Слово "pétri" в переносном смысле ("охваченный", "погруженный", "состоящий из") довольно часто употреблялось французскими авторами, которым подражал Пушкин. Лабрюйер в "Характерах, или Нравах нынешнего века" (1688) использует "pétri" (с написанием "paistri" и "paitri" в первых изданиях) в § 15 главы "О светском обществе и об искусстве вести беседу" ("Ils sont comme pétri de phrases") и в § 58 главы "О житейских благах" ("âmes sales, pétries de boue"). Вольтер в письме XLI (1733) говорит, что стихи Жана Батиста Руссо "pétris d'eurreurs, et de haine, et d'ennui", a в Песне III (1767) "Женевской гражданской войны" он характеризует Жан-Жака Руссо как "sombre énergumène… pétri d'orgeuil", что практически равнозначно пушкинскому выражению.
В "Замогильных записках" (1849–1850) Шатобриан называет себя "aventureux et ordonné, passioné et méthodique… androgyne bizarre pétri des sangs divers de ma mère et de mon père" (написано в 1822 г., использовано изд. 1846); в Шатобриановом "Рене" я обнаружил "pétri" по крайней мере однажды: "Mon coeur est naturellement pétri d'ennui et de misère".
В русской литературе еще одно "pétri" (полвека спустя после пушкинского) возникает в своем прямом значении в знаменитой фразе, сказанной по-французски омерзительным гомункулусом в роковом сне Анны Карениной ("Анна Каренина", ч. IV, гл. 3).
Главный эпиграф содержит, я полагаю, реминисценции из пассажа Никола де Мальбранша в "Разысканиях истины" (1674–1675, встретившееся мне издание 1712, т. 1, кн. II, ч. III, гл. 5):
"Ceux qui se louent se… [mettent] au-dessus des autres. … Mais c'est une vanité encore plus extravagante… de décreire ses défauts… Montaigne me paroît encore plus fier et plus vain quand il se blâme que lorsqu'il se loue, parce que c'est un orgueil insupportable que de tirer vanité de ses défauts… J'aime mieux un homme qui cache ses crimes avec honte qu'un autre qui les publie avec effronterie"
Я также полагаю, что главный эпиграф содержит если не прямые аллюзии на Жан Жака Руссо и на оказанное им влияние на воспитание, то, во всяком случае, на возможные отголоски дискуссий тех времен по этому поводу. Ритмика фразы близка цитате из Руссо в пушкинском примечании 6 (к гл. 1, XXIV, 12). В памфлете, увидевшем свет в начале 1791 г. ("Письмо члену Национальной Ассамблеи [Менонвилю] в ответ на некоторые возражения по поводу его книги о положении дел во Франции" Эдмунд Бёрк, этот, по словам Гиббона, "многословный и простодушный" оратор, так говорит о Руссо: "У нас в Англии… был основатель философии тщеславия [который] исповедовал один-единственный принцип - …тщеславие. Этим пороком он был одержим почти до сумасшествия. Именно благодаря этому нездоровому эксцентричному тщеславию…" Но позвольте я продолжу во французском переводе ("Lettre de M, Burke, à un membre de l'Assemblée National de France", Paris, 1811), который мог попасться на глаза Пушкину: "Ce fut cette… extravagante vanité qui [le] détermina… à publier une extravagante confession de ses faiblesse… et à chereher un nouveau genre de gloire in mettant au jour ses vices bas et obscurs" и далее в оригинале: "С его [Руссо] помощью они [власти революционной Франции] вселяют в свою молодежь примитивную, грубую, отвратительную, удручающую, дикую смесь педантизма и распущенности".
В библиотеке Пушкина хранилось разрезанное издание "Размышлений о Французской революции" Эдмунда Бёрка ("Réflections sur la révolution de France". Paris, 1823), анонимный перевод с английского "Reflections on the Revolution in France" (London, 1790), той самой книги "о положении дел во Франции" из памфлета 1791 г.
Впрочем, тщетно было бы искать в этих публикациях источник эпиграфа из Бёрка в ПБ 8 (см. ниже: "Отвергнутые эпиграфы"), Я проследил его вплоть до доклада "Размышления и подробное описание скудости, впервые представленное высокочтимому Вильяму Питту в ноябре месяце 1795 г." Отрывок, в котором появляется текст эпиграфа, звучит так:
"If the price of the corn should not compensate the price of labour… the very destruction of agriculture itself… is to be apprehended. Nothing is such an enemy to accuracy of judgment as a coarse discrimination, a want of such classification and distribution as the subject admits of. Increase the rate of wages to the labourer, say the regulators…"
He могу себе вообразить Пушкина, в то время не владевшего английским (и столь же безразличного к огородным вредителям в Англии, сколь и к саранче в России), который бы читал рассуждения сквайра Бёрка о бобах и репе. Скорее всего, он набрел на эту цитату в чьем-нибудь альбоме и собирался использовать ее, возможно намекая на читателей, не делающих "разграниченья" между автором и его персонажами, - эта мысль вновь возникает в гл. 1, LVI, где Пушкин настаивает на разнице между автором и главным героем, дабы не получить обвинения в подражании Байрону, который в своих героях выводил себя. Надо отметить, что, по свидетельству биографов Байрона, последний любил посылать (из Венеции) порочащие его заметки в парижские и венские газеты в надежде, что британская пресса их перепечатает, и что он получил (от герцога де Брогли) прозвище "un fanfaron du vice" - a это вновь возвращает нас к главному эпиграфу.
Отвергнутые эпиграфы
Беловая рукопись первой главы (хранящаяся под номером ПБ 8 и именуемая "Автографом" в Акад. 1937), подготовленная Пушкиным в Одессе не раньше октября 1823 г. и не позже января 1824 г., в некоторых частностях отличается от первого издания главы (16 февраля 1825 г.). Эта беловая рукопись снабжена написанным на обложке главным эпиграфом: строками 252–253 поэмы Евгения Баратынского "Пиры" (позже Пушкин собирался использовать их в качестве эпиграфа к гл. 4, если судить по беловой рукописи этой песни); далее идет заглавие "Евгений Онегин", а под ним еще один эпиграф. "Nothing is such an ennemy [sic] to accuracy of judgment as a coarse discrimination. Burke" (см. выше: "Главный эпиграф") Затем стоит: "Одесса. MDCCCXXIII" и два эпиграфа к главе. Первый:
По жизни так скользит горячность молодая:
И жить торопится и чувствовать спешит…
(Пушкин сначала написал "спешит" вместо "скользит").
И второй:
"Pas entièrement exempt de vanité il avait encore de cette espèce d'orgueil qui fait avouer avec la même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d'un sentiment de supériorité peut-être imaginaire.
Tiré d'une lettre particulière".
Пушкин сначала написал "encore plus d'orgueil et de ce genre" и "suite d'un sentiment de supériorité sur les autres"
В тридцатистраничной копии (именуемой "Копия" в Акад. 1937) гл. 1, снятой переписчиком осенью 1824 г., исправленной поэтом и отосланной с братом Львом в Петербург, отсутствуют и Баратынский, и Бёрк. Вначале стоит посвящение, написанное на обложке рукой поэта:
Посвящено Брату
Льву Сергеевичу
Пушкину
Затем следует заглавие:
Евгений Онегин
Роман в стихах
Сочинение А. П. …
В идущем далее эпиграфе по-французски первые три слова ("Pas entièrement exempt") Пушкиным вычеркнуты и заменены на одно "Pétri", вставленное карандашом (если верить описанию копии, данному В. Срезневским (П. и его совр., 1904, вып. 2, с. 3)
В издании 1825 г. и переиздании 1829 г. эпиграф из Вяземского отсутствует, он появляется перед первой главой в изданиях 1833 г. и 1837 г.
Отвергнутые вступления
Главу первую, вышедшую отдельным изданием (1-е изд., 16 февр. 1825 г.; 2-е изд., конец марта 1829 г.), Пушкин снабдил посвящением брату и предисловием, которое должно было свидетельствовать об отстраненности издателя и которое более не перепечатывалось в полных изданиях романа:
"Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено.
Несколько песен или глав Евгения Онегина уже готовы. Писанные под влиянием благоприятных обстоятельств, они носят на себе отпечаток веселости, ознаменовавшей первые произведения автора Руслана и Людмилы [1820].
Первая глава представляет нечто целое Она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года и напоминает Беппо, шуточное произведение мрачного Байрона.
Дальновидные критики заметят, конечно, недостаток плана. Всякий волен судить о плане целого романа, прочитав первую главу оного. Станут осуждать и антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского пленника [герой одноименной романтической поэмы Пушкина, напечатанной в 1822 г.], также некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие. Но да будет нам позволено обратить внимание читателей на достоинства, редкие в сатирическом писателе: отсутствие оскорбительной личности и наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов".
В рукописи предисловия, датированной 1824 г. (тетрадь 2370, л. 10, 11), с прелестным изображением онегинского профиля над сокращенным заглавием ("Предисловие к Евг. Онег."), второе предложение четвертого абзаца начинается так. "Очень справедливо будут осуждать характер главного лица - напоминающего Ч<ильд> H<arol'da>" [sic; переправленное "Адольфа" отсылает к "Адольфу" Бенжамена Констана]; пятый же абзац заменяли следующие два:
"Звание издателя не позволяет нам хвалить ни осуждать сего нового - произведения - Мнения наши могут показаться пристрастными - Но да будет нам позволено обратить внимание поч<теннейшей> пуб<лики> и г.г. журн<алистов> на достоинство, еще новое в сатирическом писателе: наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов. Ювенал, Петрон, Вольтер и Байрон - далеко не редко не сохранили должного уважения к читателям и к прекрасному полу. Говорят что наши Дамы начинают читать по русски - Смело предлагаем им произведение где найдут они под легким покрывалом сатирической веселости наблюдения верные и занимательные.
Другое Достоинство почти столь же важное приносящее не малую честь сердечному незлобию нашего Авт<ора> есть совер<шенное> отсутствие оскорбительной личности. Ибо не должно сие приписать единственно отеческой бдительности нашей Цензуры, блю<стительницы> нравов, государст<венного> спокойствия, сколь и заботливо охраняющей граждан от нападения простодушной клеветы насмешливого легкомыслия…"
(Последнее предложение не закончено.)
В изданиях первой главы 1825 и 1829 гг. за предисловием следовала (с. XI–XXII) пьеса-пролог или Vorspiel со свободной схемой рифмовки, написанная четырехстопным ямбом (и заканчивающаяся выразительной фразой в прозе). Она называлась "Разговор книгопродавца с поэтом", была написана 26 сентября в Михайловском и перепечатана в виде отдельного стихотворения (не связанного с ЕО, с которым и в самом деле не имела ничего общего) в первом Собрании сочинений нашего поэта (1826; вышло в свет 28 декабря 1825 г.). Пушкин велел брату Льву датировать это стихотворение в печати 1823 г., по-видимому, с целью не допустить вызываемых некоторыми стихами (например, 144–159) ассоциаций с пребыванием автора в Одессе в начале лета 1824 г., когда у него был роман с графиней Елизаветой Воронцовой
<…>
РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ
Книгопродавец
Стишки для вас одна забава,
Немножко стоит вам присесть,
Уж разгласить успела слава
Везде приятнейшую весть:
Поэма, говорят, готова,
Плод новых умственных затей.
Итак, решите, жду я слова:
Назначьте сами цену ей.
Стишки любимца муз и граций
Мы вмиг рублями заменим
И в пук наличных ассигнаций
Листочки ваши обратим.
О чем вздохнули так глубоко,
Нельзя ль узнать?
Поэт
Я был далеко:
Я время то воспоминал,
Когда, надеждами богатый,
Поэт беспечный, я писал
Из вдохновенья, не из платы.
Я видел вновь приюты скал
И темный кров уединенья,
Где я на пир воображенья,
Бывало, музу призывал.
Там слаще голос мой звучал;
Там доле яркие виденья,
С неизъяснимою красой,
Вились, летали надо мной
В часы ночного вдохновенья!
Все волновало нежный ум:
Цветущий луг, луны блистанье,
В часовне ветхой бури шум,
Старушки чудное преданье.
Какой-то демон обладал
Моими играми, досугом;
За мною всюду он летал,
Мне звуки дивные шептал,
И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава;
В ней грезы чудные рождались;
В размеры стройные стекались
Мои послушные слова
И звонкой рифмой замыкались.
В гармонии соперник мой
Был шум лесов иль вихорь буйный,
Иль иволги напев живой,
Иль ночью моря гул глухой,
Иль шепот речки тихоструйной.
Тогда в безмолвии трудов,
Делиться не был я готов
С толпою пламенным восторгом,
И музы сладостных даров
Не унижал постыдным торгом;
Я был хранитель их скупой:
Так точно в гордости немой,
От взоров черни лицемерной
Дары любовницы младой
Хранит любовник суеверный.
Книгопродавец
Но слава заменила вам
Мечтанья тайного отрады:
Вы разошлися по рукам,
Меж тем как пыльные громады
Лежалой прозы и стихов
Напрасно ждут себе чтецов
И ветреной ее награды.
Поэт