- Не добра же от гадов ждать, - сквозь стиснутые зубы процедил Самусев. - Учтите только: поднимется стрельба - всем конец. Танкам сюда от хутора минут пятнадцать ходу. Только одно может нам пособить... - Заря и Пельменных затаили дыхание. - Быстрота и находчивость. Песок, сапоги, руки заменят оружие. Песком засыплем глаза солдатам. Сапогами будем бить под живот. Руками - рвать глотки. Пленные помогут. В общем, если не опомнятся гитлеровцы, сомнем. Бери, Заря, половину людей и быстро на ту сторону дороги. Кинемся с двух сторон.
- Ну-ко будет им солоно!.. - Сузив глаза, Пельменных проверил, легко ли выходит из чехла охотничий нож с простой деревянной ручкой, и, пригнувшись, неслышной походкой таежника нырнул в кусты.
* * *
Лес выплеснул на дорогу два десятка безоружных, но страшных своей яростью бойцов госпитальной команды.
Обрываемой струной взлетел над дорогой пронзительно-звонкий выкрик Самусева: "Батальо-он!" Но эта мальчишеская хитрость была не нужна - встречная реакция пленных оказалась молниеносной. Четкий строй конвойных, в каждого из которых уже вцепились четыре, шесть, восемь пленных, вцепились насмерть, по-бульдожьи, мгновенно распался на несколько бешено катающихся по обочинам клубков сплетенных тел.
Со стремительностью распрямляющейся пружины метнулся к обер-лейтенанту пленный в командирской гимнастерке. Вцепился обеими руками в лаковый поясной ремень, рванул. Заваливаясь на правое стремя, фашист вырвал из кобуры тяжелый "вальтер", двойным ударом оглушил пленного, вздыбил лошадь, но было уже поздно.
Негромко щелкнул выстрел, и лошадь начала неловко валиться наземь.
Курок "вальтера" поднимается, как у револьвера, [107] самовзводом. В считанные секунды оставшейся ему жизни обер-лейтенант успел трижды нажать на спуск.
Впрочем, на исход схватки это уже не оказало никакого влияния. Ожидавшие подвоха только со стороны пленных, ошеломленные стремительно-дерзким нападением, конвойные не могли оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Никто из них не успел открыть огонь, а в рукопашной они были попросту обречены - слишком велика была воля к свободе у пленных, слишком сильно у бойцов Самусева стремление обладать оружием.
Володя Заря, еще в Севастополе подружившийся с моряками-десантниками, старательно разучивавший с ними приемы рукопашного боя, в несколько скачков достиг заранее облюбованного гитлеровца, перехватил ствол вскинутого "шмайсера", рванул на себя и в сторону, сильно и точно ударил коленом под живот. Набегавшего второго конвоира Заря, не разворачивая выхваченного автомата, встретил резким ударом в переносицу. Разом ослепшего врага он отбросил в смертельные объятия пленных. Подхватив второй автомат, Володя кинулся в гущу свалки. Вскоре все было кончено, не осталось ни одного живого фашиста. Напуганная запряжка рванула в глубь лесополосы и остановилась лишь тогда, когда бричка намертво засела в непролазной чащобе.
А на дороге началось "братание".
Короткая команда Самусева прервала объятия, бессвязные слова благодарности.
- Немедленно в лес! Очистить дорогу! Чтоб не осталось ни малейшего следа!
Собрались у брички, шагах в ста от перекрестка.
Подсчет трофеев занял немало времени. Помимо оружия, взятого у охранников, в бричке оказалось несколько коробок с автоматными патронами, ракетница, сумка с толстыми, меченными цветной краской патронами, десятка три гранат, сухой паек конвоиров, две канистры с отличной питьевой водой.
Мы с Машей захлопотали возле раненых. Пленный в командирской гимнастерке оказался батальонным комиссаром, они присели с Самусевым под раскидистой алычой. [108]
Коротко обрисовав положение на этом участке фронта, познакомив с историей группы пленных, перехваченных влившимися в прорыв немецкими частями, батальонный комиссар поднял глаза на Самусева.
- Значит, вместе будем прорываться, товарищ комиссар? - спросил старший лейтенант.
- Оно хорошо бы! - Комиссар отмахнулся от овода, норовившего умоститься на бровь, рассеченную ударом "вальтера". - Да только раненых у нас больно много. Быстрого темпа не выдержим. Сделаем иначе. Отберем из наших тех, кто покрепче, нарядим в немецкую форму. Дисциплинка у фашистов - слава богу, службу знают. При офицере кто и обратится, так только к старшему. А я немецким в совершенстве владею - два года в торгпредстве работал... Любопытного облаю, как ганноверский унтер. Два десятка автоматов, конечно, не один. Только пока мы друг другу не в помощь. Вы, кстати, тоже захватите два-три комплекта немецкой формы. Сгодится. - Тяжело поднявшись, комиссар начал снимать гимнастерку.
Час спустя на дороге, где осевшая пыль уже прикрыла красно-бурые подтеки, вновь выстраивались "пленные". У троих - в центре, в хвосте и голове колонны - под шинелями и драными плащ-палатками были спрятаны автоматы. На повозке рядом с комиссаром, напялившим на себя форму обер-лейтенанта, пристроились два ездовых - лучшие гранатометчики. Восемь тщательно выбритых и умытых "конвойных" окружали с виду по-прежнему жалкую колонну "военнопленных".
На прощание батальонный комиссар крепко обнял Самусева, сунул ему в карман впопыхах нацарапанную записку.
- У вас шансов больше. Дойдешь - передашь по начальству. Ну, будь. Не рискуй безоглядно, а вот так. По-умному. Чтобы мы их, а не они нас. И еще запомни - сумку обер-лейтенанта абверовца тебе оставляю. Крепко береги... Ну, дружище, давай. - Круто развернув Самусева, комиссар по-дружески подтолкнул его.
Колонна тронулась.
Через полчаса мы тоже покинули место недолгого привала. Позади остались первая победа и первые, после госпиталя, могилы. [109]
Через три часа остановились на отдых. Продолжать движение было опасно - лесополоса разреживалась неподалеку от хутора, к которому мы подошли. Поразмыслив, Самусев отвел группу назад в лес, а сам вместе с Зарей и Машей ползком выбрался на опушку. Отдаленный и ленивый перебрех хуторских псов несколько успокоил наших. "Шарики" и "бобики" в занятых селениях быстро усваивали необходимые нормы поведения с оккупантами - втихую прятались по задворкам. И все же Самусев решил не рисковать.
- Вот что, Маша. Давай быстро назад. Возьми пару нижних рубах, обрежь рукава, сметай хоть наспех какую-нибудь юбчонку. Вместо гимнастерки наденешь майку. Не забудь и про головной платок. Прихвати охапку хвороста. А мы пока за хатами понаблюдаем.
Маша уползла. Заря и Самусев, наметив крайнюю, похожую на сарай приземистую саманную хатенку, затаились в кустах. Низкое басовитое гудение заставило обоих вздрогнуть. Вскинув голову, Самусев чертыхнулся. Тяжелый мохнатый шмель с золотистыми комочками обножек на задних лапках с ходу залетел в паучью сеть, заворочался в липких нитях, с усилием выпутался, устремился дальше.
- Лихой, бродяга, - завистливо вздохнул Заря. - Вот бы нам так же, по-шмелиному!..
- Так и будет, - уверенно ответил Самусев. - Гитлеровцам сейчас не до тыла. Рвутся вперед очертя голову. Линии фронта нет, есть соединения на марше. Где мимо, а где и через, думаю - пройдем.
- Ну-ну... - Володя сорвал шершавый листок щавеля, вкусно причмокивая, стал жевать. - А хорошо ли Иванову посылать на хутор? Может, лучше я?
- Косы, - недовольно буркнул Самусев. И, видя, что Заря не понял, пояснил: - Косы у нее не стрижены. Зоя - та под мальчика, ей опасно. А Иванова должна сойти за деревенскую. Сапоги, правда, не совсем к месту, но на Кубани женщины и в сапогах ходят. Ты из "шмайсера" метров за сто не промахнешься?
- Поручусь и за двести.
- Видишь стожок? Займешь там позицию на случай чего, перед тем как выйдет Иванова. А мы вас отсюда подстрахуем. Эшелонированная, значит, будет оборона. Все по правилам. [110]
Почти четырехчасовое наблюдение окончательно успокоило обоих. За все это время из саманной хатенки только один раз вышла женщина, видно немолодая, с палочкой и коромыслом. А когда Маша в своем кустарном "туалете", похожая не то на нищенку, не то на ряженую, уже готова была отправиться в путь, со двора крайней саманной хатенки выехала телега, запряженная красно-бурой коровой. Повозка направлялась прямо к лесополосе.
- Отставить разведку, - довольным голосом произнес Самусев. - Будем вести гражданскую дипломатию.
Женщина, погонявшая корову длинной хворостиной, не та, которая выходила за водой, а помоложе, время от времени нагибалась, сгребала в охапку золотившиеся на стерне пучки соломы, бросала их в телегу. Видно, хутор отапливался, а может, и кормился остатками не очень тщательно, второпях убранного хлеба. Вблизи хутора стерня была чистой, прибранной. Здесь же, возле лесополосы, еще лежали сухие как порох валки необмолоченной пшеницы.
Женщина постепенно приближалась к опушке. Когда ей оставалось не больше полусотни шагов до засады, Самусев легонько тронул за локоть Машу:
- Давай.
Завидев поднявшуюся из-за кустов Иванову, казачка настороженно остановилась. Но уже через несколько минут, преодолев вполне понятную робость, двинулась навстречу. Женщины о чем-то негромко поговорили и направились к опушке.
Нашу новую знакомую звали Варей. Она рассказала, что немцев у них нет. Заезжали, видно, разведчики на мотоциклах и транспортерах, однажды побывали танкисты, но подолгу не задерживались.
- "Мамка, яйко... Мамка, млеко..." Нажрутся, наплещутся у крыныци тай укатывають. Слава тоби, господы. На блыжних хуторах, мабуть, много их, а мы биля шляху. Курей, утей пострилялы. Та то перебидуется. Бабы наши як кошкы хытрущие: в клунях пусто, все позакопувалы. А для вас найдем и сальця и вынця.
- Винца-то ладно. Водички бы! За весь день по кружке на брата только и пришлось. [111]
- Так я разом, разом, - всполошилась Варя. - Тилькы худобу мою поверну та сосидок поклычу. Пидешь зи мною? - Обратилась она к Маше.
Та вопросительно глянула на Самусева. Старший лейтенант кивнул.
- Будешь в хуторе - попроси из одежды чего-нибудь. Себе и Зое. Костюмеры из вас липовые. В таком наряде ты сама любой патруль напугаешь.
В сумрачной прохладе деревенского дома, залпом опустошив крынку густейшего холодного молока, Маша в изнеможении опустилась на широкую скамейку. Варя, простоволосая, разрумянившаяся, шлепая босыми ногами по саманному полу, металась по кухне. Ее мать, та самая старушка с палочкой, которую видели благодаря оптике Заря и Самусев, отправилась по соседкам.
На маленьком хуторе едва ли не каждый приходился друг другу кто кумом, кто сватом. А может, дело было не только в родстве. Не прошло и трех часов, телега оказалась нагруженной сверх всякой меры.
Сзади возвышалась кадушка с водой, обвязанная поверху чистой мешковиной. На дне телеги были уложены две громадные парусиновые торбы со свежим, выпеченным на капустном листе домашним хлебом, кусками чуть присоленного, в три-четыре пальца толщиной сала. Тут же сливочное масло в здоровенной кастрюле, глиняные горшки с варениками, залитыми сметаной, пироги, яйца...
Даже в лучшие времена этот груз вызвал бы зависть у любителя вкусно поесть. Сейчас же, на втором году войны, он был сокровищем. Маша не могла прийти в себя от удивления. Будь она постарше или по-опытнее, наверное, заметила бы, с каким усилием отводят глаза от громоздившейся на телеге снеди трое Вариных казачат. Но радушие Вари и ее соседок было столь искренним, что Ивановой и в голову не пришла простая мысль: если в хатах всего вдоволь, хозяева не собирают в поле необмолоченные колосья.
Тронулись, когда уже стало темнеть. Тяжко наваливаясь на ярмо, словно от оводов отмахиваясь хвостом от недреманого кнута Вари, вышагивала буренка. Маша, сменившая самодельный наряд на серую, плотного холста юбку, просторную кофту, повязанная настоящим, [112] "в горошек" платком, ничем теперь не отличалась от любой хуторянки. Под соломой, на всякий случай прикрывшей от постороннего взгляда драгоценный груз, была спрятана и женская одежда для меня.
В безветренном вечернем воздухе с шорохом проносились стаи воробьев, высвистывали что-то свое жирующие на стерне перепелки, мерно поскрипывала телега. И только отдаленный гул откатывающейся все дальше на юг артиллерийской канонады, гул, не слышный днем и едва уловимый сейчас, в сумеречной тишине, напоминал о том, что идет война.
К лесополосе Варя и Маша подошли, когда совсем стемнело. Кто-то из бойцов, сменивших Зарю в его передовом секрете, вглядевшись в лица женщин, молча зашагал вперед, схватил свободной рукой рог буренки. И только по злой нетерпеливости, с которой он тащил вперед притомившуюся корову, Иванова поняла, как ждут ее и тяжелую кадушку с водой те, кто расположились в чаще.
Пили вдоволь, взахлеб, черпая кто чем - котелками, крышками, немецкими касками, подобранными на месте схватки. Выпили бы, наверное, всю кадушку, если бы Самусев не опомнился, не прикрикнул, чтоб оставили воды на дорогу.
Потом сидели, разбившись на группы, наедались впрок перед дальним странствием. Тащить с собой горшки и глечики было бессмысленно. В НЗ отложили хлеб и сало. Самусев глянул на часы. Время приближалось к одиннадцати. Отозвал Зарю, велел ему повнимательнее наблюдать за юго-восточным сектором и пошел проводить Варю до опушки - женщина торопилась, а ему хотелось подробнее расспросить о дороге.
Выбрались к опушке, остановились. Старший лейтенант открыл планшет, вытянул плотную пачку денег, протянул Варе:
- Возьмите.
- Шо-о? Та ты дурный, мени ж сосидкы очи повыцарапуют. Германец як у себе тут хозяйнував, а я з своих гроши браты буду! Та не мое то все, обще!
- Возьмите, пожалуйста. Для детей пригодятся, у вас ведь трое...
- Диты при матери. Колхозом жылы, колхозом и войну перебудемо. Сховай. Сховай, розсержусь. Ты вот [113] шо, старший лейтенант. - В голосе Вари зазвучали какие-то новые, незнакомые нотки. - Будете германця назад гнаты - завернить на хутор. Выпьемо тоди чарочку, може, оградку солдатской жинци поправышь. - Неожиданно вскинув руки, она притянула к себе растерявшегося Самусева, поцеловала его в растрескавшиеся губы и тут же оттолкнула. - Бувай здоровенькый... купець. - Варя быстро удалилась, нахлестывая тяжело вздыхавшую буренку.
Несколько минут Самусев стоял неподвижно, потом повернул обратно. Ночь не длинна. А до рассвета надо успеть еще многое сделать. Встретивший его Заря отрапортовал:
- В двадцать три тридцать в секторе замечены две ракеты. Зеленая и красная. Интервал - секунд десять.
- Именно так - сначала зеленая?
- Так точно.
- Дистанция?
- Затруднюсь сказать, товарищ старший лейтенант, но большая. На пределе видимости. Первую чуть не просмотрел.
- Молодец батальонный комиссар! Далеко ушел. - Самусев на мгновение запнулся. - Ну ладно. Поднимай людей.
И опять мы шли до самого рассвета, шли ускоренным шагом, но теперь уже с оружием наизготовку.
Ракеты, выпущенные группой комиссара, означали, что основной поток немецких колонн движется параллельно дороге, и если отклоняется, то больше к югу. Поэтому Самусев повел нас севернее, наперерез наступавшему противнику. Перейти линию фронта на фланге совершавших бросок гитлеровских частей было, наверное, проще.
Правее, ближе к дороге, двигался дозор под командованием Зари - шесть бойцов с автоматами и гранатами. Еще трое вооруженных составляли головное охранение, обоз и "санчасть". Впрочем, в сумках у нас с Ивановой осталось всего по два индивидуальных пакета.
Но теперь мы не чувствовали себя окруженцами. Мы были отделением автоматчиков с двойным резервом личного состава. Отделением, идущим по своей, пусть временно оккупированной, но своей земле. [114]
...На дневку расположились прямо в степи - от одной лесополосы изрядно оторвались, а до следующей оставалось километров десять. Отдаленный гул моторов возвестил о приближении очередной мотоколонны. Собственно говоря, движение на дороге не прекращалось и ночью. Время от времени какой-нибудь лихач водитель вспарывал темноту белыми мечами света резервных, "не подсиненных" фар. Однако это не мешало нам. Фашисты не отклонялись от основного маршрута.
Другое дело - день. С высоты кузовов громоздких трехосных машин было, вероятно, далеко видно, а рисковать понапрасну Самусев не хотел. Километрах в полутора от дороги в неглубокой, полого уходящей на север ложбинке мы обнаружили ветхий, полуразвалившийся сарай.
Родничок, бивший чуть в стороне, наполнял неглубокий ручей ледяной чистой как роса водой. Даже сейчас, в августе, поднималась вокруг сочная трава. В тени развесистых ив сохранились крепко вбитые колья - не то от скамей, не то от общего бригадного стола. В прежние времена тут располагался, наверное, полевой стан.
Здесь-то и разместилась на дневку наша команда, которую со вчерашнего утра мы именовали не иначе, как "севастопольский батальон". Четверо с автоматами ушли в дозор. Остальные, истосковавшиеся по живой, немеряной воде, едва не осушили ручей. И впервые за двое суток по-настоящему мылись. Потом блаженно развалились на ворохах подопревшей соломы, на старой ветоши, захрапели на разные голоса.
Только двоим долгожданный привал не обещал необходимого отдыха - мне и Маше. Нам предстояло идти в разведку, выяснить, что ожидает "севастопольский батальон" по ту сторону лесополосы, которая темной бахромой оторочила по горизонту сияюще-синее небо.
Самусев понимал, что после двухдневного марша еще один тридцатикилометровый переход (днем предстояло обернуться в оба конца, а ночью вести за собой группу до следующего подходящего укрытия) окажется мучительно тяжелым для девушек. Но выхода у командира не было. Одежда, раздобытая Машей на "Варином хуторе", совершенно преобразила обеих. [115]
Инструкция, которой Самусев напутствовал нас, была предельно проста.
- Далеко за полосу не уходите, - тихо говорил он. - Километров пять - семь, не больше. Оружие не берите, не в нем ваша сила. Хорошо бы наметить ориентиры, чтобы ночью не сбиться с дороги. Встретите гитлеровцев - держитесь спокойно. В случае чего - идете с хутора Криничного. Слышали, что на хуторах близ Верховской совхоз большой разогнали, хотите овец прикупить. Деньги - вот они. - Присев на корточки, Самусев набрал полные пригоршни мягкого чернозема и начал старательно перетирать в земле новенькие купюры. - И еще. Коли зайдет разговор о купле овец, не спешите показывать деньги. Сделайте это только тогда, когда вас вроде бы вынудят. Вы должны разыграть не то чтобы подкулачниц, но таких - ни нашим, ни вашим... Советская власть вам вроде не враг, но вы бы не прочь погреть руки на большом пожаре...
- Что?! - не вытерпела я. - Да я лучше умру, чем натяну на себя такую личину...
- А ты сядь, не пыли! - грубо оборвал меня Самусев. Впервые в его голосе я услышала настоящую злость. - Нам не смерть твоя нужна, а данные разведки. Марию Стюарт тут исполнять нечего. Надо - и обниматься с немцами будешь. Пока я командир, ты должна выполнять мои приказы. Ясно?
- Товарищ старший лейтенант! Да ведь я...
- Все! Разговорчики отложим. Собирайтесь. По дороге обсудите мое приказание между собой. И вот что, - проговорил он, уже остывая. - Постарайтесь засветло вернуться. Хоть немного, да передохнете, прежде чем вести группу.
* * *
Ясным августовским утром мы шагали по мягкой, росистой траве, стараясь получше выбрать да покрепче запомнить дорогу. Прохладный крутобокий валун, встопорщенные кусты орешника, брошенная, видно, еще с прошлой осени развалившаяся телега, копешка полусгнившего сена - все бралось на заметку.