Как бы то ни было, но в целом информация А/270 представляла значительную ценность. Когда Гитлер пришел к власти, в Москве имели достаточно точную характеристику его личности, а также многих других нацистов, занявших министерские и другие важные государственные посты.
К сожалению, фон Поссанер не сумел предпринять должных мер для обеспечения своей безопасности. 17 марта 1933 года его обезображенное несколькими ножевыми и огнестрельными ранениями тело было найдено в лесу близ Потсдама.
Убийцы так и не были найдены, обстоятельства убийства не установлены. Но твердо можно утверждать: если бы у политической полиции Берлина (предшественницы гестапо) были серьезные подозрения, что барон – советский шпион, его бы арестовали, подвергли длительным допросам с целью выявления связей, выяснения, какие именно материалы он передал в Москву, и т. д. С арестованным и изобличенным агентом всегда работают опытные следователи, и не один день, прежде чем передать дело в суд. Нет, тут явно прослеживается почерк не спецслужб, а нацистских молодчиков уголовного пошиба, расправившихся с бывшим соратником за дезертирство и прочие грехи.
В справке о работе берлинской резидентуры за 1933 год отмечалось: "Учитывая возможность прихода к власти национал–социалистов и колоссальную активность, проявленную этой партией за последние два года, нами были приняты решительные меры для получения осведомления внутри партии. Первым был брошен на эту работу агент А/270, но потерпел неудачу, не сумев укрепить своего положения в партии. Причинами этому послужили как характер агента, так и его прошлые грехи перед партией. Все же ему удалось благодаря своим связям добыть материалы, освещающие структуру партии и характеристики ее отдельных руководящих работников… "
Гибель Курта фон Поссанера была тяжелой потерей и для резидентуры, и для Центра. Однако, как профессионал, Артузов понимал, что барон вследствие стечения неблагоприятных для него обстоятельств и особенностей характера был на гибель обречен. Увы, и в кошмарном сне Артузов не мог предвидеть, что горестная судьба несчастного барона скажется и на его собственной. Всего лишь через четыре года…
Вторым особо ценным "инициативщиком" в Берлине был среднего роста, очень крепкого сложения, с короткой шеей и приплюснутыми, словно у профессионального боксера, ушами и носом мужчина лет сорока пяти. Звали его Вилли Леман.
Леман родился в Саксонии, под Лейпцигом, в семье учителя. Подростком учился на столяра, но затем передумал и в семнадцать лет добровольно поступил на службу в кригс–марине, где получил специальность комендора. В 1905 году, находясь на борту германского крейсера, издали наблюдал знаменитое Цусимское сражение. Зная во всех подробностях о героическом бое крейсера "Варяг" и канонерской лодки "Кореец" с превосходящими силами японцев, двадцатилетний немецкий матрос проникся глубокой симпатией к России и русским, которую не нарушила даже Первая мировая война.
На флоте Леман прослужил десять лет, уволился в звании обер–фельдфебеля в 1911 году и поступил на службу в прусскую полицию. Через несколько лет его, добросовестного служаку, ставшего к тому же квалифицированным специалистом, перевели в политический отдел берлинского поли–цайпрезидиума, размещавшегося в огромном здании с собственной тюрьмой на знаменитой Александерплац. Политический отдел полиции тогда являлся, по существу, настоящей контрразведкой.
Леман был женат. Его жена Маргарет унаследовала в Си–лезии маленькую гостиницу с ресторанчиком для туристов. После окончания мировой войны Леман мечтал об одном: по достижении пенсионного возраста поселиться в тех краях и открыть частное сыскное бюро. Леманы были бездетны, жили скромно, ничего лишнего себе не позволяли.
Леман политикой не интересовался, однако нацистов терпеть не мог, поскольку, как человек здравомыслящий, понимал, что все их социальные программы и крикливые лозунги всего лишь демагогия. К тому же, профессиональный полицейский, он считал совершенно недопустимым их бандитские методы борьбы за власть. Попустительства своего высшего начальства по отношению к нацистам не понимал и не одобрял.
В 1930 году Лемана перевели на "чистую", как сегодня сказали бы, престижную работу: вести наблюдение за несколькими дипломатическими объектами, в том числе за полпредством СССР. Самое курьезное заключается в том, что к этому времени он уже был… агентом ИНО ОГПУ! К сотрудничеству с советской разведкой Леман пришел вполне самостоятельно. Не очень–то веря в коммунистические идеи, он, однако, искренне симпатизировал России еще, как уже было сказано, со времен трагической Русско–японской войны. Отношения с резидентурой он завязал весьма хитроумным способом.
У Лемана был приятель по имени Эрнст Кур, которого за какие–то дисциплинарные проступки из полиции выгнали. Он бедствовал, и Леман подсказал ему способ поправить свои денежные дела: связаться с советским полпредством. Произошло это в 1929 году. Кур связался и стал поставлять берлинской резидентуре важную информацию о работе политической полиции, предупреждал, за кем из советских ведется наблюдение, и т. п. Куру присвоили номер А/70 и псевдоним Рауппе. Очень скоро тогдашний берлинский резидент понял, что информация уволенного из полиции агента – вторична. Он ее получает от какого–то действующего сотрудника и не рядового шуцмана. Так был установлен контакт с первоисточником – Вилли Леманом, которому дали номер А/201.
Встречи с Куром отныне утратили всякий смысл, к тому же он стал чрезмерно много пить, а в пьяном виде – болтать. Куру посоветовали перебраться в Швейцарию и открыть там молочную лавку, на что выдали деньжат. Связь с ним, однако, не прервали и спустя некоторое время стали получать от него кое–что полезное уже на новом месте.
В Москве сразу поняли ценность Лемана. Уже в сентябре 1929 года из Центра в берлинскую резидентуру пришла шифровка: "Ваш новый агент А/201 нас очень заинтересовал. Единственное наше опасение в том, что вы забрались в одно из самых опасных мест, где малейшая неосторожность со стороны А/201 или А/70 может привести к многочисленным бедам. Считаем необходимым проработать вопрос о специальном способе связи с А/201".
В ответе резидентура сообщала: "…Опасность, которая может угрожать в случае провала, нами вполне учитывается, и получение материалов от источника обставляется максимумом предосторожностей".
Когда Гитлер стал рейхсканцлером Германии, а Геринг – главой правительства и министром внутренних дел Пруссии, Леман уже занимал в политическом отделе полиции, вскоре преобразованном "наци номер 2" в гестапо, достаточно прочное положение. Его заметил и приблизил к себе Геринг. Ле–ман находился при нем и в "Ночь длинных ножей" 30 июня 1934 года, о чем подробно информировал находящегося тогда в Германии на нелегальном положении Василия Зарубина. Советский разведчик работал тогда в Западной Европе под видом чеха, специалиста рекламного дела Ярослава Кочека.
Тогда же Леман выполнил весьма важное задание Арту–зова, которое тот получил непосредственно от Сталина: он умудрился найти повод, чтобы проникнуть в знаменитую берлинскую тюрьму Моабит (это не входило в его прямые обязанности), дабы убедиться, что вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман жив, и выяснить состояние его здоровья. По заданию Центра Леман, которому присвоили новый, уже именной псевдоним Брайтенбах, добыл тексты нескольких телеграмм гестапо для дешифровальной службы советской разведки.
Весной 1935 года тогдашний куратор Брайтенбаха наблюдательный Василий Михайлович Зарубин при очередной встрече с Леманом обратил внимание на характерные мешки под глазами агента. Оказалось, что у Лемана, который обычно производил впечатление отменного здоровяка, серьезное заболевание почек, опасно обостренное на почве диабета. Встревоженный Зарубин поставил об этом в известность Москву.
Артузов ответил незамедлительно: "Брайтенбаху, конечно, обязательно помогите. Его нужно спасти во что бы то ни стало. Важно только, чтобы затрата больших средств на лечение была соответственно легализована или организована так, чтобы не выявились большие деньги. Это учтите обязательно".
Леману помогли преодолеть кризис, угрожавший его жизни, хотя диабет, болезнь неизлечимая, еще не раз давал о себе знать.
Брайтенбах вовремя сообщил об изобличении и неминуемом аресте нескольких советских нелегалов, в том числе и Стефана. Все они успели покинуть страну. Стефан Ланг (настоящая его фамилия Арнольд Дейч) был тем самым разведчиком, который позднее, работая в Англии, положил начало созданию знаменитой "Кембриджской пятерки" во главе с Кимом Филби.
В 1935 году Леман (в то время он отвечал за контрразведывательное обеспечение оборонных промышленных предприятий) присутствовал на испытаниях прототипов будущих ракет "Фау–1" и "Фау–2", проводимых их конструктором, Вернером фон Брауном, на секретном полигоне. Информация была доложена Сталину.
Благодаря Брайтенбаху высшее советское военное командование и лично маршал Михаил Тухачевский, как зам–наркома обороны отвечавший за развитие военной техники, получили достоверную информацию о создании в Германии фирмой "Хорьх" новых типов бронетранспортера, дальнобойных орудий и минометов, истребителей и бомбардировщиков (фирмы "Хейнкель") с цельнометаллическим фюзеляжем, о закладке в обстановке строжайшей секретности (в нарушение соответствующих статей Версальского договора) на восемнадцати верфях семидесяти подводных лодок разного класса для действий в Балтийском и Северном морях, о местонахождении пяти секретных испытательных полигонов (в войну их разбомбила советская и союзная авиация), о новом огнеметном оружии, о работах закрытой лаборатории фирмы "Бравас" в Наундорфе под личным контролем Геринга по изготовлению синтетического бензина из бурого угля, о секретном заводе по производству отравляющих веществ нового поколения.
Примечательно, что на службе Вилли Леман пользовался не только полным доверием, но и большим авторитетом. В канун нового, 1936 года четыре – всего четыре! – сотрудника гестапо получили особые награды (правительственных орденов в нацистской Германии еще не существовало): портреты фюрера в серебряных рамках с его автографом и сопутствующие им грамоты. В числе этих четырех оказался и Вилли Леман.
19 июня 1941 года во время короткой встречи со своим последним куратором, сотрудником резидентуры Борисом Журавлевым, Вилли Леман, пожав ему руку, выдавил с трудом всего несколько слов: "Война начнется в воскресенье, двадцать второго, в три тридцать утра. Прощай, товарищ!"
Одним из самых серьезных "приобретений" советской разведки в Германии того периода стал один немецкий ученый–экономист. Здесь следует сделать небольшое примечание. В 20–е годы резидентура за границей не только подбирала кандидата на роль агента, но и самостоятельно вербовала его. "Вербовка" – слово, более подходящее для человека из чужой среды, которого склоняют к сотрудничеству за мзду либо в обмен на какую–то услугу, чем для людей близких по мировоззрению, становящихся агентами по идейным соображениям. Если им и выплачивается вознаграждение, то не оно определяет мотивацию поступков, тем более если выполнение разведывательных заданий чревато опасностью для жизни агента. В конце концов кадровый сотрудник ре–зидентуры тоже получает жалованье от своего государства, но это не означает, что он работает за деньги. К слову сказать, деньги, порой немалые, бывают необходимы агенту и на сугубо деловые расходы.
Позднее упомянутую выше практику отменили. Для включения кандидата в агентурную сеть требовалось решение Центра по обоснованному представлению резидентуры. (Правда, иногда допускались исключения из общего правила.)
Казалось бы, согласие руководителя ИНО на вербовку – пустая формальность. Вовсе нет. Во–первых, Центр должен проверить кандидатуру по своим каналам, при этом могут выявиться сведения, которые резидентуре неизвестны (они могут быть и положительными, и отрицательными). Во–вторых, если ничего компрометирующего о кандидате не установлено, руководитель в Центре должен по материалам резидентуры сделать ответственное заключение о целесообразности ведения дел с человеком, которого он и в глаза не видел, а зачастую ранее не слышал о его существовании вообще, взвесить его потенциальные разведывательные возможности.
Санкционировав вербовку, руководитель Центра должен дать резидентуре и установку, на какие задания следует ориентировать новобранца разведки. В зависимости от требований правительства, рекомендаций центральных государственных учреждений (Наркоминдела, Наркомвнешторга, Наркомтяжпрома и др.) Центр дает резидентуре конкретные поручения. Крупномасштабные, долгосрочные разведывательные операции резидентура, как правило, осуществляет совместно с Центром.
…Ученого–экономиста, о котором далее пойдет речь, звали Арвид Харнак. Это был человек во многих отношениях выдающийся. Отец – профессор Высшей технической школы, дядя – известный богослов. К тридцати годам Арвид успел стать обладателем дипломов трех университетов и двух докторских степеней – по юриспруденции и философии (фактически – экономике). Как проявивший исключительные способности, он получил стипендию Фонда Рокфеллера (сегодня это называется "грант"), что позволило ему продолжить учебу в аспирантуре в Англии и США. В университете штата Висконсин он познакомился с Милдред Фиш и вскоре женился на ней. Она была из старинной американской семьи немецкого происхождения. Милдред и сама была способным молодым ученым – доктором филологии, профессионально занималась переводом на английский язык классиков немецкой литературы. К этому времени Харнак уже проявлял глубокий интерес к рабочему движению и разделял социалистические взгляды.
Вернувшись в Германию, Харнак получил несколько предложений занять весьма престижные посты. Еще в 1931 году он вступил в Общество изучения советской плановой экономики (немецкая аббревиатура – Арплан) и стал его секретарем. Несколько позже он стал членом Союза работников умственного труда, тесно связанного с коммунистами и находящегося под пристальным вниманием ИНО ОГПУ и лично Артузова.
Первым обратил внимание на Харнака советский консул в Кенигсберге, а затем сотрудник полпредства в Берлине Александр Гиршфельд, связанный с военной разведкой Красной армии. Он и сообщил о Харнаке как о перспективном агенте своему резиденту.
Летом 1932 года в составе делегации Арплана Харнак приезжал в СССР по приглашению Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС). За три недели делегация побывала в Москве, Ленинграде, Киеве, Одессе и на строительстве Днепрогэса. К этому времени Харнак уже нелегально состоял в Компартии Германии. Милдред полностью разделяла взгляды мужа.
В ВОКС (как впоследствии и в его преемнике ССОД) всегда работали несколько кадровых сотрудников разведки и контрразведки ОГПУ. Арвид Харнак привлек их симпатии и своими взглядами, и твердым характером. Эти наблюдения были доведены до сведения Артузова.
По возвращении Харнака в Германию его изучение было продолжено. 15 июля 1935 года Артур Артузов, работавший уже в военной разведке, дал указание: "Подготовку к вербовке Харнака считать целесообразной".
8 августа того же года Александр Гиршфельд после трехчасовой беседы с Харнаком задание Артузова выполнил. Харнаку был присвоен псевдоним Балтиец, однако в историю советской разведки и Второй мировой войны он вошел под своим вторым псевдонимом Корсиканец. Милдред стала его верной помощницей, ей дали псевдоним Японка.
Харнаку была передана установка: в целях конспирации и успешной борьбы с гитлеровским режимом ему следует пресечь все контакты с коммунистами и известными антифашистами. Более того, Харнаку, уже имевшему высокий ранг регирунгсрата (правительственного советника), затем обер–регирунгсрата и занимавшего высокий пост в министерстве экономики, рекомендовали вступить в НСДАП либо в какую–нибудь из ее дочерних организаций. Выполняя указание, Харнак вступил в национал–социалистический союз юристов, а вскоре стал руководителем его секции в своем министерстве.
Между тем, поразмыслив, Артузов пришел к выводу, что Харнака, человека сугубо штатского, работающего в общегерманском ведомстве, связанном со всей экономической жизнью страны, целесообразнее использовать по линии политической, а не военной разведки. Поэтому руководство Балтийцем было передано преемнику Артузова по ИНО Слуцкому (впрочем, ИНО теперь именовался 7–м отделом Главного управления государственной безопасности Наркомата внутренних дел СССР).
В том же 1935 году в Берлин в качестве резидента внешней разведки прибыл Борис Гордон (оперативный псевдоним Рудольф) и установил с Харнаком личную связь.
В 1937 году Харнак вступил в НСДАП. В министерстве он ведал отделом, занимавшимся торговыми и экономическими отношениями Германии с США ("Америкареферат"), благодаря этому был вхож в посольство США. Харнак получил доступ к абсолютно секретным документам своего министерства и даже участвовал в составлении закрытых докладов министра руководству рейха. Его приняли в элитный "Геррен–клуб". Здесь собирались видные промышленники, банкиры, владельцы роскошных магазинов и ресторанов, ответственные чиновники министерств, генералы и старшие офицеры всех трех родов войск и прочие "большие шишки".
Милдред Харнак тоже нашла свою информационную "лагуну". Обладая двойным гражданством, она стала руководящей деятельницей Союза американских женщин. Активисткой союза была дочь посла США в Германии Вильяма Додда известная журналистка Марта Додд. Его высокопревосходительство амбассадор Додд, вероятно, утратил бы дар речи, если бы узнал, что его довольно взбалмошная дочь является… агентом советской внешней разведки, где проходит под псевдонимом Лиза.
Благодаря своим связям, а также знакомствам жены с супругами американских дипломатов Балтиец передавал в ре–зидентуру абсолютно секретные данные о валютном хозяйстве Германии, финансировании спецслужб рейха и военной промышленности, номенклатуре товаров, тайно ввозимых в страну, и пр.
Харнак стал основателем первой подпольной группы берлинских антифашистов, сотрудничавших с советской разведкой, которая теперь известна всему миру под названием "Красная капелла".
В группу Балтийца, в частности, входили высокопоставленный сотрудник технического отдела ОКБ (верховного главнокомандования вермахта) барон Вольцоген–Нойхаус (Грек), главный бухгалтер химического гиганта "ИГ Фар–бен" Ганс Рупп (Турок), промышленник, бывший царский офицер и писатель, обладающий огромными связями в ОКБ, Хайнц Тициенс (Албанец), племянник Харнака, офицер военно–морской разведки Вольфганг Хавеман (Итальянец), сотрудник проектно–конструкторского отдела гиганта тяжелого машиностроения АЕГ Карл Беренс (Лучистый) и многие другие немецкие патриоты.
Вторую группу возглавил друг Харнака, известный писатель и драматург Адам Кукхоф (оперативный псевдоним Старик). Позднее, через несколько лет, появилась третья группа, возглавляемая обер–лейтенантом люфтваффе Харро Шульце–Бойзеном (оперативный псевдоним Старшина).