Но что дерзко для самозванца, естественно для царевича. Равный может и требовать, особенно когда речь идет о сожалении. Уместным оказалось и упоминание о бедах, пережитых Сигизмундом. Внук Густава Вазы по отцовской линии и племянник Сигизмунда-Августа, последнего из Ягеллонов, по материнской, нынешний польский король действительно родился "в узах". Отца и мать его старший сын Густава Эрик, полусумасшедший король Швеции, заточил в Гриспсгольмском замке. В наследника шведского престола превратило мальчика восстание против Эрика. Однако, прежде чем стать королем Швеции, Сигизмунд был избран в короли польским сеймом. Казалось, вот-вот и два сильнейших государства - Речь Посполитая и Швеция - объединятся под одной короной, чтобы утвердить общее могущество в центре и на севере Европы. Но победили местнические феодальные интересы, принявшие форму религиозной борьбы. Шведские протестанты не поддержали на своем престоле истового католика Сигизмунда, и он остался сюзереном лишь Речи Посполитой.
Ныне Сигизмунду тридцать восемь лет. Это образованный человек, свободно изъясняющийся на польском, шведском, итальянском и немецком языках, знаток латыни, на которой говорит столь любимая им церковь. Он выглядит "важно и величаво", полон честолюбивых замыслов и одновременно склонен колебаться, искать опору. Его постоянный советник нунций Рангони. Доверенный Рима и в эти минуты с королем. Они вместе будут решать, кто перед ними - самозванец или законный наследник огромного царства.
О! Нелегкий вопрос, хотя предварительно он, конечно, многократно обдуман. Ведь только распространение на восток может уравновесить неудачу на севере.
И все-таки…
"Чиновник королевский дал знать царевичу, чтобы он вышел в другую комнату, где воевода сендомирский и все мы ждали его. Король остался наедине с нунцием…"
Кажется, что слышишь стук часов, отсчитывающих минуты ожидания. Одна, вторая, третья. Минуты судьбы.
Последняя.
Молодого человека просят войти.
Сейчас кажется, что слышен стук его сердца.
Но напрасно он так волнуется.
"Король с веселым видом, приподняв свою шляпу, сказал:
- Да поможет вам бог, московский князь Димитрий!"
Свершилось. Гадкий утенок признан орлом.
"Мы, выслушав и разсмотрев все ваши свидетельства, несомнительно видим в вас Иоаннова сына, и в доказательство нашего искреннего благоволения определяем вам ежегодно сорок тысяч злотых на содержание и всякие издержки. Сверх того вы, как истинный друг Республики, вольны сноситься с нашими панами и пользоваться их усердным вспоможением".
Итак, не только признан, но одарен.
Что же хотел получить король за сорок тысяч, а паны за усердное вспоможение?
Программа короля изложена в письме сподвижнику Батория Замойскому, одному из самых горячих сторонников Сигизмунда на избирательном сейме. Король полагал, что Республика, доставив Дмитрию корону, сможет успешно бороться, опираясь на силы Москвы, с турками, шведами и крымским ханом и откроет торговые пути в Персию и Индию.
Что ж, все это пока в рамках политики и государственных интересов, но любопытно, что Замойский и некоторые другие дальновидные магнаты, в том числе князь Острожский, замыслы и надежды Сигизмунда не разделяли.
Иное дело люди, мягко говоря, недальновидные.
Есть документ, который широко известен, всегда цитируется и, как кажется, каждым своим словом обличает самозванца. Это пресловутое соглашение от 25 мая 1604 года между Мнишеком и Дмитрием. По форме оно носит почти частный характер обязательства будущего зятя перед невестой и будущим тестем. Но по содержанию…
"Мы, Димитрий Иванович, Божией милостью Царевич Великой России и так далее… избрали себе достойную супругу, вельможную панну Марину, дочь ясновельможного пана Юрия Мнишка, коего считаем отцом своим, испытав его честность и любовь к нам, но отложили бракосочетание до нашего воцарения.
Тогда, в чем клянемся именем с. Троицы и прямым словом царским, - женюся на панне Марине, обязываясь: выдать немедленно миллион злотых на уплату его долгов и на ея путешествие до Москвы, сверх драгоценностей которые пришлем ей из нашей казны Московской…
будущей супруге нашей уступить два великие государства - Новгород и Псков, со всеми уездами и пригородами, с людьми думными, дворянами, детьми боярскими и с духовенством, так чтобы она могла судить и рядить в них самовластно, определять наместников, раздавать вотчины и поместья своим людям служивым, заводить школы, строить монастыри и церкви латинской веры, свободно исповедуя сию веру, которую и мы сами приняли, с твердым намерением ввести оную во всем государстве Московском…"
В соглашении еще ряд положений, но эти, конечно, главные, и, что особенно любопытно, написан документ рукой самого Мнишека! Прежде чем прокомментировать его, хочется вздохнуть и сказать:
- Ну, уж дальше некуда!
Оказывается, есть. Не нужно спешить.
Цитирую Карамзина:
"Сего не довольно: в восторге благодарности Лжедимитрий другой грамотой (писанной 12 июня 1604) отдал Мнишеку в наследственное владение княжество Смоленское и Северское, кроме некоторых уездов, назначенных им а дар королю Сигизмунду и Республике, в залог вечного ненарушимого мира между ею и Московской державою…
Так беглый диакон, чудесное орудие гнева небесного, под именем царя российского готовился предать Россию, с ее величием и православием, в добычу иезуитам и ляхам!"
Понятен гнев историка и гражданина. Чуть ли не четверть коренных русских земель - а может быть, и больше, потому что земли названы, но не зафиксированы на карте, и границы их можно толковать расширительно - отдается под чужеземное управление!
Карамзин говорит: "в восторге благодарности". Но современники запомнили "беглого диакона" иным - он был мрачен, задумчив, неловок.
Мрачный восторг?
От чего? Одним взмахом пера, росчерком - даже не писал сам, а подписал только - отказаться от четверти царства!
Но ведь на бумаге. Земли-то еще предстоит отвоевать. А не подпишешь - не завоюешь, И все-таки обещано слишком много.
А может быть, в этом и дело? И не умный Дмитрий в восторге, а алчный зарвавшийся Мнишек, утративший чувство реальности?
Уж он-то ликует. А на него устремлен взгляд "задумчивый"…
Такой же взгляд был у Дмитрия, по всей видимости, и в Кракове, когда в доме, принадлежавшем иезуитам, - он пришел туда тайно, переодетый в бедное рубище, закрывая лицо, - принял он тело Христово с миропомазанием от римского нунция…
Тогда ликовали иезуиты или францисканцы - есть письмо папы Павла V, где он утверждает, что именно они, а не иезуиты приняли Дмитрия в католичество, - в надежде подчинить себе "все неизмеримые страны Востока".
Много обещал всем молодой рыжеволосый человек. А они в упоении и не замечали, что обещает больше, чем хочет да и вряд ли может дать. Но что он мог поделать! Подобно Ричарду III, Дмитрий отдавал полцарства за коня.
И коня получил.
Оставалось поставить ногу в стремя.
А другие уже скакали.
Скакали воинские отряды, собирались любители славы и наживы, верхом скачут гонцы, в каретах мчат послы. Началось движение, которое уже не остановить.
Царь Борис в Москве, правда, не скакал. Он метался. Как утопающий за соломинку, хватается он за наивные доказательства "неподлинности" претендента.
Первые опровержения содержат версию о монахе, бежавшем в Польшу еще в 1593 году. Потом, по всей вероятности неожиданно для Годунова, выяснилось, что речь идет о хорошо известном ему Отрепьеве, относительно которого были своевременно даны, но не выполнены надлежащие распоряжения…
Можно представить себе гнев и ярость Бориса!
Можно представить и состояние дьяка Смирного-Васильева, которому было приказано отправить Григория Отрепьева под крепким присмотром в Кириллов монастырь.
В монастырь, в заключение, а не к королевскому двору в Польшу!
Почему же "вор" там?!
Свидетельствуют очевидцы: Смирной стоял перед царем, как мертвый, и ничего не мог отвечать.
Да он и был уже мертвый. Борис только выбирал казнь пострашнее.
И придумал.
Он велел "считать" Смирного.
"Считать" в то время означало ревизию. Многие ли из российских должностных лиц способны и сегодня выдержать такое испытание? У Смирного надежд не было. Царь поступил в своем характере. Не за ослушание или халатность был забит до смерти дьяк, а за воровство и мздоимство - "начли на него множество дворцовой казны" и били, пока не умер.
Называлось это правёж. Слово "правеж" родственно словам "право" и "правда". Формально поступили по закону и справедливости. Но есть еще одно родственное слово - "расправа". Трудно было придумать казнь мучительнее…
Но значит ли расправа над Смирным, что в тождестве Отрепьева и Дмитрия Борис больше - во всяком случае, официально - не сомневается? Посник Огарев отправлен к королю с царским представлением, в котором говорилось:
"В вашем государстве объявился вор расстрига, а прежде он был дьяконом в Чудовом монастыре и у тамошнего архимандрита в келейниках, из Чудова был взят к патриарху для письма, а когда он был в миру, то отца своего не слушался, впал в ересь, разбивал, крал, играл в кости, пил, несколько раз убегал от отца своего и наконец постригся в монахи, не отставши от своего прежнего воровства, от чернокнижества и вызывания духов нечистых.
Когда это воровство в нем было найдено, то патриарх с освященным собором осудили его на вечное заточение в Кириллов Белозерский монастырь, но он с товарищами своими, попом Варлаамом и клирощанином Мисаилом Повадиным, ушел в Литву.
И мы дивимся, каким обычаем такого вора в ваших государствах приняли и поверили ему, не пославши к нам за верными вестями".
В Москве удивляются.
Подлинно ли, однако, удивляются?
В самой грамоте есть фраза, способная вызвать в этом сомнение.
"Хотя бы тот вор и подлинно был князь Дмитрий Углицкий, из мертвых воскресший, то он не от законной, а от седьмой жены".
Аргумент этот, в сущности, находка для сторонников самозванца. Если уж сам царь допускает возможность того, что Отрепьев "подлинно князь Дмитрий Углицкий", пусть и не имеющий юридических прав на наследство, то как же мы можем сомневаться!
Виват, царевич Димитрий Иоаннович!
И на слабую и явно с перебором - отца не слушался! - составленную грамоту Дмитрий отвечает той, что уже цитировалась:
"Опомнись и злостью своей не побуждай нас к большому гневу. Отдай нам наше…"
А мы отпустим вины.
Сколько гордой самоуверенности в почти миролюбивой по виду грамоте!
Разговор с позиции силы. Ибо нужно обладать силой, чтобы обещать милость. Но пока с ним лишь добровольцы, и неизвестно, как они себя поведут при первом серьезном столкновении с сильным войском сильного государства. Какие тут милости! Неужели просто блеф?
Нет, все-таки характер. Милости ему по душе. Он уже доказал это. Пощажен наиболее, пожалуй, опасный в тот момент разоблачитель.
Варлаам… Так и хочется назвать этот персонаж из первого действия трагедии, получившей в нашей истории название "Смута", вздорным стариком. Трагедия не исключает фарсовых персонажей. Варлаам таков. Когда вся рота двинулась в ногу и сотни последователей спешат под знамена "царевича", находится поручик, который выскакивает перед строем, размахивая руками.
Рискуя головой и вечно неутоленным животом, пробивается Варлаам в Краков, чтобы открыть глаза королю.
Но глаза Сигизмунда давно открыты, и на той картине, что рисуется перед королем, странствующему монаху нет места. Однако и избавиться от него одним махом трудно. Ведь реальный пока царь Борис Годунов, с которым Республика состоит в перемирии, требует казни "вора" Отрепьева. Король вынужден отвечать послу Бориса Огареву уклончиво. Самозванцу-де от правительства помощи нет, а что касается помощников добровольных, то Сигизмунд даже обещает их наказать. Что же тут делать с обличителем, свидетелем годуновской версии?
Но нашел же Борис, что сделать со Смирным! Не менее находчив и Сигизмунд, хотя и в другом роде. Раз он никакого самозванца не поддерживает, то стало быть, и дела с ним не имеет. А если имеет Мнишек, то путь в Самбор чист. Иди и обличай! Скатертью дорога.
Неугомонному монаху порадоваться бы везению, но вожжа попала под хвост крепко. Почему он так настойчив? Рассчитывает на большую милость и благодарность Бориса? Но нужно же понимать: Борис далеко, а Дмитрий рядом.
Или настолько глуп, что твердит за упокой там, где нужно о здравие? Не похоже. Монах с заметной хитрецой.
Русский, до предела противоречивый характер? Сегодня мошенничает, обирая доверчивых "на сооружение храма", а завтра готов пострадать за правду?
Какая смесь! Но именно противоречивостью, неординарностью, наверно, Варлаам и привлекает Дмитрия, самого противоречивого.
В результате, в отличие от другого разоблачителя, сына боярского Якова Пыхачева, который также явился в Самбор, вздорный старик остался жив. Пыхачев был казнен, а Варлаам лишь брошен в темницу. У Дмитрия не поднялась рука снести голову недавнему попутчику, вечно полупьяному жирному плуту. Хотя был он очень опасен. Ведь Варлаам мог доподлинно утверждать, что Дмитрий и Отрепьев - одно лицо, и не просто лицо, но духовное, следовательно, не имеющее права претендовать на трон, будь Григорий даже в самом деле царский сын! И оттого, что Григорий Отрепьев отрекся от сана, он не стал царевичем, а только расстригой!
Здесь одна из главных трудностей самозванца. Чего бы, казалось, проще, включить пребывание в Чудове в свою легенду. Да, и там скрываться пришлось, под именем Отрепьева. Но нет, духовный сан так просто не сбросишь. И вопреки очевидности и свидетелям до последнего часа "расстрига" будет отрицать тождество с Григорием. Для этого еще в Польше ему потребуется "минисамозванец", некий монах Леонид, который не бескорыстно, по всей видимости, возьмется называть себя Григорием Отрепьевым.
Так не лучше ли было снести Варлааму голову вместе с Пыхачевым? Но Дмитрий не казнил монаха. Больше того, вскоре Марина Мнишек выпустит Варлаама из застенка, и тот, как водится, не оценит доброты и двинется теперь уже прямо на Русь продолжать обличения.
По поводу этой двойной милости Соловьев недоумевает:
"Почему сделано было такое различие, что Пыхачева казнили, а Варлаама посадили только в тюрьму, и по какому побуждению невеста Дмитриева и ее мать освободили Варлаама, - неизвестно".
Конечно, исследователь не мог написать иначе. У него не было документа, мотивирующего поступки Дмитрия. (Можно предположить, что и свободу Варлаам получил по его распоряжению.) Но мы имеем право опереться на характер, который и в противоречивости часто бывает последовательнее документа.
Придет время, и поступок свой Дмитрий повторит, увы, на этот раз с необратимыми трагическими последствиями.
Будет прощен Шуйский…
Почему не щадил родную сестру и собственного сына царь Петр? Почему Дмитрий пощадил ничтожного, но опасного странствующего выпивоху и опаснейшего знатного интригана? Потому что не бывает двух одинаковых людей? Потому что Дмитрий был мягче, непоследовательнее, менее дальновидным, чем Петр? Но зачем такое сравнение? Разве самозванец и первый император сопоставимые фигуры? Преобразователь и авантюрист! Одному воздвигнут Медный всадник, прах другого развеян по ветру. Однако оба интересовали Пушкина… Пусть каждое сравнение хромает, люди постоянно сравнивают. Это право мысли. Иногда полезно сравнить и, на первый взгляд, несравнимое. Возможно, позже окажется, что это имеет смысл.
Юного Петра Россия встретила кровавым противодействием, Дмитрия иначе. Петр был сыном царя "тишайшего", Дмитрий назвал себя сыном Грозного. Но не очистительная гроза пронеслась над царством Ивана. Вот какой видит Соловьев нравственную атмосферу Руси после смерти убийцы на троне:
"Водворилась страшная привычка не уважать жизни, чести, имущества ближнего; сокрушение прав слабого пред сильным, при отсутствии просвещения, боязни общественного суда, боязни суда других народов, в общество которых еще не входили, ставило человека в безотрадное положение, делало его жертвою случайностей, заставляло сообразовываться с этими случайностями, но эта привычка сообразоваться со случайностями, разумеется, не могла способствовать развитию твердости гражданской, уважения к собственному достоинству, уменья выбирать средства для целей.
Преклонение перед случайностью не могло вести к сознанию постоянного, основного, к сознанию отношений человека к обществу, обязанности служения обществу, требующего подчинения частных стремлений и выгод общественным.
Внутреннее, духовное отношение человека к обществу было слабо, все держалось только формами, внешнею силой, и, где эта внешняя сила отсутствовала, там человек сильный забывал всякую связь с обществом и позволял себе все на счет слабого".
Цитата длинна, да и тяжела, но стоит ее перечитать, чтобы вдуматься в смысл. Потому что смысл глубок и точен: итог произвола власти, не знающей удержу в злодействе, - нравственная деформация, господство культа силы над духовными началами. Высохла кровь убитых, заросли могилы, остались властвующие и покоренные в собственной стране. К сожалению, это не единственный случай в нашей истории…
Что же ждет расшатанное в нравственной основе общество, какая жизнь?
Судьба страны - судьба народа. Что такое народ? Это люди, которые кормят страну. Их во много раз больше, чем тех, кого они содержат и обогащают, но, увы, на исторической сцене именно вторые теснятся и мелькают впереди. Лица и маски одновременно, низменные прагматики и увлеченные энтузиасты, романтики и разбойники, смельчаки и интриганы, рыцари и палачи - вот пестрый хоровод так называемых лиц исторических, успевших запечатлеть себя и расписаться в книге участников великой драмы, названной современниками-иностранцами "трагедиа московитика".
Народ же неграмотен. Он расписывается не в книге почетных гостей, а в кабальных записях, и не титлом, а корявым крестиком. Многие тысячи этих росписей, сливаясь воедино, образуют один мрачный крест, а тени которого и существуют те, что называются крестьянами.
Страшная тень с каждым днем ширится, закрывая свет. Ибо после двух с половиной веков ордынского ига на смену ему идет иго крепостное, и трудно сказать, какое обошлось русскому народу дороже.
Естественно, что крестьянство на Руси, как и везде, находилось в зависимости - и в экономической, и навязанной силой. Но закона, ставившего земледельца в рабское положение, еще не было. Он еще был человеком, не был приравнен к скоту, который продают и покупают, еще имел юридическое лицо и права, вплоть до права судиться с землевладельцем. Гарантией права был Юрьев день. Именно за неделю до и неделю после этого дня - двадцать шестого ноября ежегодно крестьянин имел законное, утвержденное Судебником 1497 года, право распорядиться своей судьбой, покинуть владельца.
Право это продержалось почти столетие, пока Грозный, разоривший страну, не начал на него наступление, введя первые "заповедные годы", в которые закон Юрьева дня терял силу. Так началось. За "заповедными годами" Грозного пришли "урочные лета" Годунова, сроки розыска тех, кто не покорился произволу и ушел "незаконно".