* * *
Николай Бухарин в это время покорял вершины на Памире. Прочитав в газетах, что его имя упоминалось на процессе Зиновьева, он тут же вернулся в Москву. Раньше казалось, что ему простили старые грехи. Он стал главным редактором "Известий", вошел в партийную элиту и часто встречался со Сталиным. В 1935 году на банкете Иосиф Виссарионович даже громко произнес тост в его честь: "Давайте выпьем за Николая Ивановича Бухарина! Мы все любим Бухарчика. Кто старое помянет, тому глаз вон!" Трудно сказать, что заставляло Сталина продолжать играть в кошки-мышки с "любимым Бухарчиком", который с тревогой ждал в своей кремлевской квартире. Может, вождь хотел приберечь его для будущего показательного процесса (после самоубийства Томского). А может, старая любовь не исчезла полностью.
8 сентября ЦК вызвал Бухарина на встречу с Кагановичем. Кроме хозяина кабинета, Ежова и Вышинского, Николай Иванович с изумлением увидел своего старинного друга Григория Сокольникова. Чекисты привезли этого уважаемого старого большевика на очную ставку. Очные ставки считались одним из страшных сталинских ритуалов. На них, как при изгнании нечистой силы, добро, по мнению большевиков, обязательно должно победить зло. Одна из целей очных ставок, конечно, – запугать обвиняемого. Но не исключено, и это могло быть главной целью, таким способом старались убедить членов политбюро в вине задержанного. Лазарь Каганович играл роль беспристрастного наблюдателя. Сокольников рассказал о существовании "право-левого центра", в который входил и Бухарин. Заговорщики, естественно, хотели убить Сталина.
– Ты что, совсем с ума сошел и не несешь ответственности за свои слова? – Бухарин разрыдался.
После того как Сокольникова увели, Каганович громко сказал:
– Эта проститутка лжет от начала и до конца! Возвращайтесь в газету, Николай Иванович, и спокойно работайте.
– Но почему он лжет, Лазарь Моисеевич?
– Мы это узнаем, – не очень уверенно ответил Каганович.
Он продолжал любить Бухарина, но сказал Сталину, что его роль еще предстоит выяснить. Сталинская антенна уловила, что время Бухарчика еще не пришло. 10 сентября Андрей Вышинский объявил, что следствие против Бухарина и Рыкова прекращено за отсутствием состава преступления. Николай Бухарин вернулся на работу. Опасность, казалось, миновала. Следователи из НКВД тем временем начали готовить следующий процесс. Но кошка еще не наигралась с мышкой.
* * *
Сталин не торопился возвращаться в Москву. Он руководил параллельными кампаниями по уничтожению врагов. Вождя, впрочем, занимало тогда не только это. В Испании шла гражданская война. 15 октября на Пиренейский полуостров начали прибывать советские танки, самолеты и советники. Они поддерживали республиканское правительство. Республиканцы боролись с генералом Франко, которого, в свою очередь, поддерживали Гитлер и Муссолини. Сталин относился к испанской гражданской войне как к репетиции Второй мировой войны. Но еще больше он считал ее повторением Гражданской войны в России.
Междоусобная борьба с троцкистами дома и с фашистами за рубежом вызвала в Москве военную истерию и подбрасывала дров в топку Большого террора. Сталин стремился затянуть войну в Испании как можно сильнее, чтобы связать руки Гитлера, и при этом не обидеть западные державы. Сами республиканцы заботили его меньше всего. Более того, словно хитрый уличный мальчишка-торговец, Иосиф Виссарионович украл у испанцев несколько сотен миллионов долларов. Сначала он якобы спас золотой резерв Испании. Потом заставил расплатиться этим золотом за советское оружие, заломив очень высокие цены.
Иосиф Сталин продолжал отдыхать в Сочи. Он постоянно указывал соратникам по телефону, что делать в Испании. Ворошилову давал советы по военным делам, Кагановичу – по политическим, а Ежову – по вопросам безопасности. Когда НКВД фактически захватил власть на Пиренейском полуострове, Сталин не без удивления узнал, что ему противостоит не столько Франко, сколько ненавистные троцкисты. Он приказал уничтожать троцкистов, а вместе с ними на всякий случай и советских граждан. Советские дипломаты, журналисты и военные, находившиеся в Испании, столько же времени сражались с фашистами, сколько обвиняли друг друга в предательстве и сотрудничестве с врагом.
После краткого пребывания на новой черноморской даче, которую Лакоба построил для Сталина в Новом Афоне, в Абхазии, рядом с монастырем, возведенном по приказу Александра III, вождь вернулся в Сочи. Там к нему присоединились Жданов и Михаил Иванович Калинин. Ежов расширял списки врагов. Теперь в них входила не только старая оппозиция в полном составе, но и целые национальности. Первыми под удар сталинских репрессий попали поляки.
Ведя борьбу с оппозицией, Николай Ежов стремился занять место Ягоды. Он обвинял его в потворстве врагам, пассивности и хвастовстве. Письмо Ежова Сталину можно считать бесстыдной просьбой назначить его наркомом внутренних дел. "Без Вашего вмешательства результатов не будет", – убеждал он вождя.
Генрих Ягода тем временем тоже не сидел сложа руки. Его люди прослушивали телефонные разговоры Ежова со Сталиным. Узнав, что Ежевику вызывают в Сочи, Ягода решил опередить соперника. Однако в Сочи его ждал холодный прием. Карл Паукер отказался пропускать Ягоду на дачу вождя.
25 сентября Сталин решил заменить Ягоду Ежовым. Вождя поддержал Андрей Жданов. "Мы считаем абсолютно необходимым и настоятельным назначить товарища Ежова народным комиссаром внутренних дел. Ягода не справился с задачей разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. Сталин, Жданов".
Серго Орджоникидзе тоже приезжал в Красную Поляну обсудить назначение Ежова и свои разногласия с НКВД. Сталин понимал, что должен уговорить Серго согласиться с назначением Ежова наркомом, хотя семьи Ежевики и Орджоникидзе дружили.
Многие в стране, узнав о назначении Николая Ежова наркомом внутренних дел, облегченно вздохнули. Бухарин в числе прочих надеялся, что новый нарком закончит террор. Никто не мог предположить, что репрессии только начинаются. Лазарь Каганович хорошо знал своего протеже. Он высоко отзывался об умении Ежова блестяще проводить допросы и предложил Сталину сделать его генеральным комиссаром госбезопасности. "Товарищ Ежов хорошо справляется с делами, – сказал Железный Лазарь Серго. – Он расправляется с бандитами и контрреволюционерами-троцкистами по-большевистски". Так крошечный Ежевика стал вторым по могуществу человеком СССР.
Сталин был глубоко разочарован "серьезной болезнью" в НКВД. Он не без оснований считал наркомат внутренних дел гнездом старых большевиков. По его мнению, наркомат был наполнен сомневающимися в правоте политики партии поляками, евреями и латышами. Для контроля над этими самодовольными людьми, считавшими себя элитой, ему требовался человек со стороны. И раньше, и особенно сейчас Сталин стремился превратить НКВД в послушное орудие для исполнения своих приказов. Есть свидетельства, что в начале тридцатых годов он обсуждал назначение в НКВД Кагановича и Микояна, а незадолго до описываемых событий предлагал пост наркома Лакобе.
Нестор Лакоба отказался переезжать в Москву из солнечной Абхазии. Его край был похож на рай на земле, и он правил в нем, как средневековый князь. Конечно, Лакоба был предан Сталину, но ему больше подходила роль гостеприимного хозяина абхазских курортов, чем наркома, пытающего невинных людей в застенках Лубянки. Однако его отказ привлек внимание партийных боссов к правлению Лакобы. Все высшие должности и места в Абхазии были заняты родственниками и друзьями Нестора. Неудивительно, что эту республику нередко называли "Лакобистаном". К тому же Лакоба хотел превратить Абхазию из автономной в союзную республику. Подобные идеи были чрезвычайно опасны в многонациональном СССР.
Не было князя выше Лакобы. Сталин был недоволен таким положением друга. Еще раньше он запретил использовать во владениях Лакобы абхазские имена, а сейчас отверг его план повысить конституционный статус Абхазии.
31 октября Сталин наконец вернулся в Москву. Он поужинал в столице с Лакобой. Казалось, что все тихо и спокойно. Ничто не предвещало беды, но это было обманчивое впечатление. Когда Лакоба вернулся домой, Берия пригласил его на обед в Тифлис. Тот отказался. Тогда ему позвонила мать Берии и тоже попросила приехать. Лакоба отправился в Тифлис. 27 декабря они вместе пообедали и посетили театр. Там Нестору стало плохо. Он вернулся в гостиницу и долго стонал, сидя перед окном. "Эта змея Берия убил меня", – прохрипел Лакоба.
В 4.20 утра Лакоба скончался от сердечного приступа. Ему было всего сорок три года. Лаврентий Берия отправил гроб с телом соперника поездом в Сухуми. Врачи Лакобы были уверены, что его отравили. Берия приказал удалить все внутренние органы, а позже выкопал и уничтожил сам труп, ликвидировав доказательства убийства.
Лаврентий Павлович не ограничился одним Лакобой. Он расправился и со всей его семьей. Абхазского руководителя назвали "врагом народа". Он стал первой жертвой репрессий из близкого окружения вождя. Недаром Сталин задумчиво писал: "Яд, яд…" Он дал Берии карт-бланш и предоставил самому решать все споры на Кавказе. Еще до расправы с Лакобой Лаврентий Берия ездил в Ереван. После этого визита Армения лишилась своего первого секретаря. Агаси Ханджян или покончил жизнь самоубийством, или был убит.
Из всех уголков необъятной империи в Москву приходили сообщения о новых заговорах врагов и вредителей. Местные руководители быстро догадались, что на вредителей можно списать собственные промахи и ошибки, некомпетентность и коррупцию.
Часы неумолимо приближали начало войны с гитлеровской Германией. Однако напряжение росло не только на западе, но и на востоке. Здесь агрессивную политику проводила Япония. Тем временем советские граждане сражались в Испании.
* * *
Незадолго перед зловещей смертью Лакобы Берия арестовал Папулию Орджоникидзе, старшего брата Серго, сотрудника наркомата путей сообщения. Лаврентий Павлович хорошо знал, что его бывший покровитель, Серго, настраивал против него Сталина и предупреждал, что Берия – негодяй и мерзавец. Орджоникидзе отказывался жать руку Берии и даже построил высокий забор между их дачами.
Сталин ловко воспользовался местью грузинского сатрапа. При помощи ареста Папулии Орджоникидзе и других мер он начал давить на горячего Серго. Главный промышленник Советской России полностью поддерживал репрессивную политику режима, но возражал против арестов своих подчиненных. Главным героем следующего показательного процесса предстояло стать заместителю Серго Орджоникидзе, помощнику наркома Юрию Пятакову, опытному руководителю, который был когда-то троцкистом. Орджоникидзе и Пятаков ценили друг друга и с удовольствием работали вместе.
В июле 1936-го за связи с Троцким была арестована жена Пятакова. За несколько дней до начала процесса над Зиновьевым Ежов вызвал Пятакова. Он прочитал ему показания подсудимых, которые обвиняли его в участии в троцкистском заговоре, и сообщил, что Пятаков освобожден от должности заместителя комиссара. Юрий Пятаков предложил доказать свою невиновность оригинальным способом. Он был готов лично расстрелять всех приговоренных к смерти террористов, включая бывшую жену, и опубликовать в газетах покаянные статьи.
"Я указал ему на всю абсурдность этого предложения", – сухо докладывал Ежов Сталину.
12 сентября Юрий Пятаков был арестован. Серго, отдыхавший в это время в Кисловодске, проголосовал за его исключение из ЦК. Конечно же, Орджоникидзе чувствовал, что и над его головой сгущаются тучи. Бледный, уставший, непохожий на самого себя, Серго сильно болел. Политбюро приказало ему работать не больше трех дней в неделю. НКВД тем временем начал арестовывать его советников и специалистов, которые не были членами партии. Орджоникидзе обратился за помощью к Ежевике: "Товарищ Ежов, пожалуйста, разберитесь с этим вопросом. Я уверен, что произошла какая-то ошибка".
Серго Орджоникидзе был не одинок в своих страхах. Они с Кагановичем не только обладали неиссякаемой энергией и были хорошими друзьями, но и возглавляли гигантские промышленные комиссариаты. НКВД не обошел стороной и ведомство Железного Лазаря. Его техспецов, железнодорожников, тоже арестовывали десятками.
Сталин прислал Серго протоколы допросов Пятакова. Арестованный признавался в том, что он саботажник. Отстрел технических специалистов был любимым занятием настоящих большевиков, но в аресте брата Орджоникидзе явно чувствовалась рука самого Сталина. "Папулию не могли арестовать без согласия Сталина, – сказал Серго Микояну. – Сталин дал санкцию на арест, даже не позвонив мне. Мы с ним были такими близкими друзьями, а он неожиданно позволил им арестовать моего родного брата!" Во всех бедах Орджоникидзе обвинял Берию.
Серго обратился к Сталину. Он делал все, чтобы спасти брата, но, похоже, перегнул палку. Арест близкого родственника был проверкой на преданность. Не один Сталин осуждал соратников за буржуазный сентиментализм. Молотов тоже сурово критиковал Орджоникидзе за то, что он "руководствуется эмоциями и думает только о себе".
9 ноября у Серго Орджоникидзе случился еще один сердечный приступ. Пока он отлеживался в больнице, из Тифлисского совета был уволен его третий брат, Валико. Он провинился тем, что утверждал, будто Папулия невиновен. Серго оставил гордость и написал Лаврентию Берии. "Дорогой товарищ Серго! – радостно ответил Лаврентий Павлович. – После вашего звонка я тут же вызвал Валико. Сегодня Валико восстановлен на работе. Ваш Л. Берия". Берия перенял у Сталина любовь к игре в кошки-мышки. Так же, как вождь, он не всегда шел к цели прямым путем.
Сейчас Сталин относился к Орджоникидзе как к врагу. Накануне пятидесятилетия Серго была издана его биография. Сталин внимательно изучал ее и делал язвительные пометки к абзацам, в которых рассказывалось о героизме Орджоникидзе: "А как же Центральный комитет? Как же партия?"
Сталин и Серго Орджоникидзе вернулись в Москву отдельно друг от друга. К этому времени следователи НКВД уже засучив рукава работали с пятьюдесятью шестью сотрудниками наркомата тяжелой промышленности. Серго оставался единственным, кто мог еще хоть как-то сдерживать вождя. Наверное, поэтому правые, которым тоже приходилось тяжело, полностью его поддерживали. "Мой дорогой, добрый и горячо любимый Серго! – писал Орджоникидзе Николай Бухарин. – Держись!"
Как-то в театре, где Сталин и члены политбюро, как положено, заняли места в первом ряду, Орджоникидзе заметил бывшего премьера Рыкова с дочерью Натальей (она-то и рассказала автору об этом эпизоде). Всеми забытые Рыковы сидели в партере на двадцать каком-то ряду. Серго тут же бросил Сталина и помчался целоваться с опальным большевиком. Рыковы были тронуты до слез.
На параде 7 ноября Сталин заметил с трибуны мавзолея Николая Бухарина, который находился среди обычных зрителей. Он послал чекиста сказать: "Товарищ Сталин приглашает вас на мавзолей". Бухарин сначала испугался, что его сейчас арестуют, потом успокоился и с благодарностью принял приглашение.
Николай Иванович Бухарин, обаятельный, но склонный к истерикам интеллектуал, пользовался всеобщей любовью. По тону писем, которыми он забрасывал вождя и которые с каждым днем становились все более взволнованными и испуганными, хорошо видно, как вокруг шеи Бухарина все туже затягивалась петля. "Большой ребенок", – насмешливо заметил Сталин на одном из писем Бухарина. "Чудак-человек!" – на другом. Бухарин все не мог остановиться: он даже во сне разговаривал со Сталиным.
"Все, что связано со мной, подвергается резкой критике, – читаем мы в письме от 19 октября 1936 года. – Мне даже не предложили написать статью в честь дня рождения Серго. Может, я не заслуживаю этой чести? К кому мне обратиться, как не к любимому человеку, который не ответит зуботычиной? Я вижу ваши намерения, но пишу вам, как писал Ильичу. Я пишу по-настоящему любимому человеку, которого так же, как Ленина, часто вижу во снах. Наверное, это покажется вам странным, но это действительно так. Мне трудно жить под подозрением. Мои нервы на пределе. В одну из бессонных ночей я написал стихотворение "Великий Сталин"".
Другим старым другом Бухарина был Климент Ворошилов. Они были так близки, что Николай Иванович называл красного маршала "милая чайка" и даже писал для него речи. Ворошилов подарил Бухарину пистолет со словами о признательности и дружбе. В последнее время он старался не отвечать на письма опального друга. "За что ты меня так обижаешь?" – спрашивал в одном из посланий Бухарин.
Оказавшись в опасности, Николай Бухарин написал Климу длинное, полное просьб послание. В нем он, в частности, сообщал, что обрадовался расстрелу "псов", Зиновьева и Каменева. "Прости за такое путаное письмо, – извинялся любимец Ленина. – Тысячи мыслей мечутся в моей голове, как быстрые лошади, которых не могу сдержать. Обнимаю тебя, потому что я чист. Н. Бухарин".
Ворошилов решил, что должен порвать это подобие дружбы. Он приказал адъютанту переписать письмо Бухарина для членов политбюро. "Я вкладываю по просьбе товарища Ворошилова также его ответ Бухарину", – написал адъютант на конверте.
Ответ Ворошилова является образцом аморальности, жестокости, страха и трусости. "Товарищу Бухарину. Я возвращаю ваше письмо, в котором вы позволяете себе предпринимать злобные атаки на руководство партии. Если вы надеялись убедить меня в вашей полной невиновности, то вам удалось только убедить меня в обратном. Вы убедили меня, что я должен держаться от вас подальше. Если вы не отречетесь письменно от ваших грязных эпитетов в адрес руководства партии, я буду считать вас негодяем. К. Ворошилов, 3 сентября 1936".
Ворошилов разбил Бухарину сердце этим страшным письмом. "Мое письмо заканчивается словами: "Обнимаю тебя", – горевал он, – а твое – "…буду считать тебя негодяем"".
Первоначально Ежов собирал материалы по делу левых Радека и Пятакова, но к декабрю ему удалось получить также показания против Бухарина и Рыкова. Декабрьский пленум напоминал суд над старыми большевиками. Сталин, как всегда, решил проверить, насколько созрели условия для их уничтожения. Конечно, Иосиф Виссарионович подавлял всех своей волей, но Большой террор не был делом рук одного человека. В выкриках партийных руководителей, требовавших крови врагов, явственно слышался энтузиазм фанатиков, иногда превращавший пленум почти в трагикомедию.
Ежов с гордостью докладывал об арестах двухсот членов "Троцкистского центра" в "Азово-Черноморской организации", трех сотен – в Грузии и четырехсот – в Ленинграде.
Сначала Николай Ежов хотел покончить с процессом против Пятакова и Радека, который должен был вот-вот начаться. Он зачитал членам политбюро то, как отзывался Пятаков о рабочих: "стадо овец".
– Свинья! – выкрикнул Берия.
В комнате послышались возгласы негодования. Потом, как следует из протоколов, кто-то воскликнул:
– Звери!
– Как низко опустился этот злобный агент фашистов! – подхватил другой голос. – Это коммунист-перерожденец и бог знает кто еще! Этих свиней нужно всех передушить!
– А что делать с Бухариным? – спросил кто-то.
– Нужно обсудить всех, – предложил Сталин.
– Бухарин – настоящий негодяй! – прорычал Лаврентий Берия.
– Какая свинья! – воскликнул другой товарищ.
Ежов сообщил, что Бухарин и Рыков входят во второй центр. Они были "террористами" и поэтому сидели вместе с этими убийцами. Бухарин должен был покаяться в грехах и выдать сообщников, но не сделал этого.