Ги де Мопассан - Анри Труайя 12 стр.


Динамизм Мопассана был таким, что, исправно поставляя прессе хронику за хроникой на злобу дня, он мощно продвигал вперед свой первый роман – "Жизнь". Как ему представлялось, это творение должно было решительно утвердить его реноме и вознести на одну высоту с Флобером и Золя. Между делом он посылает издателю Кистемакерсу в Брюссель предисловие к изданию шаловливого романа XVIII столетия "Темидор" и ранее не публиковавшуюся новеллу "Мадемуазель Фифи". К этой последней была приложена фотография автора – "не особенно удачная, но другой у меня нет. Поручите ее г-ну Жюсту". Этот самый Жюст должен был исполнить с нее гравированный портрет, предназначенный для следующего сборника новелл. Обретя почву под ногами, теперь уже он диктовал условия издателям, стремясь выжать из них максимум возможного. Вот, к примеру, письмо от 4 декабря 1882 года некоему издателю, предположительно Моннье: "Таковы условия, на которых я могу иметь с Вами дело. Том из 10–15 новелл, т. е. 150 страниц текста с иллюстрациями. Тираж – 500 экземпляров класса люкс. Гонорар – 2000 франков, из коих 1000 франков в день сдачи вам текста и 1000 – в день поступления книги в продажу. Вы получаете исключительное право на публикацию этих новелл на срок пять лет…Кроме того, я счел бы себя вынужденным запросить с Вас еще крупную сумму. Я продаю роман в газету за 8000 франков. Русский перевод, выходящий прежде французского издания, дает мне 2000. Соответственно, большая новелла принесет мне при тех же условиях как минимум 1500 франков. Если я присчитаю еще 1500 франков за публикацию той же новеллы в томе, где помещены еще три других (а я получаю с мосье Авара по 1 франку с тома, продающегося за три с полтиной), то это составит по крайней мере 3000 франков". И ниже, чтобы подзадорить адресата, добавляет: "И все-таки я предпочел бы совсем не писать этой новеллы, даже в том случае, если бы вы отсчитали мне 3000 франков наличными…"

Ревнуя к успеху, которым Мопассан пользовался у других издателей, Шарпантье предлагает ему выгодный договор, который при всем при том стеснил бы автору свободу. Вполне естественно, Мопассан заартачился: "С чего это вам взбрело в голову заключать со мной договор, о котором вы до сих пор и не помышляли? Я предложил вам книгу для издания (стихи. – Прим. авт.). Вы приняли ее, ничего не говоря о договоре. И вдруг вы посылаете гербовую бумагу в двух экземплярах! Я в принципе решил никогда не подписывать официальных договоров. Кстати сказать, с г-ном Аваром у меня только устная договоренность. Но если я приду к тому, чтобы подписать договор с вами, то я сделаю это лишь на условиях, которые сочту приемлемыми. Вот они. До 3-й тысячи я получаю по 40 сантимов с экземпляра. Начиная с 3-й тысячи – по 1 франку с экземпляра. Сверх тиража печатаем только 100 экземпляров. По истечении шести лет я получаю право распоряжаться своим творением как сочту нужным…" И завершает с неприкрытым цинизмом: "Коль скоро мы не связаны друг с другом никакими письменными обязательствами, вполне естественно, что и я ищу для себя наибольших преимуществ как автор, и вы – как издатель".

Сборник новелл под заглавием "Мадемуазель Фифи" поступил в книжные лавки в то время, как автор прогуливался по югу Франции, между Ментоном и Сен-Рафаэлем. Источником вдохновения для новеллы, давшей название сборнику, послужили, как и для "Пышки", события эпохи прусской оккупации. Главная героиня новеллы, как и главная героиня "Пышки", – девица известного поведения. Но если Пышка уступает настояниям прусского офицера, то Рашель, возмущенная наглостью и грубостью захватчика, закалывает его ножом. Рассказывая об этом патриотическом поступке простой девушки из народа, Мопассан понимал, что его творение льстит идее реванша, которая владела всей Францией после поражения. Книга была встречена критикой с горячим одобрением, уровень продаж превзошел все ожидания. Автор потирал руки. "Я мельком видел Мопассана, – отметил Поль Алексис. – Он постоянно шутит и говорит только о деньгах".

Ну, а тратил Мопассан денежки так же легко, как и зарабатывал. Родительница уступила ему участок земли близ Этрета, по дороге на Крикето, близ Гран-Валя (ныне владение № 57 по улице Ги де Мопассана, Этрета), где он построил шале, состоявшее из жилого дома и двух флигелей, связанных между собою галереей, бегущей по всему фасаду. Стены – в желто-кремовой штукатурке, крыша выложена красной черепицей. В интерьере царствовала эклектика. Тут и руанские фаянсы, за древность и подлинность которых едва ли можно было поручиться, и резные деревянные фигуры святых, и стойки для зондов в форме сапог, все – сомнительного вкуса. В саду новый владелец высадил ясени, буки, тополя, выкопал бассейн, в который напустил красных рыбок. Поодаль он устроил птичий двор, чтобы обеспечивать себя свежими яйцами, и стрелковый стенд для упражнений в стрельбе из пистолета. И, наконец, он поставил в огражденном месте среди яблонь перевернутое рыбачье суденышко, в котором плотник Дюперу оборудовал баню и комнату для прислуги. Как только эти работы были закончены, Ги стал обзаводиться охотничьими собаками и кошками. Из первых у него в любимчиках ходили спаниель Пафф, который был незаменимым помощником на охоте, а позже – африканская борзая Тайя, которая, увы, не выносила жизни в парижской квартире и закончила свои дни за городом, у друзей писателя. Ну, а что касается кошачьих, то тут несравненной королевой была Пироли; позже ее звание унаследовала дочь Пусси. Мопассану было хорошо в компании этих сладострастных и вольнолюбивых существ; общение с ними возбуждало в нем властную чувственность, которой он порою сам опасался. "Я их люблю и ненавижу, этих очаровательных и коварных животных, – пишет он. – Мне доставляют наслаждение прикосновения к ним, когда я ощущаю, как под моей ладонью скользит их шелковая шерстка, пускающая искры, когда я чувствую теплоту этой шерстки, этой тонкой, изысканной шкурки. Ничего нет на свете нежнее, ничто не дает коже более деликатного, более рафинированного, более редкостного ощущения, нежели теплое и вибрирующее одеяние кошки". И тут же добавляет: "Но эта живая одежка вселяет в меня проникающее через пальцы странное и яростное желание забить животину, которую ласкаю" ("О кошках", 1886 г.).

Был у него также попугайчик, который произносил "Кокассан" вместо "Мопассан" и триумфально приветствовал дам: "Bonjour, petite cochonne!" (Здравствуй, свинюшка!) Вспоминая о Суинберне, он даже рискнул завести обезьяну, но означенное животное оказалось столь стесняющим и столь нечистоплотным, что он поспешил от него избавиться.

Надо ли говорить, как он обожал этот домик. Сперва он хотел окрестить его, шутки ради, "Дом Телье", но это вызвало единодушное возмущение посетительниц. Одна из них, белокурая соседка Эрмина Леконт де Нуи, чьими хрупкими чертами и изысканной улыбкой он втайне любовался, предложила другое название: "Ла-Гийетт". Это название показалось ему лестным: "Ла-Гийетт", "Дом Ги"! Он решил проводить там все свободные дни в хороший сезон. Как и в юные годы, он плавает в открытом море, чтобы поддержать форму. Однажды он во время прилива обогнул Юго-Восточную стрелку, что составило шесть километров в оба конца. 15 августа он устроил у себя в саду на лужайке фейерверк. Окрестные жители любили его больше, нежели родительницу – "даму из Верги", которая в городе швыряет деньги на глупости, а как пойдет на деревенский базар, так сквалыжничает из-за каждого су.

Общительный и компанейский, хозяин "Ла– Гийетт" любит устраивать празднества и прогулки с участием соседей. Часто возглавляемая им развеселая компания дачников отправлялась вечером на какую-нибудь из окрестных ферм, где устраивались ночные танцы. "Отправлялись всей шайкой, с шарманкой, на которой играл обыкновенно живописец ле Пуатевен в хлопчатом колпаке, – писал об этих вылазках Ги де Мопассан. – Двое мужчин несут фонари. Мы движемся за ними следом, болтая и смеясь, как сумасшедшие. Будят фермера, служанок и лакеев. Нам подают даже луковый суп (что за ужас!), и мы танцуем под яблонями, под звуки шарманки. Из глубин строений доносятся крики разбуженных петухов, в конюшнях на подстилках встревожены лошади. Свежий сельский ветер, полный аромата трав и скошенных хлебов, ласкает нам щеки".

Мопассан также частенько захаживает со своими этретатскими друзьями в кабачок "Прекрасная Эрнестина", что по дороге на Сен-Жуэн. Хозяйка Эрнестина Обур, энергичная хохотушка в свои сорок лет, охотно принимает у себя в заведении всех окрестных знаменитостей, и надо полагать, Ги не раз уютно устраивался в ее постели. Стены ресторанчика увешаны картинами и рисунками, подаренными художниками. Эрнестина коллекционирует автографы. Поддавшись уговорам, Ги напишет в ее "Золотой книге" такой куплет:

Quatre vers sans sortir d’ici?
Mais mon esprit bat la campagne!
Et je n’ai gardé de souci
que pour les verres de champagné.

(Четверостишие для вас?
Но мысли после битвы вялы
И жаждут утонуть сейчас
В шампанском, розлитом в бокалы.)

(Перевод Д. Маркиша.)

…С приходом холодов и дождей Ги возвращается в Париж; здесь сельский дворянин преображается в литератора – завсегдатая Больших бульваров. Его можно увидеть всюду – в конторах редакций, в кафе, в театрах – и всякий раз обращают на себя внимание его до смешного франтоватый вид и острый, напряженный взгляд, какой бывает у живописцев. Несмотря на некоторую толику презрения, которую он питал к бывшим коммунарам, он возобновляет сердечные дружеские отношения с возвратившимся из изгнания Жюлем Валлесом, в котором признает "превосходный писательский талант". И защищает в горячих спорах с этим неисправимым анархистом позицию тех, кто, как Гонкур, как Доде, как Флобер и как он сам, ставили искусство превыше политики и ощущали себя более близкими к интеллектуальной элите, которая читает их книги, нежели к народу, который их не знает.

Как-то случилось ему поранить руку при чистке револьвера. "Пуля пронзила палец во всю длину и выскочила с конца", – пишет Мопассан Золя. А вот Эдмона де Гонкура пытается убедить, будто получил пулю от обманутого мужа. "Золя рассказывал мне о нем (Мопассане), что это отъявленный выдумщик", – заметил Гонкур (запись от 21 января 1882 г.). Все же Золя с любовью относился к своему младшему собрату по перу – отчаянному, словоохотливому и уверенному в себе. Когда же самому Мопассану поступило предложение написать очерк об авторе "Западни", тот с охотой берется за дело и быстро сочиняет светлый, бодрый и хвалебный текст о бесспорном поборнике натурализма, которого считает своим учителем и другом. "Среднего роста, полноватый и добродушный, но упрямый… Вся его округлая и сильная персона напоминает о пушечном ядре", – вот какой портрет Золя оставил нам автор "Заведения Телье".

Зато Ги взъярился не на шутку, когда увидел, что юмористический журнал "Черный кот" ("Le Chat Noir") поставил на обложку его имя в качестве "главного администратора". По правде говоря, это был всего лишь розыгрыш, из тех, что частенько позволяла себе редакция. Но в узком кругу людей пера прошел слушок, что Мопассан продал свое имя "Черному коту" за сорок франков. Это переходило всякие границы! Ослепленный гневом, Ги пишет секретарю редакции мосье Эдмону Дешому: "Эта дурного тона шутка заставляет меня выразить вам свое негодование, ибо такое отношение лишено всяких признаков учтивости с вашей стороны". И далее: "Предупреждаю вас, что это письмо было написано и сдано на почту в присутствии свидетелей и что мною приняты необходимые меры для того, чтобы пришел и мой черед посмеяться над результатами усвоенного в отношении меня поведения" (письмо от 16 февраля 1883 г.). Но, слава богу, дело было быстро улажено, и теперь уже сам Мопассан просил прощения: "Я очень огорчен тем, что обидел вас… Мне очень досадно, что я ошибся и адресовал вам это раздраженное письмо, которое… должно было удивить и оскорбить вас" (вторая половина февраля 1883 г.).

И то сказать, в эту пору Ги пребывал в состоянии тревоги и был особенно раним – он напряженно ожидал выхода в свет у Авара своего первого романа "Жизнь". Он вынашивал эту историю еще с 1877 года и, когда поведал о ней Флоберу, услышал: "О да, это великолепно! Вот настоящий роман, вот идея!" Несмотря на одобрение мастера, разродиться оказалось непросто. Ги трудился над романом год за годом – то старался с рвением, то откладывал, то возобновлял, то снова бросал… Он поверял бумаге свои воспоминания и навязчивые мысли, активно эксплуатировал близкие ему темы: невозможность достижения в браке полного согласия между мужчиной и женщиной, почти физическое отвращение к материнству, врожденная любовь к Нормандии, страсть к воде, проблема внебрачных детей, пессимизм, которому должно превалировать над всякой светлой мыслью… Противовесом бурному течению и часто мелодраматичной бессвязности перипетий выступает первозданная пышность края, где происходит действие. Никогда прежде пейзажи Мопассана не приходились так "к месту", не были так созвучны движению повествования, так необходимы для психологии персонажей. Все эти персонажи выведены в резко очерченном рельефе. Вот супруг Жанны – виконт Жюльен де Ламар, грубый, алчущий денег и изменяющий жене то со служанкой Розали, то с графиней де Фурвиль. Жанна увядает, осознав тщету своих иллюзий. Она была открыта для всего – любви телесной, любви матери, любви детей. Но куда бы ни рвалась ее страстная душа, ее везде ждало поражение. Ее слабохарактерные родители уклонились от своих обязанностей, так что рассчитывать ей оставалось только на служанку Розали. А вот аббат Толбиак – фанатичный клерикал, выказывающий лютую ненависть к любым проявлениям естества. Драма разыгрывается из конфронтации этих экстремальных характеров, бия ключом; наталкиваясь одно на другое, события несутся потоком, точно струя водопада. Сорванная брачная ночь Жанны и открытие ею неудачи своего замужества; роды Розали, которая стала матерью почти девочкой; аббат Толбиак, топчущий каблуком щенящуюся суку; ревнивый муж, сталкивающий в пропасть кибитку, где укрылась влюбленная парочка, – убогое убежище раскалывается о скалы, точно яйцо… Каждое из этих событий запечатлевается в мозгу читателя с необычайной точностью. Что касается философии книги, то она заключается в нескольких простых словах, которые Жанна произносит в конце, чтобы успокоить хозяйку: "Видите ли, жизнь никогда не бывает ни такой дурной, ни такой хорошей, как принято считать". Эта фраза почти буквально воспроизводит строку из письма Флобера Мопассану 18 декабря 1878 года: "Вещи никогда не бывают ни такими дурными, ни такими хорошими, как принято считать". Кстати сказать, и весь роман осенен тенью мэтра. В нем является – в более насыщенных красках, в более естественном стиле – магия "Мадам Бовари", "Воспитания чувств" и "Простой души".

Публикуя "Жизнь", Мопассан заявил, что потревожит немало буржуазных сознаний. Но ему горя было мало. Он даже радовался ожидаемой сумятице. Между тем отзывы прессы с самого начала оказались благоприятными. Поль Алексис провозгласил со страниц "Пробуждения" ("Le Réveil"): "Все женщины, в большей или меньшей степени, увидят себя Жанной, станут отыскивать в ней собственные эмоции и особенно преисполнятся нежностью… Пышущий здоровьем горячий стиль, играющая мускулами и апломбом фраза – все это я нахожу у Ги де Мопассана". Между тем иные критики ставили автору в упрек пессимизм и "натуралистическую эстетику". Хроникер из газеты "Тан" восклицает: "Каковыми бы достоинствами ни обладала "Жизнь", мосье де Мопассан стоит выше этого своего произведения. Почему его полотно столь яростно покрылось черными тонами? Именно пессимизм воспрепятствовал обновлению Флобера, именно он сокрушил мосье Золя до психологической беспомощности". На эту обидную ремарку отвечает Филипп Жиль с полос газеты "Фигаро": "Не знаю, на какую вершину вознесет мнение публики успех этого романа, в котором не стоит сомневаться; но что могу сказать с уверенностью, так это то… что его автор сделал большой шаг и оказался на позиции достаточно возвышенной, чтобы его личность можно было четко различить. Мосье Ги де Мопассан, начинавший как ученик Золя, закончил школу".

И вот уже клиенты устремились в книжные магазины, чтобы заполучить горячую новинку от Ги де Мопассана. 25 тысяч экземпляров разошлись в рекордный срок. Тем не менее управление книготорговли "Ашетт", в ведении которого находились все станционные книжные киоски, запретил продажу в означенных торговых точках такой непристойной вещи. "Чиновник, на коего возложен надзор за моральностью книг, которые читают в залах ожидания, нашел мою книжицу непристойной, – пишет Мопассан Золя. – Ну не идиот?" По поводу этого "железнодорожного скандала" "La Jeune France" ("Молодая Франция") тиснула 1 мая 1883 года такие вот хлесткие стишки:

Никогда еще такого не бывало!
Под угрозой целомудренность вокзалов…
Но не в том опасность гибельная скрыта,
Что разбиты рельсы или насыпь срыта.
"Если рельсы целы, – спросишь ты, мечтатель, -
Так чего же опасаться нам, приятель?"
Опасайся "Жизни" – нового романа
Дерзкого писателя Ги де Мопассана!

(Перевод Д. Маркиша.)

Ханжеская история сделалась предметом зубоскальства в литературных кругах. Контора "Ашетт", поняв, что зашла слишком далеко, отступилась от своего решения; "Жизнь" появилась в продаже и в подконтрольных этой благонамеренной фирме книжных киосках. По этому поводу Лоран Таилад пустил вот какой забавный куплетец:

Бурже, Мопассана, Лоти
В вокзальных киосках нетрудно найти -
Их там продают, как жаркое!

Назад Дальше