожило, насколько можно полагаться на Фэна.
– Я уверен, что маршал нам поможет, – подмечая, как с лица Вячеслава Рудольфовича спадает тень настороженности, произнес Артузов. – Для него присутствие Анненкова – тоже каждодневная угроза.
– Кстати, на чем основана ваша уверенность, что маршал нам поможет, помимо соображения о той угрозе, которую представляет, как мы полагаем, для него присутствие атамана? Каково его политическое лицо?
– Трилиссер дал исчерпывающую информацию. Маршал Фэн Юйсян – выходец из провинции Чжи–ли. Отец – каменщик, служил писарем в армии одного из богдыханов. Так как был грамотным, дослужился до командира роты. Сын пошел по стопам отца, овладел его профессией. Принимал участие в "боксерском" (Ихэтуаньском) восстании. Был приговорен к пожизненному заключению. Освобожден в 1911 году революционными силами. Был командиром полка в гвардии президента, затем комбригом, губернатором провинции. Это Фэн выгнал из Пекина наследника богды–ханского престола…
– Теперь я понимаю вашу уверенность, Артур Христиа–нович, что маршал нам поможет. Что ж, действуйте!
Через несколько дней после этого разговора Артузов направил в Китай опытного чекиста С. П. Лихаренко.
* * *
Как же осуществился на практике план Артузова? Об этом можно судить по заявлению Анненкова, сделанному им некоторое время спустя следователю ОГПУ: "В декабре 1925 года ко мне приехал директор департамента иностранных дел Ченг (от Фэн Юйсяна) с переводчиком, который мне сообщил, что, ввиду имеющихся у них сведений о моих отношениях со штабом Чжан Цзолина, они считают необходимым мой приезд из моего дома в г. Ланьчжоу, очевидно, где бы они могли наблюдать за мной. Через несколько дней я переехал со своими людьми в г. Ланьчжоу, где проживал до 4 марта 1926 года, когда я был вызван к губернатору, где полицмейстер передал мне распоряжение Фэн Юйсяна приехать к нему. На другой день я вместе с моим начальником штаба Денисовым Николаем Александровичем поехал к Фэн Юйсяну… Прибыв к Фэн Юйсяну, мы были лично им приняты, и я назначен советником при маршале Чжан Шу–даяне. Мне был выдан соответствующий документ".
Действительно, маршал ни одним словом, ни одним жестом не дал Анненкову повода для подозрений. В резиденции его ждали. Солдаты, одетые в серые френчи с маузерами и двуручными мечами, охранявшие маршала, любезно расступились, пропуская атамана. В прихожей солдат, по китайскому обычаю, полотенцем, смоченным в горячей воде, обтер ему лицо. Маршал, человек высокого роста, крепкого телосложения, тотчас же принял атамана.
Анненков ехал в Калган в полной уверенности в своей безопасности, в самом радужном настроении: он признан, он скоро снова поведет войска в атаку! Ему уже слышался воинственный китайский клич "Ша! Ша!" ("Убивай!"). Немного послужит, а там и свою армию сколотит, двинет на Семиречье, овладеет Верным, создаст свое государство, в котором будет властелином.
Одно только его огорчило. Перед отъездом он из любопытства зашел в китайскую кумирню. Встретил его бонза с толстой книгой в руках. В ней содержались "Божьи ответы". Анненкову захотелось узнать, что ему предскажет книга. Бонза подвел его к глубокой чаше и предложил выбрать из нее любую из множества находящихся там палочек. Атаман взял наугад одну, протянул бонзе. Тот повернулся к изваянию божества, прочитал иероглиф, начертанный на палочке. Предсказание было нехорошим: "Легче разрубить летящий камень, чем тебе достигнуть успеха".
– Фу–ты, косорылая морда, – выходя из кумирни, в сердцах выругался Анненков, – испортил настроение.
Вскочив в седло, атаман ожег коня плетью, тот взвился с места, карьером помчал по пыльной дороге. Скачка успокоила Анненкова. И совсем легко стало на душе, когда вспомнил все обещания помощи и поддержки, щедро выданные английским консулом в Пекине, Александром Эром, английским представителем в Ланьчжоу Дудом и французским представителем Робертом Герцем, и даже начал мурлыкать незатейливую песенку "Он снова на щите!".
Наконец Анненков въехал в Калган. С любопытством рассматривал главную улицу города, ведущую от моста. Она сплошь состояла из китайских и русских лавок. Сверкали лаком вертикальные вывески с иероглифами, витрины были завалены черными, золотистыми, белыми мехами: город считался одним из крупнейших центров пушной торговли. Вдалеке виднелась каменная крепость. Здесь проходила первая линия Великой Китайской стены. В одном ущелье был проложен проход в Монголию.
К моменту прибытия атамана в город чекист Карпенко получил лаконичную записку: "Анненков в Калгане. Действуй".
Установив наблюдение за гостиницей, где остановился атаман, Карпенко связался с Лихаренко. Артузову была немедленно послана телеграмма: "20 марта Анненков и Денисов в Калгане". Из этого краткого сообщения Артур Христианович понял, что пружина его плана стала распрямляться.
Лихаренко также находился в Калгане. С Лином – под такой фамилией Примаков работал в Китае – он быстро нашел общий язык. Виталий Маркович принял непосредственное участие в захвате атамана. Под предлогом ведения дальнейших переговоров о "службе" Анненкову и Денисову было вручено такое предписание: "Атаману Анненкову Б. В. Сегодня старший советник господин Лин прибыл в Калган. Он приказал Вам не выходить из помещения до 16 часов, ожидая его распоряжения о времени переговоров с Вами".
В тот же день – 31 марта 1926 года – Анненков и Денисов были вывезены из гостиницы и переданы советским властям…
Атаман был выдан советскому правительству компетентными китайскими властями как крупный военный преступник, чья деятельность к тому же на территории сопредельного государства могла быть направлена против коренных интересов самого китайского народа.
Захватить Анненкова, однако, было только половиной дела. Атаман должен был публично признать свои преступления перед народом, отречься от политической борьбы, призвать своих бывших "партизан" одуматься, проявить лояльность к советской власти.
После нескольких бесед, в которых была затронута и судьба раскаявшегося Савинкова, атаман, понимая свою обреченность (помилования ему никто не гарантировал), написал в ЦИК СССР следующее письмо:
"Сознавая свою огромную вину перед народом и Советской властью, зная, что я не заслуживаю снисхождения за свои прошлые действия, я все–таки обращаюсь к Советскому правительству с искренней и чистосердечной просьбой о прощении мне глубоких заблуждений и ошибок, сделанных мной в Гражданскую войну. Если бы Советская власть дала мне возможность загладить свою вину перед Родиной служением ей на каком угодно поприще, я был бы счастлив отдать все силы и жизнь, лишь бы доказать искренность моего заблуждения.
Сознавая всю свою вину перед теми людьми, которых я завел в эмиграцию, я прошу Советское правительство, если оно найдет мою просьбу о помиловании меня лично неприемлемой, даровать таковое моим бывшим соратникам, введенным в заблуждение и гораздо менее, чем я, виноватым. Каков бы ни был приговор, я приму его как справедливое возмездие за мою вину.
Б. Анненков
5 апреля 1926 г.".
В другом письме, адресованном своим бывшим "партизанам", Анненков писал: "Мы видим, что Советская власть крепка, твердой рукой ведет народ к благу, производит великую строительную работу на благо Родины. Советская власть призывала и призывает тех, кто искренне и честно хочет принять участие в этой работе".
Оба письма были опубликованы в китайской печати, газетах русской эмиграции.
Арест Анненкова советскими чекистами и доставка его в Москву для белой эмиграции стали полной неожиданностью.
Когда следствие было завершено, Анненкова и Денисова повезли в Семипалатинск, а затем в Семиреченскую область, где они совершили главные преступления против народа и советской власти. На открытом судебном процессе девяносто свидетелей уличили Анненкова и Денисова в чудовищных зверствах. С раннего утра и до поздней ночи огромные толпы людей не расходились перед зданием, где заседала военная коллегия. Почти каждый мог предъявить атаманам свой собственный счет за убитых детей, родителей, братьев и сестер, изнасилованных жен и невест… Военная коллегия не нашла ни единого смягчающего обстоятельства. Анненков и Денисов были приговорены к высшей мере наказания. 24 августа 1927 года приговор был приведен в исполнение.
Перед смертью Анненков написал следователю Владимирову следующее письмо: "Прежде всего позвольте поблагодарить Вас за человеческое отношение, которое Вы проявили ко мне в Москве… Я должен уйти из жизни и уйду с сознанием того, что я получил по заслугам.
Уважающий Вас Б. Анненков
13 августа 1927 г., г. Семипалатинск".
"НАЧИНАЙТЕ ДЕЙСТВОВАТЬ…"
Затрещал будильник. Артузов открыл глаза. И тут же о себе напомнила Пальма, лизнув шершавым языком щеку хозяина: "Пора гулять". Артузов встал, быстро оделся, подошел к окну и отдернул занавеску. На улице темно.
Прищелкнув поводок к ошейнику собаки и накинув пальто, Артузов вышел из дома. Свежий холодный ветерок мгновенно снял остатки сонливости.
Во дворе огромного дома на улице Мархлевского Артур Христианович отпустил собаку, сам стал прохаживаться взад–вперед, думая уже о неотложных делах. Надо навестить Вячеслава Рудольфовича. Несколько дней назад Москву обложили тучи. Лил дождь. Нудный, холодный. В такую погоду Менжинский всегда чувствовал себя особенно плохо. Лежал дома на тахте, укутанный плотным колючим пледом.
Вернувшись с прогулки, Артузов наскоро выпил стакан чаю и, не заходя на Лубянку, направился к Вячеславу Рудольфовичу, чтобы получить от него задание на день и обсудить некоторые вопросы. Обычно Менжинский принимал Артузова поздно вечером. В кабинете раздавался телефонный звонок, и знакомый голос извещал: "Вечерний раут". Это означало – Менжинский собирает ближайших помощников, чтобы в тихое время совместно обговорить самые насущные проблемы, вытекающие из оперативной обстановки. Сейчас Вячеслав Рудольфович перешел на менее утомительные для него беседы с глазу на глаз (поляки говорят более точно: "на четыре ока", а то с "глазу на глаз" выходит, что разговаривают двое кривых…). Так что сам разговор вынужденно переместился на утро.
Артузова это не могло не огорчать, однако в то же время утреннее общение с председателем ОГПУ имело для него и положительную сторону – отсутствие Ягоды. Очень уж явно, порой даже беззастенчиво, давил Генрих Григорьевич на Менжинского, а Вячеслав Рудольфович из–за прогрессирующей болезни уже не мог отстаивать свою позицию под напором энергичного заместителя. К тому же в руководстве ОГПУ все знали, что Ягоду во всем поддерживает Каганович, в ту пору второе лицо в секретариате ЦК, правая рука самого Сталина по всем внутрипартийным (и не только) делам. Менжинский не мог не понимать, что в ОГПУ репрессивные функции все более доминируют над функциями объективной защиты высших интересов государства по линии разведки и контрразведки. Но противостоять этой тенденции, главным проводником которой был Ягода, уже не мог. Ибо прекрасно знал: Генрих Григорьевич действует по прямым указаниям ЦК, которые, как правило, получает напрямую от самого Сталина. Более того, догадывался, что в ряде случаев Ягода имеет указание от "верхов" его как председателя ОГПУ в известность не ставить. Иногда Вячеслав Рудольфович с горечью и страхом вынужден был признаться самому себе, что не только здоровье его резко пошатнулось – сдала и сама воля…
Он уже не мог, как прежде, контролировать всю деятельность ОГПУ как в центре, так и на местах. Потому и старался, хотя бы в пределах еще сохранявшейся его власти, поддерживать конкретные разведывательные и контрразведывательные операции. В первую очередь те, что осуществлял Артузов, теперь единственный человек в коллегии, которому он мог безоговорочно доверять.
– Хорошо, что вы пришли, – протягивая Артузову худую руку, произнес глухим голосом председатель ОГПУ.
С журнального столика, стоявшего рядом с тахтой, Менжинский отодвинул пузырьки с лекарствами, бумаги, придавленные подстаканником со стаканом остывшего чая, глазами указал Артузову на стул.
– Очень прошу вас: доведите до каждого вашего сотрудника суть нынешней политической обстановки, – медленно начал беседу Вячеслав Рудольфович. – При дальнейшем наступлении на кулачество, неослабных темпах развития индустриализации внутреннее сопротивление неизбежно. И в самых острых формах. Следует ожидать неизбежного усиления подрывной деятельности спецслужб империалистических государств. Они–то уж постараются объединить вокруг себя все антисоветские силы: и монархистов, и белогвардейцев, и буржуазных националистов, и прочих… – Внимательно посмотрев на Артузова, словно желая убедиться, правильно ли тот его понял, Вячеслав Рудольфович продолжал: – Вашим сотрудникам предстоит сейчас, с учетом всего сказанного, нанести ощутимый удар по "николаевцам".
В то время антисоветские белогвардейские силы за рубежом сосредоточивались вокруг двух вражеских центров, имевших одну цель – восстановить монархию в России, но не пришедших к единому мнению в вопросе о личности претендента на престол. Одну группу возглавлял великий князь Николай Николаевич, другую – великий князь Кирилл Владимирович (чье великокняжество многие монархисты не без оснований ставили под сомнение; на основании своей трактовки давнишнего закона о престолонаследии они признавали за ним лишь право титуловаться князем императорской фамилии). Особенно активными и опасными были "николаевцы". Они держали в своих руках сильную и разветвленную воинскую организацию, созданную еще в 1924 году генерал–лейтенантом бароном Петром Николаевичем Врангелем, – Русский общевоинский союз – РОВС.
– Кое–кому из наших товарищей кажется, что после ликвидации "Треста" и "Синдиката", – продолжал Вячеслав Рудольфович, – на нашем фронте стало спокойнее. Верно, мы нанесли врагу чувствительные удары. Многие дамы в Париже и Лондоне до сих пор носят траурные плерезы. Мы научились защищаться. Но это не должно посеять среди нас благодушие и беспечность. И впредь против нас будут направлены провокации империалистов, интервентов, террор и попытки возродить контрреволюционное подполье с целью сорвать наступление социализма. – Закончив фразу, Менжинский откинулся на подушки. Видимо, длительный разговор утомил его. – Ничего, я сейчас отдышусь, – виновато произнес он. – Не обращайте внимания, сейчас все пройдет.
Увы, Артузов прекрасно понимал, что "не пройдет", в лучшем случае болезнь даст передышку до следующего приступа. Но говорить об этом между ними не было принято.
Артузов тщательно обдумывал сказанное Вячеславом Рудольфовичем. Речь шла об оперативной деятельности органов госбезопасности в данной обстановке в целом, разведки и контрразведки в частности. Надо нанести удар по РОВС и его отделениям, обосновавшимся в первую очередь в сопредельных с СССР странах.
– Ну вот я и отдышался, – заговорил более веселым голосом Вячеслав Рудольфович, – приму лекарство, и продолжим беседу.
Он выпил лекарство, затем, привстав с подушек, стал ворошить кипу газет. Нашел нужную. Пробежал глазами какую–то статью. Потом обратился к Артузову:
– Этот номер прислали мне с Украины. Между прочим, в ней есть строчки, касающиеся и вас.