28
Домой после этой встречи она вернулась тихая, точно пришибленная. Повесила пальто у двери, привычным жестом поправила волосы - летом она не носила шляпы - и с застывшим лицом прошла к своему столу.
Алеша хотел обнять ее, но остановился в нерешительности: такую безнадежную печаль, почти обреченность выражало все существо матери, казалось, любое прикосновение вызовет у нее вспышку боли. Подросток сдавал последний экзамен за седьмой класс и сидел дома, готовился, не соблазняясь солнечной погодой. Весь день у него заполнен учебой: общеобразовательные и музыкальные предметы, бесконечные упражнения на рояле, комсомольские поручения. Алеша мечтал об институте. Школа, училище, институт объединены в учебный комплекс под одной крышей большого дома на улице Воровского, который являлся сейчас центром всех устремлений мальчика. Сделаться гордостью школы оказалось очень трудно, но ради этого стоило напрячь силы. Увлеченный своими делами, Алеша в последнее время как-то отошел от матери. И вот она сидела перед ним, такая несчастная. Конечно, первое, что пришло ему в голову, была мысль о смерти больного. Он редко видел мать плачущей. По правде говоря, она не умела плакать, одна слезинка - и ту смахнула, стыдясь. То ли дело, когда плачет домработница Надя! Вытащили у нее сегодня в магазине шестьдесят рублей, данные ей на покупки, и она заливалась таким самозабвенным плачем, что Алеше даже весело было слушать ее. Но так как Надины рыдания мешали ему заниматься, то он сразу избавился от них, а заодно и от проблемы покупок. Все разрешилось очень просто: он достал из шкафа бумажник, подаренный ему Софьей Шефер, и отдал Наде шестьдесят рублей из собственных сбережений. Алеша собирался открыть счет в сберкассе, чтобы со временем купить велосипед. Но как-то совестно было заводить сберкнижку на свое имя для денег матери, которые она давала ему на расходы.
Надино огорчение устранилось легко, а как быть теперь?
- Мама! - Алеша опустился на пол и, совсем как в недалеком детстве, положил голову на ее колени. - О чем ты, мама?
Слеза упала на его шею, выступившую из отложного воротничка.
"Совсем не загорел: даже погулять мальчишке некогда. Способный, но и усидчив очень. Аржанов тоже гордился бы таким сыном", - подумала Лариса, сжала ладонями голову Алеши и поцеловала в крутой лоб с зачесанным набок чубом.
- У тебя уже под носом почернело, Алешка! - неожиданно улыбаясь, поддразнила она сына. - Скоро усы начнут расти. А прическа-то, прическа! Помнишь, как в шестом классе вы взбунтовались против стрижки?
- Прошло? - спросил он радостно, хотя и не получил ответа на свой вопрос.
- Нет еще, но ничего, пройдет.
- Знаешь, что! Я сижу с самого утра, даже устал. Давай поедем на Сельскохозяйственную выставку. Она еще не открыта, но там есть агроном, отец моего товарища, он нас пропустит.
- Зачем же мы поедем, если она не работает?
- Посмотрим, что там готовят к открытию.
По тому, как охотно откликнулась мать на его предложение и как начала хлопотать, накрывая на стол к обеду, подросток понял, что она расстроена не из-за своей работы.
Выйдя на улицу, Алеша взял ее под руку. Он был уже немножко выше Ларисы, и когда шел рядом, то походил скорее на ее брата, чем на родного сына.
Как он любил ездить по Москве на троллейбусе или в автобусе! Чудесно в метро, но там не видно города, а тут едешь, смотришь, и на каждом шагу она иная - Москва. Прекрасен Ленинград (мальчик был там с матерью, когда она ездила в командировку), но Ленинград строился по плану. Двести лет он был столицей, и страна украшала его, все отрывая от других городов. А старая родная Москва строилась бестолково. И достался в наследство Алеше громадный город с планировкой, запутанной до невозможности. Масса тупичков, переулков, кривых улочек. Дома - то гиганты со всеми бытовыми удобствами, то облупившиеся, древние особняки и просто деревянные бараки. Но перестройка шла упорная, и не за счет других городов - те тоже строились и хорошели.
Москва сейчас так и дышала, так и звучало строительство, там двигались ажурные стрелы подъемных кранов, там бульдозеры ворочались. Экскаватор, окутанный ржавой пылью, рушил стену старого особняка, толкал ее ковшом, как слон головой, выворачивал железными бивнями балки перекрытий. Смотреть на это было ужасно интересно, и Алеша вполне понимал взрослых и ребятишек, толпившихся у огороженного тротуара. Вон стремительно растет высотное здание, там воздвигаются леса для ремонта, там покрывают асфальтом улицу, недавно скалившуюся булыжником. Алеша тоже любил стоять у какой-нибудь новостройки, смотреть и слушать… Его волновал деловой гомон: переклички работающих людей, шум, лязг и гудение машин, похожих на могучие разумные существа. Как это хорошо - строить!
- Вот родиться бы лет через пятьдесят! - задумчиво сказал мальчик, уже в автобусе, катившем через город по направлению к Ярославскому шоссе.
- Через пятьдесят лет ты и так не очень старый будешь. - Лариса улыбнулась. - Можно и не рождаться заново.
- Да, пожалуй, - с забавной серьезностью ответил Алеша, которому пятьдесят лет казались космической вечностью. - Мне очень хочется посмотреть, что тогда будет.
- И посмотришь. - "Если не будет войны", - добавила про себя Лариса, взглянув на красное полотнище над улицей с ярким словом "Мир".
Повсюду сейчас в ходу это слово. Но если так много говорится о мире, значит, пахнет войной…
Перед нашествием фашистов Лариса бывала не раз на Сельскохозяйственной выставке. Ее удивляли богатство и красота павильонов, напоминавших своей роскошью светлые дворцы, завораживала масса цветов, газонов, плодовых деревьев, липовых, тополевых и дубовых аллей - все, что привлекало на выставку, как в цветущий парк, многотысячные толпы посетителей. Когда жили в Москве, Лариса приезжала сюда с мужем и детишками на целый день, они гуляли, отдыхали, обедали в уютных летних кафе. Алеша забыл эти поездки. Танечка, конечно, помнила бы…
Волнение, вызванное дорогими воспоминаниями, овладело Ларисой, едва она ступила на асфальт, ведущий к величавым аркам входа. Энергичная, известная всему миру скульптура Мухиной, сделанная из металла, - рабочий с поднятым молотом плечом к плечу с колхозницей, вскинувшей серп, - как бы несла в синеву неба навстречу миллионам людей герб Советского государства.
- Здорово, правда? - Алеша, щурясь от предвечернего солнца, посмотрел вверх. - Некоторые говорят - грубо. Такой огромный у них шаг. Но ведь это отличное выражение идеи.
- Да, очень сильно! Но как мы попадем на выставку?
- Тут у меня есть лазейка.
Вместе с группой рабочих они проникли на территорию выставки.
Подготовка к открытию шла полным ходом. Асфальтировались боковые дорожки, синий дымок тянулся, путаясь космами меж отцветших уже яблонь, груш и слив. Новые каменные павильоны - некоторые еще в лесах - стройно обступали центральный проспект, идущий от глазного входа. Лариса шагала в глубокой задумчивости: вот здесь бегала, прыгая через веревочку, резвая худышка Татьянка, и солнце пронизывало золотыми искрами ее светлые волосы. А Алешка был толстенький, ленился ходить и почти не слезал с рук отца.
Женщина взглянула на сына. Он шел, улыбчиво посматривая по сторонам, ясно наслаждаясь веселым ералашем строительства.
"У каждого свое", - подумала Лариса грустно и примиренно.
Вот красочный гигантский фонтан, будто сложенный из драгоценных самоцветов. Пока он еще мертв, не оживлен говором струй, но все в нем предвещает зрелище необычайное. Как раз "заговорил" другой у входа: высоко взвились стеклянные колосья воды, сломались и обрушились, рассыпав прозрачные звонкие зерна…
- Пробуют "Фонтан дружбы"! - завопил Алеша и ринулся туда.
Подернутые косо стелющейся от ветра пеленой "дождя", заискрились, ожили женские фигуры, стоящие вокруг фонтана в позолоченных национальных одеждах, замерцала в плеске серебристых струй вся облицовка водоема; красные, зеленые, голубые огни заиграли в нем.
29
- Посмотрим, как отделывается павильон "Сибирь", - предложил Алеша.
Сибирь!.. Там до войны работал хирург Аржанов. Ларисе очень хотелось бы взглянуть на те места, где он жил и работал.
Белые залы павильона еще не закончены отделкой, но едва Лариса и ее сын вошли туда, на них будто повеяло могучим дыханием тайги и величавых рек. Чем только не славна сибирская земля! Меха и золото, лес и рыба, уголь и пшеница… Вот здесь будут показаны богатства Дальнего Востока. Лариса представила себе пути, по которым проходил хирург Аржанов. Как это далеко! И как хотелось бы ей там побывать!
Группа молодежи, должно быть студенты, весело переговариваясь, прошла по неубранным залам; военные окружили строителя в фартуке, заляпанном краской. Многие с нетерпением ждали открытия выставки.
- Миллионы людей придут сюда, и каждый сохранит яркое впечатление на всю жизнь, - с подъемом произнес женский голос позади Ларисы. - Но ведь эта красота создается не только для обозрения, а для всенародного обмена творческим опытом.
Лариса обернулась.
Мужчина держал за руку мальчика лет шести, по-отцовски нежно и гордо охватив его плечо ладонью другой руки. Мальчик и правда был славный! Женщина… Едва взглянув на нее, рослую, широкоплечую, светловолосую, Лариса сразу узнала в ней Ольгу.
- Здравствуйте! - сказала она, волнуясь: прошлое Аржанова стояло перед нею.
Какая крупная стала Ольга, возмужав с годами. Не располнела, а именно возмужала: чувствовались в ней сила и счастливая уверенность в себе. Да, конечно, счастливая! Всю войну прошла рядом с любимым человеком, и вот опять вдвоем, и сын у них! Острая зависть больно обожгла Ларису и погасла.
- Ох, какая приятная неожиданность! - радостно сказала Ольга, здороваясь с нею. - Борис, ты узнаешь моего фронтового хирурга? Поздоровайся. А это наш сын Володя.
- А это мой сын Алеша.
Двинулись дальше вместе. Наступил вечер, тучи заволокли небо, и дождь пролился над зеленым строительством, но все вокруг, освещенное огнями, отраженными в мокром асфальте, стало сказочно прекрасным. И людей праздных к вечеру прибавилось. Всякими правдами и неправдами находят лазейки, чтобы взглянуть, чем еще собирается удивить выставка после войны.
- Знаете, как ждут ее колхозники? - блестя глазами, почти черными при вечернем освещении, говорила Ольга. - Вы видели здесь сельский Дом культуры, здание правления колхоза, сельский Совет? Это кусочек будущей деревни! Пример того, как надо строить. Хожу и все присматриваюсь. Я не смогу приехать сюда в день открытия, но написать о выставке для своих таежников теперь сумею. Я в областной газете сотрудничаю.
- А где вы обосновались? - спросила Лариса, вспоминая Сталинград и раненую Ольгу в подземном госпитале.
"Все-таки мы счастливые - остались в живых и детей растим в свободной стране!" - подумала она со скорбным, но светлым чувством.
- Обосновались в Сибири, в Красноярском крае, - сказала Ольга весело. - Нам очень нравится там. А через несколько лет наш край станет еще лучше. Какие гидростанции будут построены на Енисее и на Ангаре! Вы видели Ангару? А Байкал? Нет? Тогда вы ничего в жизни не видели!
Тавров дружески улыбнулся Ларисе.
- Приезжайте к нам в енисейскую тайгу, и Ольга Павловна замучает вас поездками.
- Да, мне много приходится разъезжать. Я даже ревную сына к Борису Андреевичу. Мальчик чаще видит отца, и я у него на втором плане. Иди уж, иди к мальчишкам, а мы поболтаем, посекретничаем.
- Как у вас здоровье? - спросила Лариса, глядя на Таврова, прибавившего шагу, чтобы догнать мальчиков. Она не запомнила его по короткой встрече в сталинградском госпитале, но сейчас он ей понравился: на висках ранняя проседь, вокруг голубых глаз морщины: видно, и ему нелегко досталась война. Ведь еще молодой человек: широкоплечий, подтянутый, ловкий.
- Первые годы после операции я береглась, а теперь будто и не было той раны. - Ольга умолкла, и лицо ее, особенно смуглое в ярком свете прожектора, показалось Ларисе смущенным. - Какой он блестящий хирург - Аржанов! Да и человек прекрасный, - сказала она, преодолев чувство неловкости.
- Отчего же вы расстались с ним?
- Это трудно объяснить. Теперь мне кажется, что я вообще много потеряла, не встретив своего Бориса еще в то время, когда поступала в институт. Уж он-то не позволил бы мне бросить учебу на третьем курсе! Настоящий деспот!
Последние слова и улыбка Ольги многое сказали Ларисе, хотя и не уменьшили ее уважения к Аржанову. Встретила женщина более молодого человека, полюбила его и ушла к нему. Никого нельзя насильно принуждать к браку, как нельзя заставить бросить учебу или учиться, если нет желания. Для Ларисы это были бесспорные истины.
- Значит, вы не жалеете об Аржанове? Ведь он женился на Варе Громовой…
- Я знаю. Варя давно любит его. А он мог жениться на ней оттого, что ему просто некогда было искать более подходящую супругу.
- Вы считаете, что Варя не пара ему?
- Она очень хорошая, но ему нужна не такая. Кстати, где они сейчас?
- Здесь, в Москве. Я его видела. Он работает в городской больнице на Калужской.
"Как он дорог мне! - подумала Лариса. - Встретила, и сразу всколыхнулось прежнее. Хотя я потеряла его, но чувство живо и даже сильнее заговорило теперь. Ведь тогда нам было так невыносимо тяжело, что все личное подавлялось".
Больше Лариса ничего не замечала вокруг себя. Она ходила по территории выставки, среди зеленых изгородей и аллей, над которыми поднимались светлые здания павильонов, держала Ольгу под руку, улыбалась в ответ на ее смех, а думала только об Аржанове и видела только его одного. Но когда Ольга снова заговорила о нем, Лариса встревожилась.
- У Вари есть поклонник, инженер Логунов. Он сейчас работает вместе с нами в тайге, заведует рудником. Я его называю идолопоклонником. У него одиннадцать сестер, мать и отец, и все они при встречах в тринадцать голосов убеждают его жениться. Но он не выносит женского общества. - Ольга неожиданно громко рассмеялась. - Нынче я тоже решила посватать и свела его в клубе с одной хорошенькой вдовушкой. Вы бы посмотрели, как он сидел около нее и какие взоры кидал на меня: проклиная, очевидно, мою бабью дотошность. Мы там дружно живем. У нас еще двое сталинградцев: Ваня Коробов и его жена, Наташа. Вы их знаете… Я вас вот о чем попрошу. Поговорите с Аржановым насчет Наташи. Напомните ему: Наташа Чистякова из Сталинграда. Дочь волжского капитана. У нее, должно быть, сказались последствия контузии. Недавно родила чудных близнецов. Но еще во время беременности начались обмороки, с памятью нелады. Я бы сама поговорила с Иваном Ивановичем, но мне не совсем удобно…
"А мне хуже, чем неудобно!" - подумала Лариса, однако не смогла отмахнуться от поручения: ведь ей тоже навсегда запомнилась Наташа Чистякова.
- Хорошо, я поговорю… - пообещала она и уже непринужденно, радушно добавила: - У нас одна комната, но если вы согласитесь переночевать на полу, то, честное слово, хорошо будет.
- По-фронтовому? - Тавров светлозубо улыбнулся. - Идет! Мы с Володей согласны, а как ты, мама?
- И я согласна. Мы остановились у знакомых, а у них очень тесно.