Прошло много лет. Я часами сидел у постели моего смертельно больного отца. Мы разговаривали, перескакивали с темы на тему. Отец рассказал мне, что тогда в Черновцах по ночам солдаты войск НКВД ходили от дома к дому и арестовывали всех поляков без разбора, даже стариков, женщин и детей. Под конвоем их свозили на вокзал, чтобы рассадить по теплушкам, готовым к отправлению в Сибирь.
- Знаешь, - сказал отец, - найдутся люди, которые станут очень плохо отзываться о Сереже Михалкове. Я хочу, чтобы ты знал: по ночам в Черновцах я, Сережа и кинорежиссер Леня Луков, прикрутив на пиджаки свои ордена, мотались по вокзальному перрону и орали на коменданта, стараясь, по возможности, соединять польские семьи. Мы знали, что для нас это может плохо кончиться. Но мы рисковали. И Сережа рисковал больше всех.
- Почему больше всех? - спросил я.
- Потому, что он из столбовых дворян Михалковых.
Из Черновиц возвращались поездом. Мы с мамой в одном купе с двумя актрисами. Отец - в соседнем. Его попутчиками оказались три пожилых поляка. Мужчины выпили "за знакомство", и отец, стремясь наладить доверительный контакт, сказал, что его жена - полька, и назвал ее девичью фамилию. Поляки молча переглянулись.
- Очень интересно, - сказал старший после паузы. - Особенно для вашей ЧеКа.
Мы с женой Еленой, прожив в браке почти 25 лет, к этой четвертьвековой дате решили обвенчаться.
Заехали в одну из церквей. Священник, выслушав нас, спросил о нашем крещении. Узнав, что я крещен в католичество, строго сказал мне:
- Обвенчать я могу вас только тогда, когда вы примете православную веру. А если ваша православная жена захочет принять католичество - это не ко мне.
Мы, конечно, были огорчены.
Для меня принять православную веру значило изменить памяти о моих польских предках, перечеркнуть дорогое мне воспоминание о моем крещении.
И тут, я в этом уверен, вмешался промысел Божий. Я оказался одним из многочисленных делегатов Советского Комитета защиты мира, направленных в Париж с миротворческой миссией. В делегацию входила целая группа выдающихся иерархов Русской православной церкви.
Был и молодой протоиерей, знакомый мне в прошлом как актер Леша Зотов. Узнав о моих переживаниях, он посоветовал мне обратиться к высшим духовным лицам с моей непростой проблемой.
Я обратился, и вот что мне было разъяснено: священник, призывающий меня сменить веру, не прав. Во-первых, потому, что крестили меня пятилетним дитятей, не осознававшим, к какой из христианских конфессий я стану принадлежать. Отсюда в моей неосознанности можно усмотреть волю Божью.
Во-вторых, православная и католическая церкви - суть церкви апостольские, и в этом они едины. Будь я протестантом, англиканином, лютеранином - тогда дело другое. И, в-третьих, я могу с чистой душой молиться и в костеле, и в православном храме. И венчаться могу, не изменяя веры.
Нас с Еленой обвенчали в церкви Николая Чудотворца, что в селе Аксиньино, где мы уже крестили наших сыновей Бориса и Николая. И венчал нас протоиерей отец Алексей Гостев, наш духовник и друг.
Мне ничего, или почти ничего, не известно о судьбе моего прапрадеда Карла, отца моего прадеда Генриха. Но есть отдельные факты, дающие возможность хотя бы узнать что-то из его жизни. Репрессии, которым подверглись восставшие, его наверняка не коснулись: ведь он проживал в Кракове, на территории Австрии. Изабелла и ее семья в Варшаве тоже не пострадали. Русский царизм, изображавшийся большевиками кровавым чудовищем, не додумался до такой бесчеловечной глупости, как ярлык "жена врага народа".
Но то, что Карл, как и сама Изабелла, знали об участи, постигшей Генриха, - это безусловно.
Думаю, что деньги, которые Изабелла привезла в Тифлис, и дали возможность приобрести помещение для фотоателье, и вообще обустроиться, были посланы сыну именно Карлом. Бывшим участникам восстания было запрещено возвращение в Польшу, и, наверное, переписка тоже запрещалась. Но, может быть, Изабелла могла переписываться со своими близкими? И вот к началу 1900-х годов, когда его сын Казимир стал уже взрослым человеком, Генрих скрытно покинул Тифлис и тайными контрабандистскими тропами ушел в Турцию. Спрашивается, зачем?
Когда мне пришлось побывать в Турции, то я с высокого берега, за синевой знаменитой бухты Золотой Рог, увидел, как выступают в туманной дали острые шпили католических костелов.
Неужели померещилось? Вовсе нет. Там, вдали виднелось обширное польское поселение на турецкой земле. Еще со времени первых восстаний в Польше беглые польские эмигранты образовали свою общину.
Лидер первой польской волны эмигрантов, с единственной целью защитить своих соотечественников, сменил веру и принял мусульманство, а вскоре - подумать только! - сделался визирем турецкого султана. Польские восстания вспыхивали, их подавляли, польская диаспора в Турции разрасталась. Отношение турецких властей к полякам установилось как доброжелательное.
Мне думается, что тайный уход Генриха в Турцию можно объяснить только присутствием на турецкой земле его отца Карла. Карл был уже очень пожилым человеком, и можно себе представить, что его обуревало пронесенное через долгие годы разлуки желание повидаться со своим единственным, любимым сыном. Несмотря на то что Генрих жил в Тифлисе свободно, тем не менее он находился под негласным надзором полиции, ему было запрещено покидать город или принимать любых польских визитеров.
Таким образом, место встречи могло быть только одно - в Турции, на территории польской диаспоры.
Карлу, конечно же, удалось каким-то образом известить сына о задуманной им встрече, и Генрих решился отправиться в это отчаянное путешествие, требующее немалой смелости и веры в благополучный исход.
Когда Генрих был признан в Тифлисе "пропавшим без вести", Изабелла и Казимир, имевшие право на свободное передвижение, перебрались на жительство в город Орел. Они арендовали квартиру в доме, принадлежавшем еврейскому семейству Фабисовичей. Не знаю, чем жила семья Фабисовичей, но люди они были состоятельные. Детей у них было шестеро - мал мала меньше. Старшая дочь, красавица Раиса, прямо-таки библейская Юдифь, без памяти влюбилась в привлекательного молодого поляка.
Но он предпочел другую.
В Орле Казимир стал заниматься фотографией, брать частные заказы на живописные портреты. Когда его репутация успешного фотографа и живописца утвердилась, городские власти заказали ему большую копию известного репинского полотна "Запорожцы пишут письмо турецкому султану" для украшения здания железнодорожного вокзала.
Полотно это украшало орловский вокзал многие годы и пропало во время фашистской оккупации.
Какое странное сопряжение: отец художника ушел в Турцию, а сын трудится над копией картины под названием "Запорожцы пишут письмо турецкому султану". Интересно, что при этом чувствовал мой дед Казимир?
Сделавшись в Орле фигурой заметной, Казимир Генрихович стал регулярно посещать городское Дворянское собрание - клуб, где встречались именитые люди города. Делились новостями, общались за карточными столами, организовывали совместные обеды или ужины и обязательно устраивали танцевальные балы к радости орловских дам.
На одном из таких балов Казимиру и приглянулась стройная черноглазая брюнетка с роскошной тугой косой.
Чтобы покорить полюбившуюся ему юную особу, Казимир начал отчаянно форсить. Как писал князь Петр Вяземский, поэт и друг Пушкина: "Поляк всегда предпочтет роскошный фейерверк истинному солнцу".
Например, беседуя с этой девушкой, Казимир доставал из кармана крупную денежную купюру и зажигал ее от свечки, чтобы на этом огне раскурить сигару. Впоследствии Казимир признается, что временами такая купюра была на тот момент его последними деньгами.
Девушку, в которую влюбился Казимир, звали Мария, и она оказалась дочерью авторитетного в Орле откупщика Федора Иванова.
В старинной энциклопедии, о которой я уже упоминал, откуп характеризуется так:
"Система взимания налогов, при которой государство продает частному лицу за определенную сумму право взимания сборов с населения".
Тут имеются в виду любые подданные империи: помещики, чиновники, купцы и пр. Понятно, что система откупа давала самому откупщику самые разнообразные финансовые возможности.
И Федор Иванов был хозяин весьма состоятельный. В пригороде Орла он имел просторное подворье, огороженное бревенчатыми стенами. На подворье велось, как сейчас бы сказали, натуральное хозяйство. Он много и часто разъезжал по всей губернии, летом в пролетке или в бричке, а зимой в санях. Его ездовые лошади приводили в восхищение завзятых лошадников.
Федор был чернобород, стригся под скобку и одевался как простой мужик: сапоги, косоворотка, поддевка, только и обувь, и одежда были из дорогих материалов и делались на заказ.
В народе из-за иссиня - черных волос и смуглого лица Федор имел прозвище "Цыган".
Помощников у Федора было немного, но это были люди, верные ему во всех его делах, и жили на том же подворье, некоторые со своими женами и детьми.
Вот таков был Федор Иванов, на дочери которого, Марии, женился поляк Казимир.
Мне ничего не известно о происхождении моего прапрадеда Федора Иванова, но история его жены, моей прабабушки - захватывающе романтична.
Однажды Федор Иванов возвращался домой из какой-то далекой поездки. Стояла морозная зима, валил снег.
Вдруг кучер резко натянул вожжи, и кони встали.
- Хозяин, гляди! Прямо на дороге сугроб какой-то намело…
Сошли с саней, стали разгребать руками непонятно откуда возникший на пути сугроб. И вот из-под снега перед ними возникла застывшая от стужи девушка. Пуховый платок сбился с головы, неподвижные руки прикрывают живот.
Федор перенес ее в сани, укутал тулупом.
- Гони! Гони!
Пока тройка бешено неслась по укатанной зимней дороге, Федор оттирал в ладонях застывшие девичьи пальцы, пытался горячим своим дыханием отогреть помертвевшее лицо.
Коней загнали, но все-таки, как оказалось, девушку спасли. Женщины раздели ее догола, оттерли застывшее тело, поливая водкой из штофа. Уложили в кровать на пуховик, укрыв одеялами. Привезли из города врача.
Он осмотрел девушку и сказал:
- Жить будет. Только у нее память будто отморозило. Ничего не помнит, не знает, кто она такая, как ее зовут, откуда взялась на дороге.
Так неизвестная спасенная девушка осталась жить в доме Федора Иванова. Женщины ухаживали за ней. Вскоре она совсем пришла в себя, стала ходить по комнате, заглядывать в окна. Но по-прежнему ничего не могла сказать о своей прошлой жизни и даже назвать свое имя.
А Федор с помощью своих людей стал по всей округе наводить справки о беспамятной своей жилице.
И вот что выяснилось.
В нескольких верстах от Орла находилось родовое имение князей Оболенских.
Когда молодой князь, наследный владелец имения, вернулся в 1815 году с войны против Наполеона, он привез с собой пленного французского офицера, своего ровесника. Скорее всего, князь сам его ранил, а потом пленил. А когда выяснилось, что офицер этот - человек одинокий, во Франции его никто не ждет, то князь сжалился над пленником и решил привести его в свое имение, как живой трофей. Да и похвастаться было чем.
Живя в имении Оболенских, француз залечил свою рану, и из наполеоновского офицера превратился в княжеского камердинера.
С течением лет князь женился, родился первенец, сын. И тут женатому князю пришла в голову мысль женить и своего камердинера. Нашлась обедневшая вдовая дворяночка, дальняя родственница Оболенских. Сыграли свадьбу, и француз остался жить в имении уже женатым человеком. У него родилась дочь, получившая при крещении имя Мария. Дочь камердинера росла вместе с княжескими детьми и с годами выправилась в миловидную скромную девушку. Князь назначил ей место гувернантки при своих младших детях, которых она должна была обучать французскому языку и хорошим манерам.
И вот случилось: княжеский сын намерился добиться любви Марии - дочери камердинера. И преуспел. Вскоре Мария забеременела. Как только о беременности гувернантки стало известно, старый князь приказал отселить ее во флигель, в дальнюю комнатку, и запретил появляться в домашних покоях. А через некоторое время виновник беременности Марии сообщил ей, что его срочно отправляют в Петербург на военную службу. Когда Федор Оболенский - по странному капризу провидения княжеского сына звали так же, как и откупщика Иванова, - Федор, - так вот, когда княжеский сын уехал, то нашлись "доброжелатели", которые нашептали Марии, что ее любимый уехал в Петербург вовсе не на военную службу, а знакомиться в столице со своей родовитой невестой, свадьба с которой уже оговорена.
Когда на Марию обрушилась эта новость, она, никому не сказав ни слова, выложила на столик у кровати все драгоценные безделушки, которыми одаривал ее незадачливый любовник, оделась потеплее и сбежала прочь из имения. Хорошо различимая дальняя дорога вела в Орел, по ней и направилась несчастная девушка. Думала ли Мария о том, как дальше сложится ее жизнь? Вряд ли. Она хотела только одного: как можно дальше уйти от того проклятого места, где она пережила подлое предательство любимого ею человека.
Но провидение сжалилось над Марией и послало ей другого Федора.
Время шло. В одно погожее весеннее утро тяжелые дубовые ворота подворья распахнулись, и въехала княжья охота. Доезжачие, верхом на резвых конях, своры борзых, а впереди на высоком седле молодой князь - Федор Оболенский.
Хозяин спустился с крыльца навстречу незваным гостям.
- Эй, мужик! - крикнул князь Федор. - Я знаю, что у вас тут наша Мария. Скажи хозяину, чтобы привел ее.
- Слушаюсь, барин, - ответил Федор, поклонившись, и ушел в дом.
И вот уже перед княжьей охотой полукругом выстроились мужики с ружьями наготове. И в центре этого полукруга - Федор Иванов.
- Я тут хозяин, - сказал Федор, - убирайся, князь, с моего двора! А не уберешься - убьем!
В тишине слышно стало, как позванивают конские удила, да отфыркиваются, переминаясь с ноги на ногу, кони.
Оболенский недолго думал. Он развернул коня, махнул доезжачим рукой, и его охота выехала с подворья.
А когда ворота закрылись, раздался душераздирающий женский крик. Мария все, что происходило, видела в окно. Она упала, потеряв сознание, у нее случился выкидыш.
И снова ее спасли. Но пережитое потрясение вернуло ей память.
И наступило утро светлого летнего дня. Женщины очень рано подняли Марию с постели, принесли высокое зеркало и стали ее наряжать. Она не возражала, а только смеялась, когда ее одевали в шелковое длинное платье, новые туфельки, просили примерить тяжелые золотые серьги. А когда Мария любовалась на себя в зеркало в новом чудесном наряде, вошел Федор Иванов. Он выглядел очень непривычно: во фраке, белой жилетке, лакированных туфлях. Бороду Федор сбрил и причесан был по моде.
- Мария, - сказал Федор, - я прошу тебя быть моей женой. В церкви нас с тобой уже ждут.
Конечно, Федор Иванов знал о беременности Марии. Но нельзя сомневаться в том, что, если бы она родила, он бы принял ребенка как родного. Ведь он был убежден, что Мария послана ему Богом, и любил ее всем сердцем.
Мария родила Федору одиннадцать детей. Из них только одну девочку. Она родилась десятой, ей дали имя Мария в честь матери, а в семье называли "Марусей".
Самым младшим был сын Миша. В своей единственной дочери Марусе Федор души не чаял. Эта любовь еще усилилась после того, как Мария ушла из жизни вскоре после рождения младшего ребенка. Видно, Маруся напоминала Федору его любимую жену.
Вот одно из детских воспоминаний Маруси:
- Отец дал мне денежку и послал в лавку, велел купить четверть аршина фитиля для свечей. Мне было лет девять, я бежала по дороге вприпрыжку и все нараспев повторяла: "Четверть аршина фитиля, четаршинафитля…" - и так без остановки.
Когда я вошла в лавку, то не смогла произнести ни слова. То, что я должна была сказать, показалось мне такой бессмыслицей, такой глупостью! Ну как скажу: "четаршинафитя". Меня ведь засмеют.
И пошла домой из лавки ни с чем.
По дороге через заборы свисали ветви вишневых деревьев со спелыми ягодами. Я срывала ягоды и складывала их за пазуху своей кофточки. Пришла. Отец спрашивает:
- Купила?
- Нет, - говорю.
И получила подзатыльник. Упала ничком. Спелые вишни раздавились, на полу подо мной - красный сок.
Отец увидел, и как закричит на весь дом:
- Что я наделал!!! Я Марусю убил!!!
Все домашние сбежались на крик. Я, конечно, вскочила, а отец долго не мог прийти в себя. Зато потом меня пальцем тронуть боялся.
Жизнь семьи Федора Иванова, моего прадеда, завершилась трагически.
Всех своих сыновей, одного за другим, Федор определял в военные училища. Они надолго оставляли отчий дом, проходили обучение, становились офицерами. В семье был заведен обычай: на Пасху все съезжались к отцу домой. Крахмальной скатертью накрывалась длинная дощатая столешница, на которой расставлялись пасхальные угощения и напитки. Пятеро с одной стороны стола, пятеро с другой. Во главе стола - сам хозяин. Маруся всегда стояла за спинкой его стула, следила, что еще нужно подать, что унести. Со временем старшие сыновья стали приезжать с женами.
И вот в 1918 году они съехались, в неурочное время, но одни, без жен. И сели как обычно: пятеро с одной стороны стола, пятеро с другой. Попросили стол не накрывать. Когда Федор вышел к ним и занял свое место, старший сказал:
- Отец, мы хотим, чтобы ты узнал это от нас. Мы, твои сыновья, теперь смертельные враги. Вот они, - и он указал на сидящих напротив братьев, - красные. А мы - белые. И мира между нами не будет!
Федор сидел недвижимо, не глядел на сыновей, и вдруг, размахнувшись, со всей силы ударил кулаком по столу, да так, что одна из досок треснула.
- Нет у меня сыновей, - крикнул Федор. - Вон из моего дома!
Эту семейную сцену моя бабушка рассказывала мне не раз, и каждый раз плакала.
- Мишу я им никогда не прошу… Никогда не прощу, - повторяла она сквозь слезы.
Ее младший брат Миша был молоденьким кадетом.
Братья поспешно разъехались. В этот вечер Федор слег, и вскоре его не стало. А сыновья его, все десятеро, погибли на Гражданской войне.
Все, что я здесь написал об Ивановых, я знаю в подробностях от самой Маруси, моей любимой бабушки Марии Федоровны, жены Казимира Генриховича, моего деда. От их брака родилось трое дочерей: Евгения, Галина и Людмила.
Евгении суждено было стать моей матерью.
А как же сложилась дальнейшая судьба семьи Казимира и Маруси?
В 1916 году Изабелла умерла. По католическому обряду самый близкий умершему человек, в данном случае сын Казимир, должен провести не менее суток, молясь у гроба.
В гостиной дома Фабисовичей на первом этаже установили длинный стол, накрытый парчовым покрывалом, свисающим до полу. На столе - гроб с телом Изабеллы. В ногах зажгли две поминальных свечи в высоких подсвечниках. По краям гроба на столе разложили живые цветы. В изголовье поставили скульптуру Девы Марии.
И так случилось, что в этот день в Орле произошел еврейский погром.
Толпа погромщиков в любой момент могла появиться около дома Фабисовичей. Фабисовичи были в панике: как они смогут убежать с четырьмя маленькими детьми? Но Казимир уверил их, что малолетних он защитит.