- Не надо меня кусать за нос, - сказал Львёнок. - Я верю тебе. Ты и вправду самый смелый, если решился напасть на меня, самого сильного.
- Ха-ха-ха! - расхохотался Муравей и заплясал на куче сухих листьев. - Ты самый глупый. Ха-ха-ха!
- Почему и ты думаешь, что я самый глупый, с кажи мне, о смелый Муравей? - попросил Львёнок.
- Не скажу, - отвечал Муравей. - Сам подумай. А если не поймёшь, пойди к извилистой реке Замбези и разыщи лысого Слона, который часто стоит по колено в воде в тени высоких деревьев, и спроси его об этом, если он захочет с тобой разговаривать.
Много раз красное Солнце пряталось за великой горой Килиманджаро, и много раз золотило оно верхушки пальм, прежде чем рыжий Львёнок пришёл к берегам извилистой реки Замбези. Он вошёл в тень высоких деревьев и остановился, поражённый. Перед ним по колено в реке недвижимо стоял Слон. Вода пенилась и бурлила вокруг его ног, толстых, как стволы баобабов. Солнечные блики дрожали на лысой голове и гасли в тени растопыренных ушей. На покатой спине Слона, как будто на гребне горы, сидели орлы. Их было семь.
- Здравствуйте, - сказал маленький Львёнок.
Орлы разом повернули головы и посмотрели на него в четырнадцать зорких глаз.
- Подойди поближе, - сказал первый Орёл.
- Он не слышит тебя, - сказал второй Орёл.
- Он занят, - сказал третий.
- Он задумался, - сказал четвёртый.
- Поздоровайся ещё раз, - сказал пятый.
- Говори громче, - сказал шестой.
- Здравствуйте!!! - изо всех сил закричал Львёнок.
- Не шуми! - сказал седьмой Орёл.
А лысый Слон хлопнул ушами.
- Он услышал тебя, - сказал первый Орёл.
Слон приоткрыл левый глаз.
- Он заметил тебя, сказал второй Орёл.
Слон дёрнул коротким хвостом.
- Он не сердится на тебя, - сказал третий.
Слон кивнул головой.
- Он здоровается с тобой, - сказал четвёртый.
Слон поднял изогнутый хобот.
- Он хочет знать, кто ты такой, - сказал пятый.
Слон стоял, подняв хобот.
- Отвечай, - сказал шестой.
Львёнок подумал о смелом Муравье, потом набрал побольше воздуха и начал:
- Я - Лев, царь зверей и птиц, самый сильный…
- Замолчи, - зашипел седьмой Орёл.
Но было уже поздно. Слон качнулся всем огромным телом, и река хлынула на берег. Орлы слетели с покатой спины. Слон нагнул лысую голову и двинулся из тени высоких деревьев прямо к тому месту, где сидел рыжий Львёнок. Земля гудела под ногами Слона. Белые бивни его сверкали на солнце, как снег на вершинах гор. Перепуганный Львёнок спрятался за толстый ствол высокого дерева, но Слон обвил толстый ствол хоботом и вырвал высокое дерево вместе с корнями, так что треск пошёл по всей Африке и пыль заволокла небо.
Львёнок уже приготовился погибнуть, как вдруг чьи-то острые когти вцепились ему в загривок, и он почувствовал, как земля стала уходить из-под лап и ветер засвистел в уши. Львёнок закрыл глаза, а когда открыл их, то не поверил тому, что увидел.
Красное Солнце горело так близко от него, что могло опалить ему усы. Над головой Львёнка хлопали чьи-то крылья, и неясная тень их бежала по земле.
Потом тень начала быстро уменьшаться и темнеть. Горячий песок обжёг Львёнку лапы, когти на его загривке разжались. Он перекувырнулся через голову, вскочил, встряхнулся, чихнул и увидел перед собой Орла. Это был тот самый Орёл, который сидел на спине Слона седьмым.
- Спасибо тебе, - сказал Львёнок. - Ты спас мне жизнь.
- Не благодари, - и Орёл больно клюнул Львёнка в лоб своим твёрдым клювом. - Понял ли ты, почему лысый Слон рассердился на тебя?
- Нет, - сказал Львёнок. - Ты знаешь, некоторые считают, что я самый глупый, а некоторые другие говорили мне, что я самый смелый, самый сильный, самый мудрый и самый красивый.
- А сам ты как считаешь? - спросил Орёл.
- Я думаю, что я не самый смелый. - И Львёнок рассказал Орлу о встрече с лесным Муравьём. А потом спросил: - Скажи, Орёл, почему лысый Слон рассердился на меня?
- Потому что Слон любит правду. Ты лгал ему и хвастался, и Слон захотел наказать тебя. Мы, орлы, поднимаемся так высоко в небо, что крылом задеваем Солнце. Наверху ничего нет, кроме Солнца, но оттуда далеко видно. Слушай и запомни: нет никого под Солнцем смелее, чем Муравей, который защищает свой муравейник, и нет никого под Солнцем сильнее, чем Слон, который любит правду.
- И нет никого под Солнцем, - воскликнул рыжий Львёнок, - мудрее, чем Орёл, которому далеко видно!
- Ты понял меня, - сказал Орёл, - и это лучшая благодарность за твоё спасение.
- А кто же самый красивый? - спросил маленький Львёнок.
- Этого я тебе не скажу. И Орёл расправил крылья. - Возвращайся домой, к берегам гладкого озера Чад. Может быть, тебе повезёт, и ты узнаешь, кто самый красивый.
Тут Орёл взглянул на Солнце, взмахнул широкими крыльями и улетел. А маленький Львёнок пошёл домой, к берегам гладкого озера Чад.
Много-много раз скрывалось красное Солнце за великой горой Килиманджаро, и столько же раз золотило оно верхушки пальм, прежде чем рыжий Львёнок пришёл в то самое место, где кончается Пустыня и начинаются Джунгли и где лежит гладкое озеро Чад. Львёнок нагнулся к его воде, чтобы напиться, и вдруг увидел в ней своё отражение. Из озера на Львёнка смотрел большой и могучий Лев с косматой гривой и тёмной кисточкой на кончике хвоста. И понял маленький Львёнок, что он уже не маленький Львёнок, а взрослый Лев, и он поднял голову и испустил грозный и радостный рёв. И, услышав львиный рёв, все звери и все птицы, которые жили в том самом месте, где кончается Пустыня и начинаются Джунгли, сбежались и слетелись к берегам гладкого озера Чад.
И сказал им могучий Лев:
- Слушайте и запомните, что я вам скажу: пусть каждый занимается своим делом, и если вздумает мешать другим, то только в крайнем случае. Слушайте и запомните, что я вам ещё скажу: если кто-нибудь из вас скажет мне, что я самый смелый, самый сильный, самый мудрый и самый красивый, того я разорву на части!
Так сказал могучий Лев - царь зверей и птиц - и три раза хлестнул себя по бокам хвостом с тёмной кисточкой на конце.
Тут все звери и птицы зашумели, и шумели до тех пор, пока из Джунглей не вышла молодая Львица, которая сказала:
- О могучий Лев, царь зверей и птиц! Я полюбила тебя с первого взгляда и хочу быть твоей женой!
И на берегах гладкого озера Чад звери и птицы отпраздновали африканскую свадьбу. А когда праздник кончился и все пошли спать, Лев и Львица остались одни и стали смотреть, как красное Солнце прячется за великую гору Килиманджаро. А когда стало совсем темно и на небе показались луна и звёзды, молодая Львица потёрлась головой о щёку могучего Льва и сказала:
- Я полюбила тебя с первого взгляда. Ты можешь разорвать меня на части, но я всё-таки скажу: ты самый красивый!
И могучий Лев - царь зверей и птиц - улыбнулся застенчивой улыбкой, потому что он понял, что тот, кого любят, всегда самый-самый-самый-самый.
Март 1943 года.
Наконец-то домой, в Москву!
В аэропорту нас встречают две "Эмки".
В одну садятся мои родители и еще кто-то из прилетевших и укладывается их багаж. Нас с Наташей усаживают на заднее сиденье другой машины. Я сижу, стиснутый с одной стороны своей сестрой и чьим-то чемоданом, а с другой сел красивый молодой офицер - форменная фуражка, черная кожаная куртка, аккуратные черные усики над улыбающимся ртом. Рядом с водителем поместилась молодая блондинка. Из-за спинки переднего сиденья я вижу ее затылок, зачесанные кверху, под шляпку, волосы.
На нас, детей, офицер не обращает никакого внимания. Он, придавливая меня локтем, время от времени склоняется к переднему сиденью, туда, где сидит блондинка.
Вот женщина слегка повернула голову в сторону офицера.
- Костя, ваши усы… так непривычно… Надо их сбрить…
- Всенепременно, - отвечает офицер, картаво произнося букву "р". - Стоит вам только приказать!
Капризный тон блондинки и повышенно радостные интонации офицера почему-то вызывают у меня, семилетнего, непонятное мне смущение.
Продолжения их диалога я не помню, но отчетливое ощущение, что за их словами скрывается что-то мне неведомое, но почему-то меня смущающее, запомнилось хорошо.
Потом я узнал, что офицер этот был поэт, военный корреспондент Константин Симонов, а блондинка - знаменитая киноактриса Валентина Серова.
Наш дом! Наша с Наташей детская! Холодное мартовское солнце за давно немытыми оконными стеклами, пересеченными крест-накрест наклеенными на них полосками бумаги.
Я открываю дверцы узенького стенного шкафчика. Вот они, все живы, то есть все целы, мои игрушки: заяц-боксер в красных плюшевых перчатках, песик, одетый как человек: в шаровары и жилетку в белый горошек, и желтое пятно на половину остроносой мордочки на месте. Это одна из моих любимых игрушек, я звал этого песика Шмупсик. И мои машинки все в целости и сохранности! Сейчас такими машинками никого не удивишь - маленькие модели, точные копии неизвестных мне заграничных автомобилей. Модельки привез мне отец, кажется, из Риги.
На крыше одной из машинок была тоненькая пружинка. Если эту пружинку слегка потянуть, то начинала вызванивать какая-то нехитрая мелодия. Когда мелодия заканчивалась, машинку надо было перевернуть: в днище был вделан ключик, при повороте которого мелодия возобновлялась.
Много-много позже кинорежиссер Андрей Кончаловский (мой ровесник) напишет в своих воспоминаниях, что мои машинки были в детстве предметом его мучительной зависти. Сегодня для зависти он выбирает другие объекты.
И, конечно, среди моих игрушек особое место занимал конь, примерно полметра в холке, копия настоящего коня, даже обклеенная пегой конской шкурой. Уздечка, седло, стремена как настоящие. Я уселся на коня, как до войны, и понял, что сильно подрос: обе ноги, даже согнутые в коленях, встали на пол.
Я вышел на балкон, у нас седьмой этаж. В небе, казалось, на расстоянии вытянутой руки, висят, почти касаясь друг друга, огромные серые дирижабли. Это были надувные аэростаты - противосамолетные заграждения.
Утром мама надела мне пальтишко, из которого я уже заметно вырос: между краями рукавов и варежками виднелись голые руки, обвязала по воротнику шарфом, напялила теплую шапку. Дала в руки легкие санки, которые сохранились еще с довоенного времени, и отправила гулять во дворе.
- Васечка, - напутствовала меня мама, - если к тебе какие-нибудь мальчишки начнут приставать, скажи: "Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте".
Дом наш занимает целый квартал. Он построен на уклоне одного из семи московских холмов. Двор тянется вдоль всего длинного здания, и по заснеженной покатости двора можно легко скатиться на санках и даже, проехав под аркой, оказаться в переулке, тоже заснеженном.
Я установил санки, упал на них ничком и покатил до самой арки.
Когда я возвращался вверх по двору, таща санки за привязанную к передку веревку, то увидел, что на месте, откуда я скатился, стоит какой-то мальчишка. Устанавливая возле него санки, я заметил, что он выше меня ростом и, видимо, постарше.
И тут этот незнакомец, ничего не говоря, взял из моих рук веревку, переставил себе санки, плюхнулся на них животом и покатил под горку.
Он скатился уже под самую арку, слез и потащил санки наверх.
Когда он оказался рядом со мной, я сказал:
- Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай…
Он ничего не ответил, опять упал на санки и теперь выкатился на них из арки в переулок.
Когда он снова оказался рядом со мной, я ухватил санки двумя руками за полозья и, в отчаянии крикнув: "Я тебя не трогаю!..", с размаху залепил санками по незнакомцу, да так, что мальчишка упал. Лежа на снегу, он глядел на меня, а я срывающимся голосом договорил заклятье: "…и ты… и ты меня не трогай".
Мой обидчик встал и куда-то ушел. А мне расхотелось кататься.
Возвращаясь с санками домой, я подумал: "А мама-то не всегда бывает права".
В какой-то из вечеров я остался дома один. Вдруг на улице загремела стрельба, я бросился к окну. Небо во всех направлениях прошили светящиеся, пересекающие друг друга разноцветные пунктирные строки. Первый победный салют в Москве в честь взятия города Орла. И последний салют трассирующими пулями. Потом салютовали только пиротехническими ракетами, как и сейчас.
В апреле зоопарк вернулся из Свердловска в Москву. И Валя Богданович вернулась. Наташа, фанатичная юннатка, после школы до позднего вечера пропадала в зоопарке, на площадке для молодняка. Там, среди прочих зверюшек, был ангорский волчонок Арго, с ним Наташа особенно возилась.
Через месяц нам домой позвонила Валя Богданович, просила маму прийти в зоопарк в отсутствии Наташи. Богданович показала маме подросших медвежат на площадке.
- Понимаете, - сказала Валя, - медвежата входят в силу, становятся агрессивными. А ваша Наташа затевает с ними опасные игры. Такой медвежонок может махнуть лапой и снять с девочки лицо. Я Наташу предупреждала, а она все равно делает по-своему.
Дома сестра закатила скандал. Обливаясь слезами, говорила, что жить не может без своего волчонка Арго. Ее удалось успокоить только твердым обещанием приобрести для нее щенка немецкой овчарки.
Выбрали серого, как Арго, с черной мордой, назвали Бемби. Потом Наташа уже оканчивала школу, я учился в художественной по восемь часов в день. Псом в городских условиях стало некому заниматься, и его отдали в милицейский питомник.
Как-то Наташа, уже совсем взрослой, пошла в зоопарк, навестить Валю Богданович, ставшую ведущим научным сотрудником.
И, конечно, Наташа спросила об Арго, жив ли. Валя сказала, что жив, но с годами стал ко всему равнодушен, даже на свою кличку не реагирует.
Пошли посмотреть Арго на новую территорию.
Огромный матерый волк лежал под каменной стеной, положив голову на вытянутые передние лапы.
- Арго! - позвала Богданович.
Волк не шевельнулся.
- Вот видишь, Наташа, он никого не признает.
- Арго! - позвала Наташа.
Волк поднял голову, стал вглядываться.
- Арго! Арго!
Зверь вскочил и стал метаться из стороны в сторону над краем каменного рва. Потом громко заскулил.
- Валя, пустите меня к нему.
- Ты с ума сошла!
Когда женщины уходили, волк смотрел им вслед.
…Зато у Волка есть Бог!..
Со времени отъезда в эвакуацию, еще в селе Троицкое, наша мама по чьему-то совету зашила в тряпочки очищенные дольки чеснока и повесила на тесемках нам с Наташей на шеи. По мере того как дольки засыхали, их меняли на свежие.
Может быть, благодаря этому "народному оберегу" я во время эвакуации ничем не болел. Сопливый мальчик - это не про меня!
Зато по возвращении в Москву я с лихвой все наверстал.
Когда-то меня, уже взрослого человека, врач спросил: "Чем вы болели в детстве?" Я ответил: "Всем".
Врач стал подряд перечислять все детские болезни, а мне оставалось только кивать, кивать и кивать.
А вот, что касается ангины, я могу сказать, как Карлсон, который живет на крыше: "Да я, если хочешь знать, чемпион по ангинам!"
По причине такого моего чемпионства моя мама мудро решила усиленно меня пролечить, в школу пока не отдавать, а первоклассно обучать дома.
По счастью, нашлась старенькая учительница Александра Александровна Соколова, кстати, проживающая в нашем же многонаселенном доме. Судя по ее старческой ветхости, учительствовала она еще в дореволюционной гимназии, давным-давно оставила свою профессию, но обучать восьмилетнего недоросля по программе 1-го класса школы взялась охотно.
Первый урок - арифметика.
Мама каждый раз хохотала, когда вспоминала, как я с выражением невероятного удивления на лице выскользнул из комнаты, где у меня шел урок, и шепотом сообщил маме:
- Она мне говорит, что у одного купца было десять метров бархата, он продал шесть, сколько осталось?
И тут я, пожав плечами и разведя руки в стороны, спросил с искренним недоумением:
- Откуда я знаю?!
В этом случае, наверное, впервые со всей очевидностью проявился гуманитарный склад моей натуры. Я прекрасно представлял себе купца в чалме, как из восточных сказок, в золотистом халате, как он сидит у себя в шатре, а перед ним лежат свертки бархата, и кто-то, которого я представлял себе не очень отчетливо, покупает у него этот бархат…
А цифры… цифры мне ничего не говорили.
У школьников каникулы, и у меня тоже летние каникулы.
Под Москвой были дачи, принадлежавшие Хозяйственному управлению Министерства обороны. Одну из таких дач в поселке Удельное по Казанской дороге мой отец арендовал до наступления зимы. Хозяйственным управлением ведал генерал по фамилии Карманов. Когда генерал узнал, что народному артисту Борису Ливанову придется после спектаклей или концертов ехать за город на ночной электричке, а рано утром опять спешить на электричку, чтобы успеть к началу репетиций, он предложил отцу купить машину. В гараже управления скопилось огромное количество трофейных немецких автомобилей, и было принято решение продать их в частные руки.
У отца хватило денег на маленький опель "Кадет". Думаю, что Громов покупал свой "Кадет" в том же гараже.
Отец машину не водил, мама тоже. Но генерал Карманов разрешил и эту проблему. К гаражу была приписана группа военных водителей, перегонявших машины из Германии. Когда гараж переполнился, водители оказались не у дел. Многим из них оставались считаные недели до демобилизации. Вот одного из таких шоферов, старшину Гущина Петра Павловича, человека замечательного, генерал откомандировал поработать у народного артиста.
Гущин, уже не молодой человек, был рад-радешенек: оказался в домашней обстановке.
Помню такой разговор между отцом и Гущиным:
"- Петр Павлович, генерал сказал, что там у вас в гараже шоферов пруд пруди.
- Борис Николаевич, а этих генералов у нас, так сказать, культурно выразиться, - до хрена!"
Моя красивая мама, Евгения Казимировна, всегда ревностно следила за модой и неуклонно ей следовала. Можно сказать, что жена прославленного артиста Бориса Ливанова всегда была одной их самых модных дам Москвы.
У нее был безупречный художественный вкус, и она очень гордилась тем, что в молодости успела побывать на курсах у знаменитой модельерши Ламановой.
В эвакуации было, конечно, не до модных ухищрений. Но когда вернулись в Москву и московская жизнь как бы началась заново, мама решительно занялась собой. И прежде всего перекрасила свои темно-русые волосы, превратившись в блондинку по примеру киноактрисы Марлен Дитрих, законодательницы моды тех лет. И прически модные дамы делали а ля Марлен Дитрих.