Воплощение плана в жизнь началось сразу после окончания менструации у Кати. Совокупления регулярно вершились с чистого листа нового цикла и происходили ежедневно даже тогда, когда Дэвид встречался с Джой, в которую он не извергался, а лишь имитировал оргазм, сохраняя своё семя только для Кати. Дэвид ещё лет в сорок научился продлеванию наслаждения, а следовательно, и наслаждения партнёрши. С Катей этот метод был особо важен, так как увеличивал вероятность зачатия. Подобно всему известному в веках, почерпнутое из книг, оказавшись прочувствованным, стало не только значимым, но и значительным. Дэвид научился подбираться вплотную к оргазму, но останавливать возбуждение за сотую секунды до того, как на него бы обрушилась волна наслаждения. Однако семяизвержение и наслаждение оказалось возможным разорвать во времени – в этом-то и состояло сие искусство – в обмане своего организма: когда, оказавшись у самого оргазма, Дэвид резко вытаскивал хуй из полости, в которой он только что находился, то семяизвержение начиналось по инерции, но оргазм не наступал, для которого инерции недостаточно, а требовалось продолжение движения, в чём ему Дэвид резко отказывал. Таким образом, выплескивалось несколько капель, не столь обильных, как было бы при оргазме, но всё-таки. После этой задержки можно было снова продолжать совокупление, довести себя до оргазма, и тогда семяизвержение началось бы по новой, уже до конца. Благодаря такому приёму Дэвиду удавалось выдавить из себя раза в два больше семени, а повторяя прерывание несколько раз, излившегося семени становилось ещё больше. Таким образом, Дэвид не изматывался оргазмами, стараясь вплеснуть в Катю больше семени, а дразнил всего один-единственный оргазм, но семяизвержение происходило до четырёх раз.
Быть может, вследствие этого Катя забеременела в первый же месяц и сияла от счастья. В честь такого события Дэвид подарил ей красные сгустки роз, в которые он спрятал коробочку с бриллиантовым кольцом. Надев кольцо на палец и любуясь им на отстранённой вытянутой руке, Катя смеялась от избытка чувств. Женщины падки на блестящее, а эволюция произвела изменения лишь в том, что женщины из диких племён падки на блестящие стекляшки, а цивилизованные женщины предпочитают блеск драгоценных камней. Суть осталась – все женщины падки. Причём необязательно на спину – многие, как кошки, приземляются на все четыре.
Занюханные розы ещё долго стояли в комнате Кати, пока не рухнули все лепестки. Катя, как собака, с преданными глазами и готовая исполнить любую команду, ходила за Дэвидом из комнаты в комнату. А когда Дэвид приказывал ей остаться в гостиной, она повиновалась и занималась своими делами. Через некоторое время она осторожно выходила из комнаты и искала Дэвида, а найдя, смотрела на него, позволит ли он ей остаться. Дэвид был с ней ласков и сам хотел, чтобы она была всегда рядом с ним. Он целовал Катю, и она прижималась к нему всем телом.
Джой восприняла историю "поездки на родину" сочувствующе, и Дэвид исчез из её жизни на три месяца, объявляясь редкими телефонными звонками, которые он производил из телефонов-автоматов. Он был уверен, что у Джой не возникнет подозрений, и она не станет наводить справок, откуда был произведён звонок. Так и произошло.
В связи с Катей, заполнившей жизнь Дэвида, его распорядок дня изменился неузнаваемо. Главным стало – сохранить в тайне пребывание Кати у него в доме. Он запретил ей выходить из дома и подходить к окнам. Дэвид уволил уборщицу. Функции уборщицы и кухарки замечательно выполняла Катя, причём с великим подъёмом, который Дэвиду не приходилось ей внушать – Катя жила в роскошном, по её понятиям, доме, ждала ребёнка от любимого человека и была окружена вниманием, которого она никогда в жизни не испытывала. Заботиться о любимом мужчине, убирать их дом, не думать о деньгах и ждать рождения ребёнка – о большем счастье она и не мечтала.
От похоти Катя не просыхала. Она, как школьница, писала Дэвиду записки и, неслышно войдя к нему в кабинет, клала перед ним листочки разрисованной бумаги. На всех она изображала сердце, проткнутое стрелой, причём на каждой записке сердце было изображено в ином стиле. Дэвид всякий раз с трепетом брал записку и прочитывал нечто вроде: "Я жду тебя всегда с широко раскрытыми ногами. Приди в меня, я тебя люблю всем проткнутым твоей стрелой сердцем".
Дэвид брал её за руку или за зад и вёл в спальню, где он дивился сам себе, а Катя не переставала уверять его, что она самая счастливая женщина на Земле. Дэвид в этом и не сомневался, как и во всём, что говорила ему Катя – Тотал лишал человека способности лгать.
Дэвид поделился с Катей своим наблюдением, что символический вид сердца не имеет никакого отношения к его истинной форме, и романтический образ сердца напоминает груди в декольте или ягодицы. Катя призналась, что давно это заметила сама и поэтому изображает такое сердце в записках Дэвиду.
"Родная душа", – в какой уж раз подумал Дэвид о Кате.
Дэвид и Катя любили лежать после наслаждения и слушать музыку. Катя клала свою златоволосую голову на седую грудь Дэвида, а он обнимал её сказочное тело, и оба они с закрытыми глазами плыли в божественных гармониях. Им не нужно было никуда торопиться – вечность простиралась перед ними. Дэвид чувствовал жар живота Кати, в котором рождалась новая вселенная, родственная им обоим. Катина грудь стала давать молозиво, и Дэвид сжимал её и слизывал сладкие капли, выступавшие на пунцовых сосках.
Одним из первых симптомов старости является потеря интереса к современной музыке, а потом и возникновение ненависти к ней. Музыкальный взор старика обращается к песням его молодости и зрелости, а новая музыка перестаёт восприниматься и потому раздражает. Дэвид же, с отрочества обожавший музыку, продолжал без труда находить в новых волнах поколений певцов и групп замечательных и наглых или милых музыкальных творцов. Появление рэпа, встреченное в штыки старшим поколением, лишь позабавило Дэвида – он видел рэп продолжением древних традиций ритмических: декламаций, речитатива. Эволюция от "песни без слов" до "песни без мелодии" лишь подтверждала для Дэвида извечную обратимость полюсов. Если когда-то слова несли минимальное значение в песне, в которой могли быть одна-две повторяющиеся строчки и акцент в ней ставился на мелодии, то в рэпе количество текста было так велико, что Дэвида поражала мощь напора мыслей, которыми рэпер жаждал ритмически поделиться.
Дэвид излагал эти соображения Кате, и она называла ему песни, которые ей были особенно по душе. Их музыкальные вкусы совпадали так же точно, как и сексуальные.
Можно выбрать песен сто, каждая из которых связана с определённым временем твоей жизни, затем записать их в хронологической последовательности и таким образом прослушать всю свою жизнь. Дэвид составил свою сотню, а Кате хватило тридцати. Восемь песен у них совпало, что было ознаменовано особо страстным соитием.
Песни по производимому на Дэвида впечатлению напоминали ему женщин. Вот ты слышишь песню впервые, и сердце трепещет и душа полнится потусторонним торжеством от волшебной мелодии. Ты записываешь эту песню, слушаешь её раз за разом, заучиваешь каждые детали аранжировки, напеваешь её, она тебе снится по ночам. Но вот она уже набивает тебе оскомину и перестаёт волновать как прежде, более того, ты устаёшь от неё, ведь ты уже увлечён другой, свежей, только что услышанной мелодией и вкушаешь её, почти позабыв о недавно тебя столь волновавшей. Однако, отдохнув от заигранной мелодии, ты время от времени всё-таки возвращаешься к ней, но уже без страсти, а с нежностью и любовью.
Помимо трёхсот кабельных каналов на огромном экране телевизора, у Кати имелись для развлечения Интернет и книги. Дэвид распорядился, чтобы Катя ежедневно занималась спортом на его "Ходынке", как он называл treadmill, стоящий в спортивной комнате. Сам им давно не пользовался, предпочитая гулять по свежему воздуху, но тут он пригодился вместе с гантелями и велотренажёром.
Дэвид обожал мыть Катю в душе, потную после этих упражнений, и наблюдать, как она потом, расслабляясь в джакузи, подставляет клитор под сильную струю воды и кончает раз за разом, сжимая хуй Дэвида, сидящего на краю ванны, – ему было уже тяжело находиться в горячей воде дольше нескольких минут.
Время, которое Дэвид раньше тратил на разовых женщин и развлечения с Джой, он теперь с пылом отдавал Кате. Дэвид даже иногда забывал, что своим счастьем он обязан не Катиной восторженной любви к нему, а своему изобретению – Тоталу. Он справедливо считал себя Пигмалионом нового времени – старик, влюбившийся в красавицу, бесчувственную к нему, пусть созданную не им, но которую он оживил и влюбил в себя своим талантом. Оживил так удачно, что однажды Катя, обнимая Дэвида, с жаром воскликнула: "Такой родной, будто я с тобой родилась в обнимку".
Так что Дэвид не занимался воспоминаниями о прошлом, а предвкушал будущее с Катей. Ведь оглядываясь на прошлое, можно свернуть шею или даже окаменеть. Жизнь, убедился Дэвид, – это взбирание по высокой лестнице наверх – нельзя смотреть вниз, а то закружится голова и упадёшь. Нужно смотреть только вверх. Или по меньшей мере перед собой, вперёд.
Катя оказалась прекрасной хозяйкой и кулинаркой, у неё был истинный талант на приготовление деликатесов из любых подручных продуктов. Сколько есть людей, обложенных библиотекой кулинарных книг, они покупают дорогое мясо, овощи, специи, режут и смешивают их в прописанных пропорциях, варят, парят точно по часам, а когда это блюдо, пусть выглядящее красиво, выставляется на стол, то, попробовав кусочек, больше есть его не хочется, несмотря на голод. А на Катю, орудующую у Дэвидовой роскошной плиты на огромной кухне, было приятно смотреть. Она ловко и уверенно брала то одно, то другое, крошила, резала, толкла, руководствуясь одним чутьём, мешала, откидывала на дуршлаг, и у Дэвида появлялись слёзы умиления от свершившегося гастрономического чуда.
Но самым большим сюрпризом для Дэвида стал художественный талант Кати. Однажды она подошла к заснувшему после ланча Дэвиду и разбудила его требовательным поцелуем. Дэвид раскрыл глаза и, как всегда при подобных пробуждениях, восхитился красоте его мира, который населяла Катя. Эта молодая женщина была настолько восхитительна, что Дэвид приказал Кате перестать пользоваться всякой косметикой, до тех пор пока он не станет выводить её из дома.
На этот раз Катя держала в руке лист бумаги.
– Посмотри, Дед, – шепнула она ему в ухо и просунула туда язык.
Сладкая дрожь пронеслась от уха к ногам Дэвида, он поцеловал Катю в щёку, приподнялся на локте и увидел свой портрет, сделанный карандашом. Помимо поразительного сходства, в работе сияло мастерство рисовальщика.
– Замечательно! – воскликнул Дэвид. – Где ты училась рисовать?
– Я всегда рисовала. Ещё в школе я делала портреты всех учеников и учителей. Купи мне красок, – попросила Катя.
Дэвид нашёл в Интернете каталоги художественных магазинов, и Катя выбрала краски, кисти, бумагу и всё, что ей было нужно. Когда пришёл большой ящик заказанного художественного добра, Катя обрадовалась так же ярко, как и когда она узнала, что беременна, – она опустилась на колени перед Дэвидом и торжественно взяла его хуй в рот.
Катя писала на больших листах бумаги, предпочитая их холсту. Ничего, кроме портретов Дэвида и автопортретов, она не производила. Причём это были не повторения одного и того же, каждый портрет был совершенно иной по облику и стилю, Катя двигалась от реализма к экспрессионизму, а затем к абстрактной форме, в которой сходство с оригиналом оставалось в общем духе и какой-нибудь точно выхваченной детали. Затем она снова возвращалась к тщательному и точному выписыванию каждой морщинки на лице. За три месяца безвыходного пребывания в доме Дэвида Катя сделала сорок портретов.
Дэвид рассказывал Кате о своём российском прошлом, думая, что оно будет ей ближе, чем его бытие в ещё малознакомой Кате американской жизни. Старики любят говорить о былом, потому что хотят сохранить свою жизнь в памяти других людей. Это форма старческого размножения. Но Дэвид размножался по-юному. Радуясь Катиной доброте, сообразительности, таланту и конечно же красоте, Дэвид представлял себе их ребёнка, который должен соединить в себе всё лучшее родителей. "Только бы дожить до её первой менструации", – мечтал Дэвид о грядущей дочке. Он хотел только девочку, которая будет отца любить, а не враждовать с ним, как это происходит у подрастающих мальчиков.
Дэвид всем своим существом чувствовал растущую кровную близость, которая, явившись с первым оргазмом в Кате, продлилась в общего ребёнка.
Наблюдение за Катей, становящейся матерью, за её животом, лицом, мыслями стало самым большим жизненным делом для Дэвида. Раньше беременность его возлюбленных представала обузой, вызванной необходимостью уговаривать их сделать аборт. Ни от кого он не хотел детей, а когда захотел от жены, то она не смогла дать ему этой радости. И вот теперь привалило великое счастье. Дэвид с трепетом гладил всё ещё плоский животик Кати, на котором золотилась дорожка густого пушка. Он поднимался от лобка, впитавшего умопомрачительный запах пизды, к пупку, так напоминающему раскрытый анус. Катин лобок уже зарос густыми волосами, и влажные волосы под мышками перекликались с лобковыми. Дэвид утыкался носом ей в подмышку и наслаждался запахом пота – он запретил ей пользоваться дезодорантами до тех пор, пока их тайное пребывание в доме не закончится.
Когда Дэвид просыпался среди ночи, чтобы пойти помочиться, то, вернувшись облегчённым, он любовался спящей Катей, её добрым и красивым лицом с маленьким прямым носиком, высокими скулами и большим ртом с полными губами. Иногда Катя легко похрапывала, и это отзывалось Дэвиду не храпом, а урчанием уютной кошечки. Впрочем, такое восприятие у Дэвида могло возникать из-за того, что его слух постепенно ухудшался.
Дэвид приподнимал простыню и с восхищением смотрел на божественное тело своей любовницы, которая часто попукивала во время сна, чем вызывала в Дэвиде ещё больше умиления. "И такая женщина принадлежит мне не только телом, но и душой!" – торжествовал Дэвид, представляя многочисленных богатых и знаменитых стариков, покупающих красавиц, каждая из которых, раздвигая ноги, только и мечтала, чтобы старик поскорее кончил, дал бы очередную пачку денег и она понесётся их тратить. Нет, Катя, благодаря великому изобретению Дэвида, искренне обожала его и вожделела его, а такое счастье редко выпадает на долю старика. Страсть к Дэвиду у Кати если не росла, то явно не уменьшалась, и ему часто приходилось сдерживать её похоть или перенаправлять её в мастурбацию. К счастью, и этому Катя подчинялась беспрекословно и с воодушевлением.
Обыкновенно Дэвид не хотел проводить время с женщиной с утра до вечера. Разве что с вечера до утра. Но с Катей он находился в одном доме почти не выходя за его порог, три месяца и был счастлив как никогда в жизни. "Может ли старость оказаться прекрасней, чем молодость и зрелость?" – задавал себе вопрос Дэвид. Ныне он отвечал утвердительно, без всяких сомнений.
"Счастье ты моё небритое", – гладила щетинистое лицо проснувшегося Дэвида его беременная радость.
Однако, несмотря на свой восторг от Кати, через два месяца Дэвид поймал себя на мысли, что он бы с жадным удовольствием совокупился с миниатюрной брюнеткой. Как и прежде, его потянуло на женщину, противоположную той, с которой он находился долгое время. Дэвид давно осознал, что сопротивляться своим желаниям – это и есть истинный грех, а потому стал думать, как ему исполнить своё желание, чтобы не нанести вреда Кате и ребёночку, который в ней зрел. Дэвид поначалу решил привести женщину не домой, а в отель. Но он не хотел надолго отлучаться из дома, где у него была Катя, которой он мог бы просто приказать спать, пока он наслаждается с брюнеткой. К тому же у Дэвида дома находились приборы, которые он использовал для получения анализа на отсутствие венерических заболеваний. И прежде всего, Дэвид не должен был появляться излишнее время вне дома, чтобы его не заметили знакомые и каким-то образом это не дошло бы до Джой. Дэвид даже в магазины не ездил, а всё заказывал по Интернету и телефону с доставкой на дом.
Угрызения совести появились у Дэвида накануне вечером, когда он из Катиного кала делал новую порцию Тотала – Дэвид использовал любимую женщину, мать своего будущего ребёнка, чтобы овладеть другой женщиной. Но он угомонил свою совесть, реагирующую по инерции воспитания, и не позволил ей главенствовать над желаниями. Да, он, Дэвид, использовал любимую женщину, мать своего будущего ребёнка для того, чтобы дух и тело их властелина не унижались неисполненным желанием новизны, желанием, которое молодит его душу.
Перед уходом на охоту Дэвид отвёл Катю в спальню, уложил её в постель и повелел спать три часа. Катя заснула, послушная как всегда, а Дэвид устремился на побережье океана, где выбор и вероятность успеха были наибольшими. Так приблизительно раз в месяц он разнообразил своё сексуальное бытие новым жаждущим его телом.
Каждый оргазм с новой женщиной был как солнце, что освещало его изнутри. И благодаря нескончаемой череде свежих тел оно продолжало сиять при даже привычных совокуплениях с Катей.
Принято считать за аксиому, что за всё приходится платить. Мол, плата за наслаждения приходит как счёт за кредитную карточку: с задержкой, но суммированный. Дэвид убедился, что эта аксиома создана для пугливых рабов. Он был уверен, что платить приходится только тогда, когда желания твои чрезмерны и ты злоупотреблял их удовлетворением. Лишь отсутствие инстинкта самосохранения становится причиной выставления жизнью счёта. Если ты свободен в удовлетворении своих желаний, то ты всё получаешь бесплатно. Недаром слово free обозначает как бесплатное, так и свободное. Да и в русском фраза "вход свободный" обозначает бесплатный. На каком-то уровне ничто ничему не противоречит и может сосуществовать в мире, среди чего пребывает и бесплатная свобода. Разумеется, если бы не Тоталу то и Дэвид подпал бы под рабский закон платы и вынужден был бы платить проституткам. Однако наука вывела его не только в область небывалых наслаждений, но и в область великой свободы, и платой Дэвида была лишь мера, которую он соблюдал.