Быстро вернулся из армии Петр Полухин. Пять месяцев всего и отсутствовал. Радоваться бы ему, что снаряд не разнес его в клочья, что жена верной осталась и сын родился, а хмур Полухин и невесел. Какая к черту радость, когда стал для семьи обузой, ходить самостоятельно и то не может. Раньше, бывало, калитка не закрывалась, шли к нему днем и ночью: "Петр Николаевич, пособи! Петр Николаевич, пойдем посмотрим, как лучше сделать!" Теперь только Мария калиткой хлопает. Сидит, курит целыми днями Полухин, прикидывает, как жить дальше. А толку от дум этих! Нет глаз и не будет, без них и руками делать нечего, разве что цигарки свертывать и хлеб в рот отправлять, женой заработанный.
Однако со временем душевное смятение преодолел, а через несколько лет и вовсе удивил людей. Рядом со старой избушкой дом начал рубить Петр Полухин, большой - три окна на улицу! Не верили вначале, толпами приходили, хвалили и удивлялись. Надоело отвечать на вопросы, слушать досужие советы, изменил распорядок дня: днем отсыпался, ночью строил. Сам стены срубил, потолок и пол настелил, косяки подогнал. Чтобы делать рамы, станок специальный придумал, и собрали ему такой станок любопытные и отзывчивые мастера. Построил и возгордился, уважение к себе почувствовал. С пылу-жару колодец выкопал и оборудовал, забор новый поставил - и пошло-поехало, все сам стал делать.
А получил новую квартиру, въехал в нее и нигде больше не появлялся. Зачем? Туалет под боком, ванна тоже. Раньше вышел во двор и задержался, дело какое ни есть нашел. Пошел покурить - и снова подышал чистым воздухом. Теперь тоже можно курить на улице, да стесняется. В своем доме его никто не видел, а тут два этажа окна распахнули. Лучше уж не показывать свою убогость. Так решил Петр Николаевич, и не могли Камаевы убедить его в том, что нельзя себя заживо хоронить в квартире.
- Рая, может, на него Симонову "натравить"? Она кого хочешь расшевелит.
- Не знаю, Саша… Я думала врача попросить.
- Что врач? Он психологию слепых не знает… - Камаев замолчал, прислушиваясь.
По улице кто-то шел. Кажется, сосед, его тезка Александр Данилович… Он.
- Здорово, работнички! Когда пожаловали?
- Здравствуй, Александр Данилович! Утром. Ты еще спал.
- Ха! Я поднялся, когда ты девятый сон смотрел. Баньку думаешь строить?
- Где там строить? Подлатать маленько. У тебя печника нет ли хорошего на примете?
- Есть. Только легонький больно.
- Тогда не надо. Своего позову. Тихий он, правда, но печка - дело серьезное, пусть тихо, лишь бы не лихо, чтобы не переделывать потом.
- Оно так… Матки-то сгнили. Новые есть ли у тебя?
- Железные поставлю. Из труб.
- Железные?!
- А что? Стукнусь, так не сломаются.
- Все смеешься, сосед?
- Не совсем. Вставай с корточек-то. Пойдем на крылечко.
- Пойдем… А ты как узнал, что я на корточках сидел?
- Так не молоденький. Косточки-то пощелкивают.
- Не молоденький, верно. На пенсии уже. Перед уборкой вот попросили помочь, так борта наращиваю. Вчера задержался после обеда, заведующий мастерской на меня рот и открыл. Я выслушал его, кепку козырьком назад и пошел. У него голос сразу растаял. Вернись, говорит, Данилыч, я пошутил. Я ему: я тоже пошутил. На том и помирились. Хорошо быть пенсионером: улыбаешься, кому хочешь, здороваешься, кто сердцу мил… А ты что-то все сам и сам. Неуж и бревнышки один таскал.
- Со мной, - вступила в разговор Раиса Петровна, - а от досок отстранил. Ты, говорит, споткнешься и ногу сломаешь, что я тогда буду делать?
- А сам не боится упасть? - поинтересовался сосед.
- Так я осторожно хожу, а она носится.
- Сдается мне, что как ни осторожничай… Доведись до меня, я бы и в своем доме дверь не нашарил.
- Это так кажется, а помучишься - всему научишься.
- Вы бы посмотрели, как он дрова колет! - похвалила мужа Раиса Петровна.
- Что? Дрова?!
- По две машины за зиму сжигали когда-то, и колол все сам до последнего сучочка. Сын Юра в шестом уже учился, когда однажды выскочил на улицу со слезами на глазах; "Папа, дай топор! И больше колоть не будешь - я сам большой!" Отстранил!
- И пилить можешь? - полюбопытствовал сосед.
Александр Максимович рассмеялся:
- Пилить меня тетка Анна с пеленок приучила. Я, конечно, криво веду, а она сердится: "Куда гнешь, окаянный! У, чтоб тебе повылазило!" Да ты не удивляйся. Я с детства слепой и ко всему привык, а вот перед твоим приходом мы Нину Петровну Симонову вспоминали. Она уже после войны, взрослой, зрение потеряла - опрокинула на себя кастрюлю с супом. Из школы пришлось уйти, поработала несколько лет заведующей детским садом, а в сорок девятом году пришлось поехать в Одессу к Филатову. Пробыла там полтора месяца, и глазной бог сказал: "Атрофия необратима. Если хотите сохранить остаток зрения - никакой работы, никаких нервных потрясений и никаких лекарств!" Вот тут она и приуныла: учительница, всю жизнь с книгами, а теперь ни заголовок прочитать, ни строчки написать. "Это не самое страшное, - сказал я, когда пришла за советом. - Научитесь читать по Брайлю". - "Филатов мне то же говорил, а у меня один объем брайлевской книги дрожь вызывает. Да и не научиться мне". Показал ей, как это делается, рассказал о приемах чтения и письма - овладела тем, и другим, ожила и стала ходить по квартирам учить читать и писать других слепых, а потом несколько лет даже председателем нашей первичной организации ВОС работала. Вот так!
- Саша, ты еще о Капустиной расскажи и о Бородиной, - попросила Раиса Петровна.
- Могу для просвещения Александра Даниловича, - охотно согласился он, - Александра Семеновна Бородина совершенно слепая, а сама огород полет, картошку окучивает да еще и корову держит. В доме у нее такой порядок, что Рая все мечтает там экскурсии для зрячих женщин устраивать, чтобы поучились. А Евдокия Васильевна Капустина! В возрасте была, когда грамотой овладела (Симонова ее и научила), и с тех пор дня без книжки не живет. На машинке шьет!
Сосед почесал затылок:
- Да… А как же она машинку заправляет, нитку вдевает?
- Темный ты человек, Александр Данилович, - расхохотался Камаев, - Тащи нитку и иголку. При тебе вдену.
- Век живи, век учись… Другой бы кто рассказал, не поверил… Спасибо за беседу! Побежал обедать, чтобы снова кепку козырьком назад не крутить.
- И я пойду готовить, - спохватилась Раиса Петровна.
2.
Пообедали быстро.
- Хорошо покормила, питательно! - похвалил Александр Максимович жену и примостился на диване.
Через минуту в домике раздалось тихое посапывание. Раиса Петровна усмехнулась, быстро вымыла посуду и присела к мужу:
- Камаев, ты спать сюда приехал? Вставай-ка давай!
- Неужели заснул? - тут же вскочил он.
- Ты в этом сомневаешься? Чем займешься?
- Пойду печку разбирать.
- А я посмотрю, что под полом делается. Пошли, Камаев, хватит вылеживаться. Вот тебе рубашка, платок на голову, а то потом волосы не промоешь.
Александр Максимович пошел в баню, нащупал печь, трубу, похвалил про себя сына - самые верхние кирпичи были им сняты, громоздиться наверх не надо. Взялся за первый, расшевелил, вытащил. За вторым потянулся и не заметил, как несколько часов пролетело. От работы оторвал бодрый голос соседа:
- Максимыч! Рабочий день закончился. Шабашить пора!
- Я в отпуске, на меня трудовое законодательство не распространяется. Что, уже пять?
- Половина шестого. Ты куришь ли? - поинтересовался Александр Данилович.
- Бросил.
- Вон как! А долго ли курил?
- Да двадцать семь лет.
- Ого! Здоровье пошатнулось или газет начитался?
- Слово дал, что "завяжу" к рождению внука. Пришлось сдержать.
- А что, Александр Максимович, - задал сосед очередной прощупывающий вопрос, едва Раиса Петровна ушла в дом, - ты, поди, и водку не пьешь?
- Пью, Александр Данилович, по праздникам, как без нее обойдешься, если друзья нагрянут…
- Это не то, - вздохнул сосед-пенсионер, - я хотел сообразить с тобой… В нашей части улицы и стопку положить на лоб не с кем. Ну ладно, бывай, коли так. Пойду хозяйством заниматься.
- И я потружусь, "пока видно", - пообещал Александр Максимович.
Александр Данилович хотел было возразить; зачем ему свет, если не видит, но вовремя понял шутку и только хмыкнул.
Отношения с соседями сложились хорошие. Увидели они в новеньких не дачников, которым лишь бы выпить да закусить, на солнышке среди бела дня пожариться, а под стать им тружеников. Сельский житель таких уважает. Возьми при нем лопату, топор ли или просто из колодца ведро воды добудь, он тут же поймет, на что ты способен, и характеристику на тебя нарисует.
Александр Максимович продолжал разбирать печь. Дело привычное. Давно уже, когда сын не старше внука был, задумал он по примеру Полухина (тот его и подбил) строить дом, просторный, под круглой крышей, и чтобы помимо всего прочего были в нем комната для Юры и кабинет для самого. Родственники - а тогда еще все многочисленные братья и сестры отца были живы - вначале посмеивались:
- Куда тебе! Рабочих найдешь, и мы поможем, но ведь, хозяйский глаз все равно нужен. Живи пока, а когда-нибудь и квартиру с теплой уборной получишь.
Но он загорелся:
- Буду строить! Жена - "за", ее слово для меня закон, а законы я привык уважать. У нее, кстати, и глаза есть… Если что не по уму сделаете, "бюро" собирать будем, наказывать.
Сруб был почти закончен, плотники наседали, чтобы ямы под фундамент быстрее готовил, а никто за эту тяжелую работу не брался, да и без нее порядком в долги влезли, и решил он сам копать траншею. Попросил, правда, сделать разметку и натянуть по бокам проволоку. И выкопал длинными весенними вечерами любопытным на удивление и себе в удовольствие и ликовал как маленький, что успел к сроку и что похвалили его за качественную работу плотники. Его возможности они оценили быстро, и потом только и слышалось: "Хозяин, тащи доски сюда!", "Пока мы тут, ты рамы, рамы давай в дом вноси!", "Мох достал, хозяин? Волоки к этой вот стене - конопатить будем. Да пошевеливайся туды твою…" Чего он тогда не переделал, какие тяжести не перетаскал, но больше всего замаялся с печью. Никак не шла - дымила, а не грела строптивая иностранная голландка. Три раза перекладывал ее печник, а "хозяин" столько же раз разбирал, очищал кирпичи от засохшего уже раствора, аккуратно, под руку мастеру, складывал, готовил и таскал, под руку же, новый раствор да угощал папиросами. Все работы прошел. Банная печурка - это что! Александр Максимович быстро добрался до проржавевшего котла, поднатужился, вытащил его во двор, чтобы не запнуться ненароком.
Вернулся в баню - кирпич к кирпичу продолжала расти стопка.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1.
Кирпич к кирпичу… Так и жизнь наша. Укладываем мы свои кирпичики едва ли не со дня рождения один к одному - то массивные, то почти крохотные, то хотя и большие, но легковесные, как крымский туф-камень, а порой и вовсе никуда не годные - за что позднее до самой смерти стыдно бывает. Какого материала больше пойдет, такова и крепость возводимого дома окажется, но это чаще всего к старости узнается, когда уже ни переделать, ни укрепить.
Камаев самый нужный кирпич заложил в военном сорок третьем году. Сначала этот кирпич выпирал, казался чужеродным, потом Александр Максимович, тогда еще Саша, сумел его и заподлицо подогнать, чтобы фасад не портил.
Университетский гардеробщик давно приметил светловолосого, с крутым говорком парня. Был парень слепой, одет бедно, по-деревенски. Лицо всегда озабочено. Говорили, что тоже сдает экзамены. (?!) В день зачисления парень спускался по лестнице совсем другим.
- Неужто сдал? - не удержался гардеробщик.
- Не верите? А это что? - Саша с удовольствием достал из кармана пиджака студенческий билет..
- Надо же! Поздравляю!.. - опешил гардеробщик.
- Спасибо! - поблагодарил Саша, еле сдерживаясь от рвущейся изнутри радости.
Он зачислен! За-чис-лен! В это плохо верилось и ему самому, однако все волнения лета - сдаст, не сдаст? - бессонные ночи последних недель, иссушающая душу зубрежка - все позади! Он студент! Через пять лет закончит университет, станет преподавателем истории… Попросится в Шадринск, в свою школу (как только Раю уговорить? Ну, обойдется, поди, время еще есть…) и уж постарается, чтобы его ученики тоже пошли в вузы. Он убедит, докажет, что слепые могут не только валенки катать и делать щетки. Надо лишь захотеть, поверить в себя!
Саша пересек улицу Вайнера, ступил на брусчатку площади 1905 года, вышел к плотинке и постоял там, приходя в себя и слушая город. За спиной грохотали трамваи, проносились машины, шуршали шаги прохожих. С пруда доносились удары весел и голоса ребятишек. Где-то вдали, на ВИЗе наверное, что-то тяжело ухало. Мощный репродуктор доносил голос Левитана.
Саша двинулся дальше, вышел к почтамту. Еще квартал прямо - и поворот на улицу Карла Либкнехта. В середине ее, напротив библиотеки, общежитие. Он поднимется на второй этаж, пройдет коридор и… дома.
Саша жил в небольшой и потому считавшейся привилегированной комнате. Кроме него и Пети Борискова в ней обитали Паша Бубнов, высокий и тощий парнишечка; Наум Дукельский, самый старший из всех, лет тридцати, он учился на филологическом и на том же факультете преподавал латынь; Юрий Абызов, аккуратный и очень усидчивый демобилизованный сержант. Рядом с койкой Бубнова и напротив Дукельского спал Сергей Лапин, удивительно мягкий и душевный человек. Саша узнавал его по поскрипыванию корсета. Лапин был ранен в позвоночник на Ленинградском фронте, перенес первую блокадную зиму и все еще, сколько бы ни ел, чувствовал голод. Впрочем, голодными были все, но Лапин особенно, и потому на приглашения к общему столу неизменно отвечал: "Спасибо, я сыт".
Поселился Саша в этой комнате благодаря Борискову. До этого в ней жил студент Рыбаков. Денег у Рыбакова почему-то было много, продуктов тоже. Готовил на плитке неторопливо, ел подолгу и часто - хоть из комнаты убегай. Надоело Борискову глотать голодную слюну, и он объявил:
- Приехал слепой парень. Поселим его у нас, а Рыбакова я выдворю.
При всеобщем одобрении Борисков перетащил койку Рыбакова в большую комнату, добыл у коменданта другую, привел Сашу и сказал:
- Будешь жить с нами. Ребята не возражают…
Саша дошел до общежития, присел на ступеньки каменного крыльца - захотелось вдруг отдохнуть как дома - и задремал. Разбудил его Борисков:
- Ты что, хлебнул на радостях и заснул, как солдат на посту?
- Да нет, хотел передохнуть немного, все забыть…
- Нашел место! Идем домой… Вот твоя кровать. Ложись. Постой-ка, ты есть хочешь?
- Спасибо! Завтра поеду домой.
- "Завтра"! Сегодня маковая росинка во рту была?.
- Нет, - краснея, признался Саша.
- А вчера?
- На утро немного оставалось.
- На два утра и на столько же вечеров, - присвистнул Борисков. - Двигай к столу - у меня пайка хлеба. Сейчас за кипятком схожу.
Борисков принес чайник, разлил кипяток в кружки, бросил в них для сладости сахаринчику, пододвинул одну кружку Саше:
- Вот чай, - примерился, распластал пайку пополам, - а вот и хлеб.
Хлеба было на два прикуса, и они управились с ним быстро. Кипяточку же попили всласть, разомлели.
- Петя, а на фронте очень страшно? - давно хотел задать этот вопрос, но все как-то не получалось.
Борисков хмыкнул;
- Не знаю.
- Почему? Ты же воевал?
- "Воевал"! Меньше, чем мы за столом сидим. И так, что и вспоминать не хочется. В армии служил, верно, а…
- Ну давай, если начал, - подогнал Саша.
- Поучили нас немного, месяц под Воронежем укрепления строили. Руки лопатами и кирками до костей протерли, потом ночью подняли по тревоге и повели на передовую, а днем немцы наступление начали, Я был подносчиком в минометном расчете и успел доставить несколько десятков мин… "Юнкерсы" налетели. Наводчика и заряжающего убило, меня контузило и завалило землей…
- Ну а дальше?
- Дальше уже "интереснее" получилось. Двое суток пролежал в завале, считай на том свете побывал, но санитары как-то нашли меня, а может и не санитары - солдаты из похоронной команды. Я о таких в госпитале узнал, лежал с одним. Откопали и понесли к братской могиле, но тут я, видно, пришел в себя от свежего воздуха и застонал. Они развернулись и - в медсанбат… Обычно после контузии глухота наступает, у меня вот на зрении отразилось. Пока немного вижу… - Борисков замолчал, потом встрепенулся: - Ты спишь, Саша?
- Нет, что ты? Слушаю.
- Хорошо у нас получается: я молчу - ты весь во внимании, - пошутил и тут же погрустнел Борисков. - Обидно мне, Саша, что так вышло, потому и помалкиваю о своих фронтовых "подвигах". - Он легко вскочил на ноги, прошелся по комнате и бросился на кровать. Голос его стал глухим, видно, Борисков лежал лицом к стене. - Я в конце ноября сорок второго вернулся в Асбест, а у отца на столе уже красненькая повестка лежит. Красненькая - это с кружкой, ложкой, на фронт, словом. И сказал он мне: "Хорошо, Петя, что ты дома, ты еще не жил, а мне можно и погибнуть". Я стал доказывать: не всех убивают, бывает, что и ранят только… А он чувствовал. Убили его под Сталинградом через три месяца… даже раньше. Мать у нас до войны умерла, и пришлось мне сестренок, Аню и Настю, в детский дом отводить. Вот так… Окончу университет, заберу! Пока же - я здесь, а они там. С голода, конечно, не умрут, но все равно плохо.
По радио передавали концерт русской песни - заливалась Русланова, в зале кто-то неумело играл на рояле, оттуда доносился смех.
- Ты смотри никому не говори, как я "воевал". Это я только тебе, по дружбе.
И тут прорвало Сашу.
- Я тебя понимаю, я тебя хорошо понимаю, Петя! Ты не стыдись, что мало пробыл на фронте. Ты же не виноват в этом! У нас в Сухом Логу, в госпитале, была палата, так там лежали раненые, которые даже не успели доехать до передовой. Разбомбили поезд. Главное в другом, в том, что ты пошел на фронт добровольно! Я бы тоже так сделал. - Саша перевел дух и продолжал спокойнее: - Прошлой зимой нам задали сочинение на свободную тему. Сел я его писать, и из меня вдруг стихи поперли о слепом парне, который не может защищать Родину, и потому неспокойно и стыдно ему, мечется он, ищет свое место в жизни и завидует друзьям-школьникам, которые вот-вот пойдут на фронт и, возможно, погибнут. А он останется. Зачем?.. Получил за сочинение отличную оценку, учительница даже классу его прочитала… Я к тому это, Петя, что если бы… разве я был бы здесь? Ребята в училище ушли…
- Ну вот и до мрачных мыслей добрались. - Борисков встал, потянулся так, что захрустели кости, зевнул: - Пойду за топливом - надо же вас, бирюков, отогревать.
Заготовку дров он взял на себя добровольно. По вечерам исчезал куда-то и возвращался то с доской, то со старым стулом, однажды притащил письменный стол. Погода стояла не очень холодная, и этого было достаточно.
- Где ты берешь все это? - спросил его как-то Саша.