Все говорили, а я пылала. Отговорив - заблагодарили. "За огромное удовольствие… За редкую радость…" Все чужие лица, чужие, то есть ненужные. Наконец - он: Господин в плаще. Не подошел, а отошел, высотою, как плащом, отъединяя меня от всех, вместе со мною, к краю сцены: "Даму в плаще может играть только Верочка. Будет играть только Верочка". Их дружбе - моя любовь?
- А это, Марина, - низкий торжественный голос Павлика, - Софья Евгеньевна Голлидэй, - совершенно так же, как год назад: "А это, Марина, мой друг - Юра З.". Только на месте мой друг - что-то - проглочено. (В ту самую секунду, плечом чувствую, Ю. З. отходит.)
Передо мной маленькая девочка. <…> С двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками.
Передо мною - живой пожар. Горит все, горит - вся. Горят щеки, горят губы, горят глаза, несгораемо горят в костре рта белые зубы, горят - точно от пламени вьются! - косы, две черных косы, одна на спине, другая на груди, точно одну костром отбросило. И взгляд из этого пожара - такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю! <…>
* * *
- О, Марина! Я тогда так испугалась! Так потом плакала… Когда я вас увидела, услышала, так сразу, так безумно полюбила, я поняла, что вас нельзя не полюбить безумно - я сама вас так полюбила сразу
- А он не полюбил.
- Да, и теперь кончено. Я его больше не люблю. Я вас люблю. А его я презираю - за то, что не любит вас - на коленях.
- Сонечка! А вы заметили, как у меня тогда лицо пылало?
- Пылало? Нет. Я еще подумала: какой нежный румянец…
- Значит, внутри пылало, а я боялась - всю сцену- весь театр - всю Москву сожгу. Я тогда думала - из-за него, что ему - его - себя, себя к нему - читаю - перед всеми - в первый раз. Теперь я поняла: оно навстречу вам пылало, Сонечка… Ни меня, ни вас. А любовь все-таки вышла. Наша.
Это был мой последний румянец, в декабре 1918 года. Вся Сонечка - мой последний румянец. С тех приблизительно пор у меня начался тот цвет - нецвет - лица, с которым мало вероятия, что уже когда-нибудь расстанусь - до последнего нецвета. Пылание ли ей навстречу? Отсвет ли ее короткого бессменного пожара?
…Я счастлива, что мой последний румянец пришелся на Сонечку [6; 293–299].
1920
<ННВ>
(Николай Вышеславцев)
Нина Яковлевна Серпинская (1893–1955), писательница:
Молчаливый, замкнутый, рассудочный и культурный, с непроницаемым выражением светлых зеленоватых глаз и подобранного тонкого рта, он не тратил "зря" время на болтовню во время общей еды или "чаёв" на очередных вечерах.
Марина Ивановна Цветаева.Из записной книжки 1919–1920 гг.:
Задумчиво разглаживает голубое одеяло, лежащее в ногах дивана. Гляжу на его руку.
- "Н. Н.!" - чувствую ласковость - чуть-шутливую! - своего голоса - "чем так гладить одеяло, к<отор>ое ничего не чувствует, не лучше ли было бы погладить мои волосы?"
Смеется. - Смеюсь. - Рука все еще - движущейся белизной - на одеяле.
- "Вам не хочется?"
- "Нет, мне это было бы очень приятно, у Вас такие хорошие волосы, но я, читая Ваши стихи, читаю их двояко: как стихи - и как Вас!"
- "Ну - и?"
- "Мне запомнилась одна Ваша строчка:
На Ваши поцелуи - о живые! -
Я ничего не возражу - впервые…"
- "О, это когда было! - Это тогда было! - Теперь как раз наоборот! - Этого никогда и не было!" - и, спохватившись: - "Господи, что я говорю!"
- Смеемся. -
- "Н. Н., а я все-таки обижена, что Вы не хотите меня погладить. - Разве моя голова не лучше одеяла?"
- "У Вас очень хорошая голова, но когда я глажу одеяло, я по крайней мере уверен, что ему не неприятно."
- "Не возразит?" - Смеюсь. - Соскальзываю на пол - перед ним на колени - головой в колени. И вот - как сон - другого слова нет. Рука нежная нежная - как сквозь сон - и голова моя сонная - и каждый волос сонный. Только глубже зарываюсь лицом в колени.
- "Вам так неудобно?"
- "Мне чудесно."
Гладит, гладит, точно убеждает мою голову, каждый волос. Шелковый шелест волос под рукой - или рука шелковая? - Нет, рука святая, люблю эту руку, моя рука…
И вдруг - пробуждение Фомы. - "А вдруг ему уже надоело гладить и продолжает так только - для приличия? - Нужно встать, самой кончить, - но - еще одну секундочку! - одну!" - и не встаю. А рука всё гладит. И ровный голос сверху:
- "А теперь я пойду."
Встаю безропотно. Провожаю по темным комнатам. - "Ни за что не пойду провожать!" - Во мне уже упорство.
Провожаю сначала до парадного, потом до подъезда, иду рядом.
Пустота (страх его пустоты), сознание своей негодности и его осуждения, холод, неуютность. Провожаю до Соллогуба, он идет со мной обратно. Я что-то о М<илио>ти: - "Он уже забыл!" - "Напрасно Вы думаете, это будет ему служить воспоминанием на долгие годы!" Голос - не без лукавства. Что-то говорю о нем - и:
- "Когда я с Вами рядом… Впрочем, все равно: ведь Вы - издалека - издалека."
- "А каким бы Вы хотели, чтобы я был?"
- "Никаким. - Тем же. - Этим мне Вы так и дороги… - Когда это кончится…"
- "Что?" - "Наше знакомство." - "А скоро оно кончится?" - "Не знаю."
Идем по переулку. - "Знаете, если меня кто-н<и>б<удь> так встретит сейчас - никто не подумает дурно. - Хожу по улицам и колдую."
- "Почему Вы так думаете?"
- "П. ч. я сама сознаю свою невинность, - клянусь Богом! - вопреки всему, что я делаю!"
- "Вы правы."
Прощаясь, кладет мне руку на голову, - м<ожет> б<ыть> я подставила лоб? - Прислоняюсь головой к его плечу, обеими руками обнимаю за талью - юнкерскую! - Долго так стоим.
- "А Вы кажется мне, под предлогом, что гладите - лоб открыли? Охо!"
Смеется. - Стоим еще. - Я с закрытыми глазами. Легко-легко касается губами лба.
И ровный-ровный четкий шаг по переулку [12:99–101].
* * *
<…>
4-го русского мая 1920 а, понед<ельник>
НН! - Мое горе в том, что я, отвергая всё Ваше, не могу Вас презирать.
И еще мое горе в том, что я не всё Ваше отвергаю. И третье мое горе - что Вы + доблесть не получили в колыбель - sensibilite (этого слова нет по русски: чувствительность - глуповато, восприимчивость - обще и холодно).
Sensibilite - это способность быть пронзенным, уязвимость - за другого - души. - Вам ясно? -
И еще мое горе, что Вы, нежный руками - к рукам моим! - не нежны душою - к душе моей! Это было и у многих (вся моя встреча с З<авад>ским! - с его стороны!), но с тех я души не спрашивала.
Конечно - руками проще! Но я за руками всегда вижу душу, рвусь - через руки - к душе, - даже когда ее нет. - А у Вас она есть (для себя!) - и ласковость только рук - от Вас!!! - для меня оскорбление. Встреча с Вами для меня большое событие. Господи, когда я думаю о мирах, которые нас рознят, мне все равно - руки! - Не хочу - не льщусь - не надо! Только руки, - я за это себя никогда не продавала! Когда-то, в минуту ослепительного прозрения, я сказала о себе - маскируя глубину - усмешкой:
"Другие продаются за деньги, я - за душу." С кожей и костями продаюсь - кому не продавалась! - и как всегда хотела быть послушной!
- Еще меня сбивает Ваше "приятно". - Ах, Господи, когда одному мучительно от несоответствия, а другому приятно от соответствия, - какие тут соответствия и несоответствия! - Исконная бездна мужского и женского! -
Милый друг, Вы бы могли сделать надо мной чудо, но Вы этого не захотели, Вам "приятно", что я такая. …Так гладят кошек или птиц…
Вы могли бы, ни разу не погладив меня по волосам ("лишнее! - и так вижу!") и разочек - всей нежностью Вашей милой руки - погладив мою душу - сделать меня: ну чем хотите (ибо Вы хотите всегда только лучшего!) - героем, учеником, поэтом большого, заставить меня совсем не писать стихи - (?) - заставить убрать весь дом, как игрушечку, завести себе телескоп, снять все свои кольца, учиться по английски.
Всю свою жизнь - с 7 лет! - я хотела только одного: умереть за, сейчас, 27 бы попробовала "жить для"… Не для Вас - Господи! - Вам этого не нужно (потому не нужно и мне!) - а через Вас как-то, - словом Вы могли бы взять меня за руку и доставить прямо к Богу. - Вот. -
И блоковские "стишки" я бы Вам простила (о себе уж не говорю!), и Асину книгу, и Вашу Устинью проклятую, и огород - дружочек! - но Вы не захотели мне ничего объяснить, у Вас просто не было напряжения, воли к моему - ну, что ж, скажу! - спасению. П. ч. Павлик А<нтоколь>ский, который пишет:
- пора
Офицерам вставать за Петра -
и сам никуда не встает - такого союзника - в моем! - мне не надо. - Лучше уж такие враги, как Вы.
Вы сделали дурное дело со мной, дружочек.
Вы сказали: - "Не то, но впрочем можно и так". В первое я поверила и, поверив в первое, не поверила во второе. (П. ч. сказал НАСТОЯЩИЙ человек!)
Вы оказались слишком строгим для знакомого (какое Вам дело?) - и недостаточно - для человека так или иначе вошедшего в мою жизнь.
Да, я в Вашу комнату вошла, а Вы в мою жизнь. - В этом всё. - Я, легкомысленная, оказалась здесь тяжелее Вас, такого веского!
- Знаете, кем бы я бы хотела быть Вам? - Вестовым! Часовым! - Словом, на мальчишеские роли! -
- "Поди туда - не знаю куда,
Принеси то - не знаю что."
И я бы шла бы и приносила. (- Господи, какая у меня сейчас к Вам нежность!) - Собакой бы еще сумела быть…
А придется мне - и это наверное будет, и мне грустно. Ну, словом: от призрака (героя какой-нибудь чужой или собственной книги) - от призрака - к подлецу (живому), от подлеца - к призраку…
- О! -
Слушайте внимательно, я говорю Вам, как перед смертью: - Мне мало писать стихи! Мне мало писать пьесы! Мне надо что-нибудь - кого-нибудь (ЛУЧШЕ - ЧТО-НИБУДЬ!) - любить - в каждый час дня и ночи, чтобы всё шло - в одно, чтобы я не успела очнуться, как - смерть.
Чтобы вся жизнь моя была одним днем + трудовым! - после которого спят - каменно.
Поймите меня: ведь всё это мое вечное стремление таскать воду по чужим этажам, помочь какому-н<и>б<удь> дураку тащить узел, не спать, не есть, перебороть (себя и трудность!) - это не просто: избыток играющих сил - клянусь! -
Но не моя вина, что все трудности мне слишком легки - все отречения! - что всё это опять - игра. Найдите мне тяжесть по мне.
И - чтобы - не тяжесть ради тяжести (как разгребание снега ради мускулов!), а чтобы это кому-н<и>б<удь> было нужно.
Распределите каждый час моей жизни, задавайте мне задачи, как сестры - Золушке:
"Отбери чечевицу от гороха…"
И только - ради Бога! - никаких фей на помощь! <…> [12; 119–121]
* * *
Прощаясь как-то, Вы сказали мне:
- "Подождите меня не любить!"
- "Подождите меня любить!" - вот что сказать Вам следовало. - Исполняю Вашу просьбу дважды.
* * *
А есть у меня чувство, что это отношение безвозвратно испорчено. - Посмотрим.
* * *
12 ч. ночи.
Давным-давно - 10 лет тому назад - я испытывала это чувство <…>.
Самое первое: ну, что я ему сделала?
И чувство такой беззащитности, такой покорности!
- Вот я, делай что хочешь, я буду всё делать, что ты хочешь, если скажешь: не дыши - не буду дышать, только не отталкивай, не отталкивай, не отталкивай, я ведь тебе ничего не сделала, прости меня, я земля под твоими ногами, топчи!
О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? - Не зуб, не голова, не рука, не грудь, - нет, грудь, в груди, там, где дышешь, - дышу глубоко: не болит, но всё время болит, всё время ноет, нестерпимо! <…>
Секундами безнадежное решение: не видеться! Ни за что! - пусть соскучится! - ведь соскучится же! Пусть думает, что забыла!
И ледяной ужас: вдруг подумает, что забыла?! И потому - не придет?
- Ни за что не пойду, ни за что не пойду, ни за что не пойду, скажу себе: он уехал в Т., поверю - и не пойду, п. ч. глупо - раз он в Т-ве.
Но ведь я буду знать, что он не в Т-ве, я ведь не поверю, я буду знать…
И - главное - если бы мне сказали: через хо дней ты его увидишь. Но ведь я каждый, каждый, каждый вечер буду его ждать, и он каждый, каждый, каждый вечер будет не приходить, а что он и через 10 дней не придет - и через месяц - никогда?! Господи, когда я его 1/2 дня не вижу, мне кажется - подвиг! Ведь я все время отуманиваю себя: стихами Mme de Stael, людьми, все время сражаюсь, каждую минуту отстаиваю себя у необходимости в нем, для меня каждая минута - без него.
О, я знаю себя! Через полных два дня у меня будет такое чувство исполненного долга, такое сияющее чувство донесенной - непосильной! - ноши, я почувствую себя ТАКИМ ГЕРОЕМ, что - секунду тому назад и думать об этом не посмев! - вцеплюсь в любой предлог - и ринусь к нему, чистосердечно веря, что иду по делу.
Господи! Ведь я не преувеличиваю. Отбросим 4–5 часов, которые сплю, и подсчитаем минуты.
48 час. − 10 = 38 ч. 38 × 60 = 2280
38
60
--
2280 - Две тысячи двести восемьдесят минут, и каждая, как острие! Ведь это - ТАК. А для него - между рисованием, грядками, прогулками, и еще не знаю чем (м. б. любит кого-нибудь?) - для него это даже не два дня, а просто - ничего, ничего даже не заметит.
Так я еще мучалась 22 лет от Сони П<арнок>, но тогда другое: она отталкивала меня, окаменевала, ногами меня топтала, но - любила!
А этому я - глубоко и растерянно задумываюсь - просто НЕ НУЖНА. Ведь он про друзей говорит: - "Ежели бы они умерли, я бы их наверное скоро забыл…" А я разве для него - друг? - Так - "приятно".
Господи, каюсь до конца: с гордыней кончено, "приятно" - согласна, но одного не могу! Не могу! Не могу! - чувствовать себя меньше, чем стук в комнате. Этого не могу - и не гордыня встает - а последний остаток разума: "ничего не добьешься!" и - то, с чем умру - корректность. <…>
- Господи, что я ему сделала, что он меня так мучит?
А я-то думала, что уже никогда больше никого смогу любить! - Точно тогда, 17 лет, кудрявая после кори, - в первый раз!
- Стихи. - Но моих стихов он не любит, они ему не нужны, значит и мне не нужны, - что мне до того, что Бальмонт похвалит?!
<…>
- З.<авад>ский тоже меня не любил, но ему льстило мое внимание, и - кроме того! - я могла ему писать. Любил стихи. Кроме того, в III Студии я была в чести, это увеличивало для него мою ценность, - хоть именем моим мог похвастаться! (III Студия еще менее известна, чем я!)
А этот - [12; 122–125]
* * *
<…>
9-го русского мая 1920 г.
Так я только раз в жизни мучилась, - 10 лет назад! - 17-ти лет! Я совсем забыла, как это бывает. Как будто бы я лежу на дне колодца, с перешибленными ногами и руками, а наверху ходят люди, светит солнце [12; 130].
* * *
НН! А начали все-таки - Вы! (Друг дорогой, не виню!) - Вы первый сказали: - "Если бы я действительно был старым учителем, а Вы моим юным учеником, я бы сейчас возложил Вам руки на голову - благословил бы Вас - и пошел." - Как же после этого не подставить головы - не поцеловать благословивших рук?
И - заметьте - я крепилась до следующего вечера!
* * *
Странно: все мистики любили - Ночь, пели - Ночь, молились - Ночи! - Новалис - Сведенборг - я мистиков плохо знаю, но ведь и масоны собирались ночью.
И не только мистики, - все, одаренные даром души! (О, моя Беттина!)
- И вот Вы, милый НН, мистик и существо - вопреки всему! - определенно одаренное даром души, (я бы сказала - духа!) - так просто решаете: ночь - для сна. И ничего не чувствуете в темноте. Если это в воспитательных целях, поверьте: ночь для меня - самое меньшее - целоваться!
Ночью - я чувствую - от меня просто идут лучи. И - по чести - разве я существо любовной страсти? Я, вообще, существо.
И "справиться" со мной можно было - знаете - как? - "М<арина>, подумайте глубже, почувствуйте глубже…"
- И всё. - [12; 139].
* * *
<…>
НН! В первый раз, когда Вы меня провожали, я в первый раз за всю мою жизнь остановилась не перед своим домом.
Всячески можно истолковать: 1) что мне до старого дома, раз есть новый дом (Вы), 2) просто не хочу домой 3) хочу домой, но не к себе (к Вам!) и т. д. А в итоге: ни своего дома, ни Вашего. <…>
* * *
НН хитер. Зная, что будет мучиться от меня, предпочел мучить - меня.
* * *
- Как это у него внутри, в груди? - Встречался, ждал, радовался, смеялся, провожал ночью по Поварской, гладил по голове - а потом сразу: заказ на декабристов - верниссаж - в промежутки - огород - какие-то старики - обеды и ужины…
Глядя на свои руки вспоминает ли он иногда, что я их целовала? <…>
* * *
16 го мая 1920 г. - Воскресение, - Троицын день
День нашего примирения, дружочек.
Жаль, что я в этот день не могу преподнести Вам - новую любовь! (Не готова еще.)
Мириться с Вами я не пойду, хотя книжка Ваша готова - переписана и надписана.
- "Милому ННВ. - с большой грустью - от чистого сердца - в чудесный Троицын день."
Но у Вас сегодня - верниссаж, Вам не до Троицына дня и не до женских стихов.
Брат Володечки, Вы сейчас в роли доктора (дай Бог, чтобы не фельдшера!) - и сами этого не подозреваете.
Вы из породы "уважающих женщину", не смотрящих глубже - не подходящих ближе, чем нужно. С Вами мы наверное будем хорошо дружить, и, если Вы так умны, как надеюсь, мне с Вами не будет скучно [12; 155–156].
* * *
<…>
После встречи с НН. я как-то подавлена, открыв, что у меня живое сердце (для любви и для боли, - вот: "ноет!") я стала себя бояться, не доверять. - "Tu me feras encore bien mal quelque jour" - стала меньше себя любить.
10 лет я была Фениксом - бессмысленно и блаженно сгорающим и воскресающим (сжигающим и воскрешающим!) - а теперь - сомнение - подозрительность какая-то:
"А ну-ка - не воскреснешь?"