Петр расхохотался:
- Ворую, где же еще.
- Давай пойдем вместе.
- Нет уж, нетушки - с тобой еще попадешься кому-нибудь под горячую руку…
В бывшем здании университета с начала войны разместился завод, факультеты были разбросаны по всему городу. Саше повезло: исторический был в двух кварталах от общежития. Среди студентов Саша выделялся не очень - добрая половина из них была покалечена войной, и не он один ходил с палкой. Первое время Сашу не раз даже спрашивали, на каком фронте воевал. Скоро и эта напасть минула, к нему привыкли. И он быстро освоился в новой обстановке - помогли и общительность характера, и "привычка к перемене мест". С каждым днем утверждался Саша и в самом главном: учиться в университете он сможет! Уже несколько раз выступал на семинарских занятиях, и получалось не хуже других. Рука только сильно уставала - учебников по Брайлю нет и приходилось все конспектировать. К студенческому быту тоже приспособился, даже суп варить научился. Закладка простая: картошка, капуста, если есть, лапша. Труднее всего было освоить чистку картофеля. Борисков несколько раз вырывал нож: "Ты же основной продукт в хлам превращаешь!" Стал каждую картофелину разрезать на ломтики и уже не проходил ножом по очищенному месту.
Жили голодно - много ли хлеба, жиров и крупы давали по карточкам, и потому картошка и в самом деле была основным продуктом. Саша ездил за ней по выходным через две недели, и по возвращении комната "пировала".
Прямого поезда до Сухого Лога не было. Саша выезжал из Свердловска утром, к вечеру добирался до дома и через несколько часов снова спешил на вокзал. Так было и в этот злополучный для Саши Камаева день. При возвращении в Свердловск кое-как пробился на подножку, одной рукой ухватился за поручень. В другой - футляр из-под баяна, в котором возил картофель, и палка. Протиснуться в тамбур, даже подняться на одну ступеньку, не удалось. Дверь открыта, стоит кому-нибудь давнуть как следует - и поминай как звали. Ветер рвет футляр из руки, сбивает дыхание. Особенно страшно было на мосту. Свист, грохот, смерть! Мелькнул в памяти буран, при котором едва не попал под снегочист. Мелькнул и померк - пустяком показался. Сашу все-таки вытолкнули, ударили чем-то по голове, но уже на станции Кунара при остановке поезда. Кто-то прыгнул вслед за ним, пытался вырвать "баян". Отбился палкой.
После Кунары стало свободнее. Сумел протиснуться до дверей вагона. В Богдановиче на пути к вокзалу стоял товарняк. Как его обойти? Где у него начало и где хвост? Услышал, что люди лезут под вагоны, и нырнул вслед за ними. Был еще на рельсах, когда стукнули буфера и поезд тронулся. Метнулся вперед и отделался легким испугом. А в Свердловске и испугаться не успел. Из-за шума трамвая не услышал машины и был сбит ею на улице Ленина. Какие-то ребятишки помогли подняться, довели до общежития и передали с рук на руки Борискову.
Вскоре случилось еще одно ЧП, взбудоражившее всю комнату. Борисков зашел за чем-то к соседям и увидел, как Рыбаков, кривляясь и посмеиваясь, приглашал дистрофиков-студентов, нет, не попробовать, а лишь понюхать густой, наваристый борщ, и те по очереди, судорожно сглатывая комки в горле, подходили к кипящей кастрюле. Увидев Борискова, Рыбаков расплылся в добродушнейшей улыбке, бросился навстречу:
- Вовремя зашел, товарищ Борисков! Хоть ты меня и выселил, я не обижаюсь. Нюхни, может, поправишься.
"Товарищ Борисков" развернулся, ударил, и хозяин борща оказался на полу.
- Дай еще! Дай ему еще! - кричали дистрофики.
В свою комнату Борисков ворвался разъяренным.
- Есть у кого курнуть, славяне? Душа горит! - рассказал о случившемся и горько заключил: - Надо было еще поддать, да у меня сил-то тоже - в один удар только и вложился. Стрелять таких надо, а не бить!
Поднялся из-за стола Сергей Лапин, проскрипел корсетом в дверях, но скоро вернулся. Бухнул на койку и, хотя не спал, в завязавшийся спор не вступил. Саша лег после того, как угомонились ребята. Заснуть же не мог долго. Пытался понять и осмыслить случившееся и не мог. "Стрелять таких надо!" - сказал честнейший и справедливейший Борисков. "Стрелять" - непривычное и жесткое слово. Не фашист же все-таки этот Рыбаков, но что-то есть в нем такое… В Сергуловке тоже был один его сверстник. Тот давал понюхать настоящий ржаной хлеб. Но ему было лет пять-шесть. Он не понимал… Это почему же не понимал? Тоже знал, что делает, и тешился своей властью. Так что же это - с детства такое? И кто страшнее - взрослый или ребенок?
Метались в голове мысли, возникали все новые вопросы, а ответа на них не находилось. Нет, не разобраться ему, не разрешить сомнения - мало читал, мало знает жизнь, чувствует, кажется, все правильно, а вот объяснить не может. Если бы мог читать настоящие книги, день и ночь пропадал бы в библиотеке, а по Брайлю их мало, особенно серьезных, умных. Хорошо еще, что не остался в свое время в пермской школе… А может, плохо? Нет, все-таки хорошо. Он думал об этом не раз и свой поступок не оправдывал, но о главном не сожалел. Пришлось труднее, но и интереснее. Он пробился, вошел в мир зрячих, к чему стремился всегда, пусть вначале и бессознательно. В Сергуловке со сверстниками был на одной ноге, в Шадринске больше времени проводил с городскими ребятами, с ними катался на коньках, купался, переплывал реку. Чтобы ни в чем не отставать, даже с вышки нырял - не головой вниз, солдатиком, но все-таки прыгал. Так надо жить и дальше. Только так! Мир зрячих шире, многообразнее. При постоянном общении с ними вырабатываются новые навыки, понятия, знания. Взять те же споры. Они вспыхивают в комнате часто. То о литературе заговорят ребята, то о театре, а чаще всего о войне. Тут бросай все - и слушай, ума набирайся. Повезло ему - к хорошим людям попал, знающим. Пять лет с ними вместе прожить да заниматься как следует - многое постичь можно. Можно! В этом убедил Сашу недавний разговор с Дукельским. Оказывается, слепые еще давным-давно были и искусными механиками, и талантливыми скульпторами, и часовщиками, и даже выдающимися учеными! По преданию, рассказывал Дукельский, в Японии существовала даже каста слепых. Она была живой хранительницей исторических событий. Слепой профессор Джон Симпсон, директор консерватории в Новой Каролине, множил в уме двадцатизначное число на равное ему, а окружной судья Гильзе в Германии легко возводил любое трехзначное число в куб! (Слепой был судьей! Почему же он не может работать адвокатом?!) Это поразило больше всего и еще то, что некоторые древние философы сами лишали себя зрения, чтобы полностью отдаться умственному созерцанию. ("Пожалуй, они переборщали, но факт любопытный", - отметил про себя Саша.)
- Все закономерно: сами условия жизни толкают слепого человека к усиленному размышлению, внимательности, сосредоточенности. Мир эмоциональных переживаний, теоретических размышлений становится "своим миром", слепые глубже впитывают и лучше запоминают любое новое впечатление, они, если хочешь знать, более любопытны, более способны, чем зрячие, хотя для ознакомления с каким-то новым предметом, явлением слепым нужно затратить гораздо больше времени, - убеждал Дукельский, а ему можно было верить - один университет у Дукельского уже был за плечами.
2.
По радио передавали сводку Совинформбюро.
Голос Левитана звучал особенно торжественно: он сообщал об освобождении многих украинских городов и населенных пунктов, перечислял трофеи. И только зазвучали победные марши, в дверь постучали.
- Войдите, - крикнул Саша - он был один в комнате.
- Абызова я могу видеть? - спросил девичий голос.
- Его нет…
- А он здесь живет? А где он сейчас? А правда, что он воевал под Харьковом и раненым выходил из окружения? Скоро Киев освободят, из вашей комнаты там никто не сражался? Нет, ну ладно, в других поищу…
Пока Саша отвечал девушке, по радио успели передать областные последние известия. В них мелькнуло объявление о приеме на курсы по подготовке адвокатов.
Окно заклеить пока не собрались, в комнате гулял ветер. Саша залез под одеяло, накинул сверху пальто, немного согрелся. Курсы, курсы… Раньше бы другое дело… Шесть месяцев! В институте готовят юристов четыре года, в юридической школе - два. Ерунда какая-то! Но если поступить на курсы, можно стать адвокатом, работать вместе с Раей, и очень скоро!
Мысль эта подогрела. В нетерпении отбросил одеяло, сел на кровати. После курсов примут и в институт, потому что нельзя будет сказать: "Ты не сможешь работать по специальности…" Черт возьми, это то, что надо! Но что скажет Суханов, Рая, ребята, особенно Петя Борисков? Променять университет на курсы - не смешно ли? Короткий путь не всегда надежен - правильно, однако и длинный иногда уводит в другую сторону. Учителем он стать не думал, историей не увлекался, и в университет-то попал по воле случая, ради того, чтобы получить высшее образование. Так что же? Образование ради образования? А мечта, стремление, желание, весь смысл дальнейшей жизни по боку?
Что же делать и как быть? Снова заколдованный круг! В попытках разорвать его прошла ночь, а утром Саша поехал по знакомому адресу; Малышева, 2, где размещались юридический институт и школа, и узнал, что курсами будет руководить старый знакомый - директор школы Дежуров. Поколебавшись, Саша постучал в его кабинет и услышал:
- Я уже дважды разъяснял тебе, почему не могу принять в школу. Сейчас могу сказать то же самое. Извини меня - спешу на лекцию.
Под директором скрипнул стул, послышались грузные шаги. Дежуров взял Сашу под руку и вывел из кабинета… Щелкнул английский замок, по деревянным ступенькам простучали сапоги.
Саша был готов к отказу, но не к такому грубому и бесцеремонному. Прошло минут пятнадцать, пока начал спускаться по лестнице. По привычке пересчитал ступеньки. Их оказалось пять. "Я по ним похожу!" - решил он.
В городе бесновался ветер, шуршали мерзлые листья, сыпал мелкий снег. Наверное, лучше было дойти до улицы Ленина и сесть на трамвай. Саша пошел пешком - если сосчитал ступеньки, надо изучать и дорогу.
В первый день работы курсов, перед началом лекций, выступил Дежуров. Он поздравил слушателей с началом занятий, пожелал упорной учебы и выразил надежду на то, что все двадцать восемь курсантов станут стажерами коллегии адвокатов.
Ответное слово держала староста группы Белла Ракитина и в конце спросила:
- Вы не ошиблись, Михаил Яковлевич? Вас слушали двадцать девять человек.
По аудитории пронесся шорох - видимо, все повернулись к Саше, двадцать девятому. Он уловил недовольный вздох директора.
- Здесь незаконно присутствует лишний человек - Камаев. Вольнослушатель, так сказать, но, я думаю, мы найдем с ним общий язык, и он не будет мешать вам. Так ведь, Камаев?
- Я хочу учиться, а не мешать… - Саше хотелось сказать директору многое, но он сдержался.
На другой день для него не оказалось стула.
- В чем дело? - спросила старосту преподаватель Александра Модестовна Быстрова.
- Этот человек не зачислен - он слепой, - пояснила Ракитина, - и Михаил Яковлевич специально приказал убрать лишние стулья.
- Выполнение этого приказа не делает вам чести, Ракитина, - перебила старосту Быстрова и отдала свой стул: - Садитесь, пожалуйста.
Маленький плацдарм был завоеван. Саша на нем закрепился и сдавать не собирался - приходил на занятия раньше всех и не спеша занимал свое место.
- Куда это ты, рыцарь, исчезаешь по вечерам и являешься таким, будто на тебе пахали? А может, сам пашешь? - спросил недели через две Борисков.
- Пашу, Петя, пашу, - признался Саша и рассказал о своей тайне.
- Лю-бо-пыт-но! За двумя зайцами погнался… Какого же ухватить хочешь?
- Понимаешь, я давно хотел стать адвокатом…
- Тогда надо уходить из университета.
- Не могу. Пока не могу: на курсы я не зачислен, карточки там не дадут, общежития нет. Да что карточки! Директор книги запретил выдавать, а сегодня пообещал вызвать милицию.
- Гад твой директор! - вскочил Борисков. - А ты что, толстовец? Почему не воюешь? Я бы на твоем месте… Хочешь, я в обком комсомола схожу?
- Надо будет, сам схожу, - отказался от помощи Саша.
- Сам так сам. Тяни, только ноги не протяни.
- Постараюсь.
Так и учился: с утра в университете, вечером на курсах. Дежуров его "не замечал". Саша тоже не лез ему на глаза, а слушатели и преподаватели уже признавали своим. Особенно приметил Сашу кандидат юридических наук Карл Сергеевич Юдельсон. Разговорился как-то с Сашей, расспросил о его житье-бытье, очень удивился, узнав, что он учился в обыкновенной школе, и проникся уважением.
- Пока ничего обещать не могу, но постараюсь помочь, - пообещал в конце разговора.
Вскоре Сашу пригласил председатель президиума областной коллегии адвокатов Степан Иосифович Мокроусов, вручил официальное направление, поразглядывал, пока шла беседа, так и этак и вызвал секретаря:
- Катя, выдайте товарищу деньги, чтобы купил отрез на пальто, а то у него оно немного поизносилось…
Саша не помнил, как дошел до общежития. Вошел в комнату, плюхнулся на койку и никак не мог прийти в себя от случившегося: все мытарства и невзгоды позади! Успокоившись немного, рассказал о Мокроусове ребятам.
- А я что говорил? - заметил Борисков, - Давно надо было сходить - под лежачий камень вода не бежит.
Юрка Абызов съязвил:
- Попроси Дежурова, чтобы купил тебе шляпу с пером, трость с золотым набалдашником, и станешь адвокатом без всяких курсов.
А Саша раскачивался из стороны в сторону и не то тихо смеялся, не то всхлипывал. Из этого состояния его вывел Петр Борисков;
- Что сидишь Буддой? Открывай футляр - будем праздновать победу! Но картошку я буду чистить сам - у тебя сегодня руки дрожат.
Война еще продолжалась, и до настоящей победы было далеко, еще сотни тысяч наших солдат и офицеров должны были погибнуть, чтобы заставить Германию капитулировать, но жизнь неуловимо менялась к лучшему. Дошло до того, что однажды в столовой появился суп с колбасой. Старшекурсники говорили, что такая роскошь впервые с начала войны. С каждым днем становились все более обнадеживающими и сводки Совинформбюро, в Москве зазвучали салюты. К этому времени обычно собирались все ребята, слушали стоя и торжественно молчали, чтобы потом, когда смолкнут громовые раскаты, начать очередную дискуссию.
Жить становилось веселее. Давно ли был освобожден Киев, а четырнадцатого января нового, сорок четвертого года перешли в наступление войска Ленинградского и Волховского фронтов, и вечером едва ли не впервые разговорился молчаливый Сергей Лапин:
- Вы понимаете, это же наши километров на двести по фронту двинулись! Шуганут теперь немца - и блокаду снимут, и Новгород освободят! А если и другие фронты поддержат, то к весне мы далеко на западе будем.
До ночи рассказывал Лапин о Ленинграде, о том, каким красивым и чистым он был до войны и каким - в блокаду, предвещал скорую и окончательную победу. Вскоре добровольно ушел на фронт Наум Дукельский. В зале стало тихо - никто, кроме Дукельского, не умел играть на рояле.
Саша шел с занятий в одиннадцатом часу вечера. На ужин не рассчитывал - футляр из-под баяна был пуст, - но еще в коридоре уловил такой дурманящий запах, что ноги сами занесли в комнату. Так и есть: Борисков варил гороховый кисель.
- Ко времени подоспел, Саша, я тут такую вкуснятину приготовил, пальчики оближешь.
Отказываться и дожидаться второго приглашения Саша не стал, сразу прошел к столу, нетерпеливыми руками принял поданную Борисковым кружку. Следующий день тоже обещал быть сытым - Петя насыпал стакан гороховой муки:
- Вот здесь стоит. На завтра.
Утром он поднялся пораньше, чтобы освободить плитку для товарищей, набрал в кастрюлю воды, высыпал в нее муку и воткнул вилку в розетку. Минут через пятнадцать в комнате запахло гарью. Стал мешать - гарь не проходила. Кто-то чихнул, кто-то спросонья выругался. Вскочил Паша Бубнов и выключил плитку.
- В холодную воду муку засыпал? Ну и балда, надо в горячую и мешать.
Неожиданно рассвирепел Абызов и набросился на Борискова:
- Выспались, называется! Ты добренький, я знаю, но надо было научить человека! И сам бы мог сварить - не переломился.
Борисков хохотал:
- Не только первый блин комом бывает, первый кисель тоже! А кисель мукой я ему отпустил сознательно, - прохохотавшись, ответил Абызову. - Он все любит делать сам. Это уважать надо.
Засмеялся и Абызов, и маленький инцидент был исчерпан. Но гарь есть гарь, она имеет неприятный специфический запах, и этот запах "дошел" до ректорского кабинета:
- Слепой студент Камаев сам варит на плитке и утром едва не спалил общежитие. Кстати, лекции он посещает нерегулярно, а говорят, учится на каких-то курсах.