С предчувствием неожиданного чуда девочка заглянула в пакет, однако там были не прозрачные разноцветные стекляшки леденцов, а полосатые подушечки.
Возможно, они заменят то, что просил Борис? Не пошутил же он над ней! Какие могут быть шутки?
- Спасибо, дяденька. Спасибо, товарищ!
Но исполнение желания опоздало: Борис лежал на койке, с головой прикрытый простыней, а рядом сидела мать и так судорожно рыдала, что расплакалась не только Наташка, но и санитарка, вошедшая в изолятор.
12
- Остались мы теперь, Наташа, одни, - сказала Елена Денисовна после похорон. - Может быть, правда, поедем в Москву к Аржановым? Я буду работать, как и здесь, в больнице, ты учиться станешь.
Уехать! Наташка очень любила свою северную тайгу и не представляла себе жизни вне прииска. Но именно поэтому ей хотелось выбраться отсюда и посмотреть, как живут советские люди на Большой земле. Она даже мечтала побывать за границей, увидеть чужие города и моря.
Сейчас лицо ее было грустно: умер близкий, родной человек. Пришли санитары, сделали дезинфекцию в комнате Бориса, и уже поселилась там шумливая молодая чета: счетовод приисковой конторы - вся в перманентных кудряшках - и горный техник, откормленный, большеглазый и лопоухий, словно теленок. Мать дает новой жиличке советы, одолжила ей посуду, зато Наташка ведет себя заносчиво, даже высокомерно. Ну неужели не могли потерпеть день-другой! Тут у людей горе, а они целуются на каждом шагу, даже противно смотреть.
Уехать!
Очень хорошо. Уехать далеко, далеко… И не просто далеко, а в Москву. Неужели это возможно - жить в Москве? Заманчиво. Невероятно. Расчудесно!..
А здесь? Завтра эту большую комнату и мамину спаленку тоже заселят. Народу на прииске много. Въедут еще какие-нибудь молодожены, и будет тут очень весело. Ну и пусть заселяют!
Девочке становится жалко мать, которая никогда не знала отдыха.
"Братцы тоже хороши! Хотя бы на питание Борису посылали… Мама отказывалась просто из гордости, а они и рады: все только женушкам своим!"
Она подсаживается к матери, порывисто обнимает ее.
- Поедем в Москву! Я стану учиться в институте, а потом поступлю на работу. Замуж никогда не выйду: буду тебя беречь.
Елена Денисовна печально улыбается:
- Ох, не зарекайся, доченька! Павлик тоже зарекался, а теперь только по большим праздникам о матери вспоминает. И за то спасибо! - добавляет она, подавляя прорвавшееся чувство материнской ревности.
Наташка выходит на улицу уже совсем настроенная к отъезду. В самом деле, надо же посмотреть, что делается на белом свете! В Москве не только институты, но и театры есть, музеи и много другого интересного. Девочка представила себя в вагоне железной дороги… вот как в кино.
Сбежав с крыльца (в руке зажаты деньги на хлеб), она остановилась. Июнь месяц. Зима сразу переходит в лето. Пролился дождь, согнав снег, бурно прошумели ручьи, повсюду проклюнулась молодая зелень, совсем посветлели прохладные северные ночи. Безотчетная тревога сжимает сердце, грустно, и в то же время возникает смутная надежда на лучшее. Возможно, это от сияния солнца, которое стоит уже по-летнему высоко, или вид скалистых гор на фоне голубого неба навевает неясные стремления в какое-то радостное "далеко". Вершины гор обнажены, видны лишь камни, обросшие рыжими мхами да лишайниками; склоны тоже голы, а старожилы утверждают, что недавно, еще перед войной, на взгорьях стоял сплошной лес. Даже Наташка помнит: недавно чернело там много пней. Потом повыдергали и пни. Сейчас ничего нет. Но горы вокруг прииска все равно хороши, непреклонно устремленные ввысь.
Сколько раз Наташка с подругами-школьницами взбиралась на них, ходила на стойбища оленеводов и охотников! А как весело собирать орехи с северного кедра-стланика! Полные мешки пахнущих смолой шишек приносили домой девчата… А походы за брусникой и голубикой!.. А заросли красной смородины-кислицы на берегах Чажмы, а желтые ягоды морошки на болотистых марях, похожие на золото, рассыпанное по кочкам! А поиски настоящих самородков на открытых горных выработках!
Однажды Наташке пофартило, как говорят старатели: после сильного дождя возле ямы, выбитой в скале и прозванной "котлом счастья", она нашла маленький плоский самородок. Так и сверкнула перед нею среди звонкой каменной щебенки веселая крупинка-золотинка, похожая на крошечную елочку, даже на ножке. Наташке до слез жаль было сдавать свою елочку в золотоскупку, но мать настрого приказала сдать.
До сих пор девочка не может пройти спокойно мимо "котла счастья": небольшая ямка по пояс ей не будет, а взяли там старатели больше восьми килограммов золота. И где еще может быть такая ловля хариусов и ленков, как на порожистых плесах Каменушки?.. Хорошо стоять на береговом камне, влажном от брызг, и опускать крючок с наживленным мотыльком или оводом на тугую струю. Мгновенный всплеск, сразу рывок - и вот рыба сверкает, будто серебряный нож, на взвившейся леске. Прошлым летом Наташке пришлось бежать с километр вниз по течению реки: схватил мотыля большой ленок. Леску он, конечно, оборвал, но несколько раз мелькнуло-таки близко в воде его тяжелое голубоватое трепещущее тело.
Нет, определенно не хочется уезжать с Каменушки!
Однако пока Наташка стояла в очереди за хлебом, мысли ее опять приняли новое направление.
Не вечно бегать с подружками. Пора готовиться к серьезной жизни. Родители ее всю жизнь работали в больнице, и она тоже пойдет в медицинский: матери хочется, чтобы дочка была детским врачом. Но сама Наташка мечтает стать архитектором. Может быть, потому, что ни разу не видела настоящего каменного дома. Хорошо бы застроить поселки в тайге красивыми городскими домами! И строила бы их архитектор Наталья Хижняк… Или стать хирургом вроде Ивана Ивановича, о котором она столько наслышалась в детстве? Будь он здесь - сумел бы вылечить Бориса. И снова острая боль утраты: говорил, что ему не больно, а умер. Мама сказала: "Будто уснул…" Страшная мысль так и пронзила Наташку: что, если и вправду брат не умер, а уснул!..
"Ведь бывает такое - летаргический сон… Лежал Боря, ничего не чувствуя, а мы его на кладбище - и зарыли. Вдруг он проснулся сейчас?! Темно. Холодно. Кругом деревянные доски - гроб. Не вылезешь. Кричать? Но кто его услышит?"
Девочка свернула в первый переулок и побежала в сторону кладбища. На оголенном взгорье тянул сильный ветер, посвистывал над могилками. До чего же уныло приисковое кладбище! Вот могила брата… Свежие следы на изрытой земле. Венки из хвойных стланиковых лапок и ярких бумажных цветов. Прижимая булки к груди, Наташка упала на колени у могильного холмика, приложилась к нему маленьким ухом.
"Если Боря проснется, то сразу кашлять начнет", - подумала она и вдруг услышала глухой кашель. Она чуть не закричала, но, приподнявшись, увидела: шел Павел, покашливая и поскрипывая деревяшкой.
Наташка торопливо встала. Разве можно желать, чтобы человека заживо схоронили? Наверно, с ума сошел бы, если бы проснулся. А может, уже просыпался, и кашлял, и звал…
- Вы к Боре? - удивленно спросила она инвалида, подходящего к могиле. "Зачем это он явился?"
Павел, который давно почувствовал неприязнь дочери Хижняков, остановился в нерешительности. Да, он шел сюда, чтобы помолиться. Но разве скажешь об этом, когда девчонка смотрит на тебя так вызывающе… Просмеет. Оскорбит.
- Проведать надумал покойного…
- Что же вы тут будете делать?
- Посижу маленько. Скучно, поди-ка, братцу на новом месте! Денисовна на дежурстве… - точно опровергая возможные подозрения, добавляет Павел с неловкой усмешкой.
- Вы, наверное, слыхали, что иногда люди засыпают летаргическим сном? - смягчившись, спрашивает Наташка.
- Слыхал.
- Как вы думаете: не мог Боря так уснуть?
- Вряд ли. Это редко случается. - Павел заметно ободрился, подошел ближе.
Морщинистое лицо его серовато от бледности, одна щека перекошена сизым рубцом.
"Во время взрыва на шахте его ранило… - отметила Наташка, по-детски беззастенчиво разглядывая инвалида. - Когда в шахте работал, наверное, не был святошей".
- Почему вряд ли? Он тихо-тихо умер, будто уснул.
- От чахотки погас. Ему, чай, и шевельнуться-то было за труд великий.
"Конечно, тебе все равно. Маму задабриваешь, вот и зашел сюда", - снова с неприязнью подумала Наташка и отвернулась.
- Я послушаю. - Павел даже обрадовался, догадавшись о ее треволнениях. - В жизни всяко бывает. Тут бы ночи три караулить надо. Ведь в бога он не веровал…
- Ну, это вы оставьте! Вы все насчет души, а душа - предрассудок.
- Значит, вы бездушные? Ай-яй, голубушка моя!..
- Я не ваша голубушка, нечего меня агитировать! - Наташка, чуть не плача от досады, - нашла кому довериться! - побежала прочь. У нее все-таки не хватило решимости прогнать Павла с могилы брата: вдруг правда услышит что-нибудь!
13
- Я пойду сегодня ночевать к Лизе? - попросила Наташка после ужина.
- Что за поночевки? Разве тебе дома мало места?
- Мы будем заниматься. У Лизы переэкзаменовка по русскому языку. Я обещала ей помочь.
"Угадай, что у меня на русском языке", - вспомнились Елене Денисовне слова дочурки, когда ей шел четвертый годик. Как она рассмешила всех! И Денис Антонович в ответном письме из Сталинграда наказал особо расцеловать ее за это.
- Мама, голубочка, позволь пойти! У Лизы мать легла в больницу, отец уехал, она одна с братишками.
- Вот видишь: и матери дома нет! Будете там дурить…
- Да не будем мы дурить! Уложим ребятишек спать и посидим, позанимаемся.
- Разве что так…
- Конечно. Мы, честное слово, будем серьезно.
- Ну хорошо. Пойди, - со вздохом разрешила Елена Денисовна, представив себе беспокойство матери Наташкиной подружки, оставившей детей без надзора.
Проводив дочь, Елена Денисовна долго стояла у порога, прислушиваясь к шуму разгулявшегося ветра. Ей уже и досадно стало, что она отпустила Наташку.
"Шутка ли, буря такая и время позднее, а девочка побежала в дальний конец прииска! Заблудиться мудрено: ночи пока еще, как день, светлые, да не обидел бы кто. Мало ли пьяных по улицам шатается".
Елена Денисовна ставит на большой стол в комнате, теперь общей кухне, швейную машинку, но шитье валится из рук: не надо было отпускать Наташку!
"Пусто-то как без нее! Но ведь и она скоро улетит из дому - свою семью заведет. Что это за жестокий порядок в жизни: выросли дети и отделились, оставайся мать одна!"
Шумит за окном ветер, а в квартире тихо. Молодожены не явились с работы: то ли в клуб ушли, то ли в гости. Вернись Денис Антонович с войны, то-то весело было бы дома. Не умел он скучать и другим не давал.
Женщине живо представились счастливые дни до войны. Как ходила с мужем по грибы, как, когда играли в карты, он и Иван Иванович выводили ее из терпения своим жульничеством. А то пельмени стряпали, проверяли, хорошо ли мальчишки готовят уроки… Может, и простое это житье, да не надо иного Елене Денисовне, и Денис тоже был доволен им. Бывало, уложат детей спать и сидят себе за столом. Елена Денисовна, отдыхая после рабочего дня, что-нибудь шьет - всякие милые мелочи ребятишкам - или починкой занимается; Денис Антонович к экзаменам готовится. Сидит дорогой друг, шелестит страницами, вполголоса бурчит себе под нос или отодвинет книгу, посмотрит тепло на жену синими глазами.
У вдовы перехватило горло - не продохнуть.
"Где-то ты теперь лежишь, голубчик? Не дали нам дожить вместе до старости, на внучат порадоваться! Вот и сын Боря умер. Пусть бы лучше вернулся он с фронта без ноги или без руки".
Елена Денисовна совсем забывает о шитье. Слезы туманят взгляд, скупые, горькие, ядовитые слезы. Она сидит, опершись щекой на ладонь, и, не моргая, смотрит в невидимую точку. Слезинка, сорвавшись с ресниц, тяжело капает на клеенку, и этот близкий звук, не заглушаемый шумом ветра, к которому притерпелось ухо, заставляет женщину вздрогнуть.
Но как бы враз высохли ее глаза, какой испуг мелькнул бы в них, если бы она увидела, что Наташка не пошла к дому, где живет ее подруга, а пробирается по нагорью к кладбищу! Что она там ищет среди могил, дурочка? Кого ждет, сидя под хлынувшим дождем? Вот легла и не поднимает головы. Не заболела ли? Если бы мать узнала об этом, то схватила бы шаленку да ватную телогрейку - и скорей на кладбище. Но она ничего не знает, только болит, болит ее сердце. Любимый человек погиб, другого никогда не будет. И сколько еще лет предстоит скоротать одной!
"Другие скажут: "Что же, старая уже, отжила свое". Но враки это, что старая, что отжила! Поглядишь, иной вдовец пятидесяти лет за девчонками гонится. Не ровню берет - чужой молодой век заесть норовит. А Денис был мне ровня".
Елена Денисовна встает, нехотя идет в свою спаленку. Уснуть бы сразу. Но постель кажется ей гробом. "Лягу и буду смотреть в темный потолок".
Молиться она так и не научилась, найти утешение в жалобах не смогла: не было у нее веры в бога. Если бы и существовал этот бог, то как он поймет, такой далекий и бесплотный, ее горячую тоску о любимом?
- За хорошее в жизни я советскую власть благодарю, - сказала она Павлу при последнем их разговоре. - К ней и обращусь за помощью в случае надобности. Вернее будет.
Приподнявшись на цыпочках, Елена Денисовна достает с полки над кроватью шкатулку с письмами. Она редко читает их, боясь бередить свое горе, но сейчас без Наташки так пусто в комнате.
И снова послышался ей знакомый голос. Спрашивает Денис о детях, шутит. А это письмо еще довоенное, когда ездил дорогой студент-заочник сдавать экзамены в Приморский институт. Бодрое письмо, полное надежд и радости. Вот пишет о прежних занятиях на курсах пропагандистов: "Сдавал и я… И насчет рационального зерна говорил, как же! Взял, мол, Маркс рациональное зерно у Гегеля… Но только теперь, через пятнадцать лет, расклевал я - какое оно, это зерно-то!"
"А я до сих пор его не расклевала! - Елена Денисовна бережно складывает пожелтевшее на сгибах письмо. - Да, тяжело мне, что-то я никак с собой не совладаю?! Может быть, и правда переменить обстановку? Поедем с Наташкой к Вареньке и Ивану Ивановичу. У них теперь сынок растет. - Елена Денисовна достала из шкатулки письмо Вари с фотокарточкой Мишутки, долго смотрела на здоровенького мальчугана с чернущими, чуть раскосыми глазенками. - На Варю похож! Вот и внучек! Ах ты, милый! Не зря говорят: первый ребенок - последняя кукла, а первый внучонок - последний ребенок. Да неужели мы сможем перебраться в Москву?"
14
Иван Иванович внимательно просмотрел свой набор зондов - тонких и гибких трубок из пластмассы длиною до метра. Вот, пожалуй, подходящий! Хирург отложил самый тонкий, не толще полутора миллиметров, и так же внимательно стал выбирать оливу - похожий на маленькую пульку, полый внутри наконечник из нержавеющей стали. Олива помогает проследить под рентгеном движение зонда, когда его вводят в сердце, чтобы точно установить характер и место сердечного порока.
Выбрав оливу, Иван Иванович надежно укрепил ее на конце зонда с помощью проволочки, пропущенной через трубку по всей длине.
Пока сестра кипятила собранный им зонд, он посмотрел, как укладывали на стол больную Лиду Рублеву, крошечную девочку с совершенно синим личиком. Ей никак нельзя дать более двух лет. На самом деле Лиде уже исполнилось пять, но врожденный порок сердца затормозил ее рост и развитие. Всячески отвлекая внимание ребенка, хирурги смазали йодом операционное поле - левое предплечье и плечо, устроили вытянутую ручку на специально подставленном столике.
Операция исследования сердца, которая производилась сейчас в рентгеновском кабинете клиники, - новый метод в хирургии. За разработку этого метода Иван Иванович два года назад получил звание профессора, несмотря на возражения видных терапевтов, считавших варварством такое грубое вторжение в область сердца.
Пока один ассистент хлопотал, присоединяя к телу больной провода от сложных и чутких электроаппаратов, контролирующих работу сердца и легких, второй сделал разрез над локтевым сгибом руки ребенка и приступил к выделению вены. По этой вене и нужно было ввести зонд.
Иван Иванович взял нагретую кипячением трубку, изогнул и подержал, пока она не остыла, сохранив форму, необходимую для введения в сердце.
Следя за прикреплением ее к трехходовому крану, который соединяет зонд то с системой, откуда поступает в вену физиологический раствор и раствор гепарина, предупреждающий свертывание крови, то со шприцем, вводящим контрастное вещество для снимка, Иван Иванович с тяжелым чувством вспомнил о новых сплетнях, переданных ему Варей. Конечно, это ложь, что дети прячутся от него при обходе. Но случай с мальчиком, который спрятался перед операцией, действительно был, хотя спрятался ребенок не под койку, а за кресло в коридоре. Что же тут особенного? Если операционной боятся взрослые люди, то отчего должен в нее стремиться семилетний мальчик? Теперь, после операции, он стесняется вспоминать о своем поступке. Хуже, гораздо хуже то, что Варя сама не уверена ни в чем.
Разногласия между нею и Иваном Ивановичем начались, когда он занялся хирургией сердца.
- Я была уверена, что ты возьмешь для докторской диссертации тему по нейрохирургии, - сказала она однажды. - Профессор Медведев говорит, что в науке надо быть однолюбом, иначе нельзя разрешить по-настоящему поставленную задачу: жизни не хватит.
- Ты тоже так думаешь? Почему ты ссылаешься на Медведева? Неужели ты не понимаешь, как мне это неприятно?
Варя немножко смутилась: она совсем не хотела противопоставлять ему своего нового учителя. Но…
- Медведев прекрасно преподает и по-настоящему влюблен в науку.
- Да, он действительно знает предмет и умеет приковать к нему внимание молодежи. Но из любви к своей работе нельзя умалять значение чужих поисков. Такое смахивает на консерватизм.
- Мы этого не замечаем. Нас он вдохновляет, - с невольным задором сказала Варя. - Я, например, окончательно решила посвятить себя изучению только глазных болезней.
"Медведев теперь ее вдохновляет, а не я…" - с ревнивой горечью отметил Иван Иванович.
- Если я займусь только глазными болезнями, - увлеченно продолжала Варя, - то и тогда мне вряд ли хватит жизни, чтобы освоить все связанное с этой проблемой.