* * *
Но уж что стало для меня абсолютно фантастическим открытием – это радикальное отличие Суркова от чукчи. В том смысле, что Слава оказался не только читателем, но еще и писателем. По его собственному признанию, в молодости он писал рассказы и даже всерьез мечтал о писательской карьере.
– Почему же ты бросил, сумасшедший? Неужели возиться во всем этом политическом дерьме тебе приятней? – ужаснулась я.
– Честно говоря, у меня – высокие амбиции. А в какой-то момент я просто понял, что в литературе я – не гений, – спокойно ответил Слава. – И одновременно я оказался недостаточным графоманом, чтобы всю жизнь получать кайф от написания негениальных рассказов.
Как он признается, рассказы он писал под Борхеса. Что, по моему глубокому убеждению, изначально было тупиком – Борхес ведь и сам честно признавался, что он хороший читатель, а не писатель. В общем, чукча наоборот.
* * *
Недореализованность в литературе превратила Суркова в практикующего эстета в жизни. Начать с того, что при ближайшем рассмотрении он производит впечатление человека, который не понаслышке знает: покупать костюмы меньше, чем за пару тысяч баксов, – это просто mauvais ton.
Более того: он производит впечатление мужчины, который точно знает, что покупать костюмы вообще нельзя. Их нужно только шить. Мне доставила редкое эстетическое наслаждение его страстная лекция о том, как сложно выбирать из сорока пяти оттенков серого, когда тебе шьют одежду.
Жаль вот только, что его машину (вероятно, дорогую) я по достоинству оценить не смогла: я не только предельно холодна к этому предмету мужской роскоши, но, вдобавок, еще и абсолютная дальтоничка в смысле крутых моделей и тюнингов. Мне лишь бы красивенькая была – и ладно.
Как– то раз, во Флоренции, едва выйдя из галереи Уффици (из офиса, в смысле), я не смогла удержаться, чтобы немедленно не позвонить Суркову и не съязвить:
– Слушай, Славка, я наконец-то поняла, на кого ты как две капли воды похож! Видел караваджиовского мальчика-Вакха? Вот! Типичный замглавы кремлевской администрации! (Не путать с Маленьким больным Вакхом той же кисти из коллекции Виллы Боргезе: это – следующий этап.– Е. Т.)
Мы со Славой стали друг для друга взаимным культурным шоком. Например, он сразу запросто признался мне, что очень любит деньги.
– Понимаешь, у меня было бедное детство. У меня ничего этого не бьшо, мы с мамой ничего этого не могли себе позволить… – трогательно вспоминал он.
Я же в ответ открыла ему про себя другую страшную тайну:
– Я, конечно, довольно избалованна. Но если мне хватает денег ровно на то, чтобы поддерживать мой теперешний образ жизни, – то и слава Богу, больше не надо.
Суркова это признание не на шутку испугало.
– А сколько ж ты, извини, получаешь, если не секрет? – на всякий случай с опаской осведомился замглавы администрации.
Я честно назвала ему сумму.
– Ну-у… это – большие деньги… – неискренне прокомментировал главный кремлевский лоббист.
– Нет, Славка, это – совсем маленькие деньги, – искренне поправила его я. – Но при моей патологической нелюбви продаваться мне этого пока хватает.
– А ты не любишь продаваться? – еще более поразился Сурков. – Ты хочешь сказать, что ни разу в жизни не писала статьи по заказу?
Получив отрицательный ответ, он, как-то совсем уж обескураженно, протянул:
– А-а, ну тогда все с тобой понятно…
* * *
Несмотря на то что в Славиной карьере любовь к литературе оказалась, в конце концов, побеждена в неравном бою второй его страстью – к деньгам, тем не менее, в его политических взглядах все-таки тоже нет-нет да и проскальзывало некое эстетство.
Как– то раз, говоря о варварском стиле накопления капитала в нашей стране в последние десять лет, мы с ним сошлись на том, что прогресс, даже политический, все-таки всегда идет по направлению отчуждения от средств производства. Даже если этим средством производства является автомат Калашникова. В том смысле, что, по циничной логике развития государства, первоначальный наемный убийца был менее цивилизован, чем тот, кто уже не сам убивает, а только заказывает. Примерно так же, как тот, кто ел руками, стоял на более низкой ступени цивилизации, чем тот, кто сумел отдалиться от куска мяса с помощью вилки и ножа.
– А уж когда олигархи вообще договорились не пытаться убить друг друга, – можно считать, что они вообще уже даже и чистой салфеткой за столом стали пользоваться, -развил мысль Слава.
В чистой теории в наших с ним разговорах он категорически отрицал любые формы тирании и насилия – с эстетической, разумеется, точки зрения:
– Это же примитивно! Это для тупых и ленивых: взять и силой заставить кого-то что-то сделать. Любой качественный процесс по определению должен быть сложным. Процесс долгого, мучительного согласования гораздо более сложен, но и гораздо более красив, чем диктатура!
С теорией Суркова насчет того, почему Россия патологически склонна к диктатуре, тоже трудно было не согласиться:
– Это прямое следствие интеллектуальной лени и отупения, которое не позволяет оценить красоту сложных решений…
* * *
Однако как только теоретические убеждения хоть как-то мешали его лоббисткой работе, все эстетство мгновенно улетучивалось как дым.
К примеру, журналистику как часть сложного красивого политического процесса Сурков вообще всегда ненавидел как класс:
– Вы все – просто профессиональные провокаторы, которых нужно изолировать как можно дальше от того места, где принимаются решения! Ты же сама прекрасно понимаешь… – доверительно сообщал мне мой приятель.
Кстати, возможность покупать журналистов или депутатов за деньги (что тоже по определению является гораздо более примитивным процессом, чем убеждение) тоже как-то совершенно никогда не оскорбляла Славиных эстетических чувств.
Так что, если оставить в стороне флер рафинированности, по части практического цинизма Слава – плоть от плоти того же самого поколения 35-40-летних ребят, вроде Романа Абрамовича или Саши Хлопонина, рано сделавших большие деньги и рано заподозривших, что этим и исчерпывается ббльшая часть человеческих отношений.
Что же касается отстраненности от средств производства (как показателя большей рафинированности), то приходится констатировать, что и в этом смысле главный лоббист страны Владислав Сурков, без активного кулуарного вмешательства которого через Думу не проходит ни один важный законопроект, стоит отнюдь не на верхней ступеньке цивилизации. Потому что, если брать за модель упомянутое соотношение между наемным киллером и заказчиком, то в данной модели заказчиком является, конечно же, Александр Волошин, а киллером – Сурков. Поэтому именно Волошин, в данном случае, рафинированно ест с ножом и вилкой, не выходя из своего кабинета, а Славе приходится копаться по локоть в депутатских нуждах.
Впрочем, если выстраивать логическую иерархию еще выше, к главному госзаказчику, на которого сейчас работают и Волошин, и Сурков, то вся наша со Славой умозрительная эстетская конструкция и вовсе перверсируется. Потому что в рафинированности того, крайнего сверху в Кремле, вопреки колоссальной отстраненности его от средств производства, я вообще категорически не уверена.
* * *
Но в любом случае Владислав Юрьевич Сурков совершенно уникален среди кремлевских обитателей (думаю, всех поколений) хотя бы тем, что когда я как-то раз в шутку обозвала его Гражданином кантона Ури, он не только понял, о чем я, но и тут же, не задумываясь, парировал:
– Надеюсь, я кончу лучше.
Динамо-машина им. Б. А. Березовского
В июле 2000 года, в момент, когда Кремль пендюлями проталкивал через Думу и Совет Федерации президентский закон, фактически уничтоживший верхнюю палату как представительство регионов, я, наконец, поняла, про кого тот знаменитый анекдот, где внутренний голос все время подзуживает ковбоя: Нет, это еще не конец!… Подойди и плюнь Большому Джо в лицо… А вот это – уже конец!
Так вот история эта – точно про Бориса Березовского.
На луганскую реформу властной вертикали Березовский ответил тогда шумной кампанией в прессе вокруг создания так называемой партии регионов, которая, как он обещал, спасет страну от ликвидации федерализма.
Затея была откровенно безнадежной. Запуганные губернаторы предпочли поскорее лечь под Кремль сразу, чтобы потом их не взяли силой. А единичные бузотеры, вроде, например, бывшего харизматика Александра Руцкого, очень скоро за переговоры с Березовским поплатились (курского губернатора, как известно, через несколько месяцев после этого сняли с выборов прямо накануне голосования).
Тем не менее, если Дума президентский закон о новом порядке формирования Совета Федерации сразу с радостью утвердила, то вот сенаторы-то поначалу сами себе намыливать веревку все-таки отказались. Во время первого тайного голосования этот закон в верхней палате поддержали всего 13 человек. Это наглядно показывало истинный мизерный процент поддержки путинской авторитарной властной перекройки в российских регионах.
Кремль не на шутку встревожился. Разумеется, Путин уже ни на секунду не сомневался, что рано или поздно он все-таки пропихнет закон. Но пропихивание это грозило стать слишком затяжным (массовая скупка депутатских голосов в Думе судорожно велась обеими враждующими сторонами) и уже неприличным. И самое главное, чего опасался Путин, – это что тот же самый человек, который годом раньше придумал его самого, – Березовский, теперь возглавит региональную фронду и устроит бывшим кремлевским соратничкам новую серию информационной войны в своих СМИ.
* * *
И тут кремлевские пиарщики решились на беспрецедентный ход. Владислав Сурков позвонил мне и сказал, что готов дать интервью на эту тему накануне нового голосования в Думе. Это было сенсацией. Раньше этот кремлевский чиновник не давал интервью ни одной газете. Открытый выход Суркова (бациллы, по его собственному выражению, моментально погибающей на свету) в публичную политику стало событием абсолютно экстраординарным. И, вроде бы, для Коммерсанта это было круто.
Но, с другой стороны, получалось, что мы предоставляем Кремлю трибуну для психической атаки на губернаторов.
Мы долго совещались с главным редактором Коммерсанта Андреем Васильевым. Береза, мля, ругаться будет – я уже представляю как… Но отказываться глупо, – решил он в результате.
Несмотря на мой обычный, жесткий, стиль ведения интервью, Сурков, разумеется, успел сказать все, что хотел…
– Я немножко знаю методы Березовского: он везде рассказывает, что за ним все олигархи стоят и Кремль, что он уже договорился с Вяхиревым и Алекперовым, что в администрации президента он может все решить… Ну неправда все это!… Я с Березовским действительно работал и до сих пор нахожусь в нормальных отношениях. Это не секрет никакой – действительно Борис Абрамович довольно долго был вхож во все высочайшие коридоры. И часто его советы приводили к эффективным результатам. Но еще чаще – и к неэффективным… – заявил Сурков.
Это была внятная черная метка, публично посланная Борису Березовскому его прежними кремлевскими дружками. И одновременно – четкий сигнал всем потенциальным бунтарям: Березовский – больше не всесильный кремлевский теневой разводчик, а изгой, и даже если очень захочет, не сможет заступиться за вас. Теперь мы – ваша единственная крыша.
* * *
Мы горячо спорили обо всем этом с Машей Слоним за трапезой у нее в Дубцах, когда вдруг позвонил наш друг Алик Гольдфарб, находившийся в приятельских отношениях с Березовским. Узнав, что я сижу у нее в гостях, Алик моментально примчался к нам – расспрашивать меня о скандальном интервью.
– Лена, ну вот скажи, что ты думаешь о Суркове? Его же, вроде бы, в политику привел именно БАБ…
– Очень хитрый. Очень гибкий. Предельно циничный. Знаешь, как про него в Кремле за глаза его же коллеги говорят? Маму родную продаст. А уж тем более, я думаю, – родного папу Березовского. И по моим ощущениям, он в Кремле еще и Волошина переживет, если Путин захочет старую команду оттуда вычистить.
– А какова твоя оценка кремлевской ситуации в целом в отношении Бориса? – продолжал расспрашивать меня Гольдфарб.
– Извини, Алик, не хочу тебя расстраивать, но, по-моему, Борису твоему – п…ц, – как можно более точно сформулировала я свою экспертную оценку. – Сдали они его.
Тут мы с Машкой, в свой черед, накинулись на Алика с расспросами:
– А сам-то Борис Абрамович что думает на эту тему?
– Ну, что-что думает… – замялся Алик. – Борис говорит: Ситуация динамичная, надо действовать!
* * *
А через две недели Совет Федерации прогнулся. Вопреки элементарному инстинкту самосохранения, сенаторы подавляющим большинством утвердили закон, по сути, о собственном расформировании.
Но зато для нас с Машкой крылатая фраза Березовского, сказанная в тот момент, стала настоящим домашним анекдотом. До сих пор, когда у кого-нибудь из нас случается какой-нибудь полный триндец на работе или дома, мы каждый раз с хохотом подбадриваем друг друга: Ситуация динамичная, надо действовать!…
Его посадили…
Самый модный политический анекдот конца 2000 года, как известно, Путин придумал про себя сам, когда на вопрос американского тележурналиста Ларри Кинга: Так что же все-таки произошло с вашей подводной лодкой? – лидер российского государства с идиотской улыбочкой ответил: Она утонула…
В московской политической тусовке, разумеется, сразу по-доброму развили тему…
– Так что случилось с вашей подводной лодкой?
– Она утонула… – отвечает Путин и улыбается.
– А что случилось с вашей Останкинской телебашней?
– Она сгорела… – отвечает Путин и улыбается.
– А как здоровье первого президента России Бориса Ельцина?
Путин улыбается.
– Что?! Умер?! – в ужасе кричит Ларри Кинг.
* * *
Исключительно из-за того, что Гусинского успели не только посадить в тюрьму, но и выпустить еще до всех этих знаменательных событий, в анекдоте несправедливо отсутствовал вопрос Ларри Кинга: А как поживает ваш крупнейший медиа-магнат?
Поскольку из-за очередных репрессий со стороны путинской пресс-службы в момент ареста опального олигарха территориально я оказалась гораздо ближе к Гусинскому, чем к Путину (в смысле, в Москве, а не в Мадриде), свежие вести с мадридских информационных полей мне телеграфировала коллега по кремлевскому пулу Елена Дикун. Для нее все происходящее было вопросом жизни и смерти: в тот момент она работала кремлевским обозревателем в Общей газете, единственный источник финансирования которой вдруг переехал в Бутырки.
– Здесь у нас какое-то сумасшествие творится! – стонала бедная Дикун на том конце трубки. – Представляешь, Малкина (обозреватель газеты Время новостей. – Е. Т.)звонит прямо при всех с мобилы в Москву в Кремль и советует им, как лучше обыграть арест Гуся в смысле пиар-кaмпании…
Сам Путин, комментируя ситуацию из-за бугра, как известно, вообще насмешил до колик всю страну: во-первых, уверял, что не смог дозвониться до генпрокурора, а во-вторых, сказал, что генпрокурор у нас – независимый.
* * *
По правде сказать, мне, находясь в Москве, комментировать арест Гусинского было гораздо труднее, чем Путину в Мадриде. Путин-то в отличие от меня хотя бы точно знал, кто этот арест инициировал. А мне, для того чтобы написать статью, нужно было экстренно обзванивать всех своих приятелей во властных структурах с одним и тем же безнадежно-нетелефонным вопросом: Кто отдал приказ? Не хотелось ведь голословно оклеветать президента…
Внезапно над моими муками творчества сжалился пресс-секретарь Чубайса Андрей Трапезников.
Сначала на мой звонок он уклончиво ответил:
– Я еще с шефом не переговорил, ничего не знаю.
Однако через пару часов Трапезников перезвонил и попросил:
– Только ты мне не задавай сейчас по телефону никаких наводящих вопросов. Решение принял один человек. Сам.
– Ну, слушай, Андрюш, не надо мне лапши на уши вешать: ты сам прекрасно знаешь, что генпрокурор у нас сам таких решений не принимает!
– Перезвоню…– снова загадочно перебил меня Трапезников.
На этот раз он перезвонил гораздо быстрее, и на определителе моей мобилы высветился какой-то совсем уж нечитабельный номер.
– Угадай сама: на П, но не прокурор! – протараторил Трапезников скороговоркой.