Я собираюсь замуж… Мама просит: "Доченька, подумай". Папа молчит. Идем с Абульфазом по улице, встречаем его сестер: "Почему ты сказала, что она уродина? Посмотри, какая хорошенькая девочка". - Это они так между собой перешептываются. Абульфаз! Абульфаз! Прошу: "Давай распишемся без свадьбы, свадьбу делать не будем". - "Ты - что? У нас считается, что жизнь человека состоит из трех дней: дня, когда ты родился, дня, когда ты женился, и дня, когда ты умрешь". Он не мог без свадьбы, без свадьбы счастья не будет. Его родители категорически против… категорически! не дали ему денег на свадьбу и даже не вернули тех денег, что он сам заработал. А все должно быть по обряду… по старым обычаям… Азербайджанские обычаи красивые, я их люблю… Первый раз в дом невесты приходят сваты, их только выслушивают, а на второй день они уже получают согласие или отказ. Тогда пьют вино. Купить белое платье и колечко - дело жениха, он приносит их в дом невесты обязательно утром… и чтобы был солнечный день… потому что счастье надо уговорить, а темные силы отвадить. Невеста принимает дар и благодарит жениха, при всех целует. На плечах у нее белый платок, знак чистоты. День Свадьбы… С обеих сторон на свадьбу приносят много подарков, гору подарков, их кладут на большие подносы, обвязанные красными лентами. Еще надувают сотни разноцветных шаров, они несколько дней летают над домом невесты, чем дольше они летают, тем лучше, значит, любовь сильная и взаимная.
Моя свадьба… наша… Все подарки от дома жениха и от дома невесты… покупала моя мама… И белое платье, и золотое колечко… За столом родные невесты должны перед первым тостом встать и расхваливать девушку, а родные жениха хвалят парня. За меня держал слово мой дедушка, он закончил и спрашивает Абульфаза: "А кто за тебя нам слово замолвит?" - "Я сам за себя скажу. Я люблю вашу дочь. Люблю больше жизни". Так он это сказал, что всем понравился. Сыпали нам на порог мелкие монеты, рис - для счастья и богатства. И там… Есть один момент… Есть во время свадьбы такой момент, когда родные с одной стороны должны встать и поклониться родным с другой стороны, а те - тоже. Абульфаз встал один… как безродный… "Я рожу тебе ребеночка, ты не будешь один", - подумала я. Клятвенно. А он знал, я давно ему призналась, что в юности тяжело болела и врачи вынесли приговор: рожать мне нельзя. Он и на это был согласен, только бы нам быть вместе. Но я… Я решила - рожу. Пусть даже сама умру, но ребеночек-то останется.
Мой Баку…
…море… море… море…
…солнце… солнце… солнце… Не мой Баку…
…Дверей в подъезде нет, большие дыры от дверей завешены кусками целлофана…
…Мужчины или подростки… от ужаса не запомнила… бьют - убивают кольями (где они их нашли в городе?) женщину… она лежит на земле без звука. Люди увидят - сворачивают на другую улицу. Где милиция? Милиция исчезла… днями я не видела ни одного милиционера… Абульфаза дома тошнит. Он добрый, очень добрый. Но откуда взялись те… там, на улице? Навстречу нам бежал человек весь в крови… пальто, руки в крови… в руках длинный кухонный нож, которым зелень режут… У него было торжественное… может, даже счастливое лицо… "Я его знаю", - сказала знакомая девочка, с которой мы стояли на остановке и ждали автобуса.
…Что-то во мне тогда исчезло… чего-то во мне больше нет…
…Мама уволилась с работы… Уже опасно было ходить по улицам, ее узнавали сразу. А меня нет. При одном условии - никаких документов с собой не брать. Никаких! Абульфаз встречал меня после работы, мы шли вместе, никто не подозревал, что я - армянка. Но любой мог подойти и потребовать: "Покажи паспорт!". "Прячьтесь. Уходите", - предупредили соседи, русские бабушки. Молодые русские уехали, бросили квартиры, хорошую мебель. Остались бабушки… добрые русские бабушки…
…А я уже беременная… Я ношу под сердцем ребенка…
Резня в Баку продолжалась несколько недель… одни говорят так, а другие говорят, что больше… Убивали не только армян, убивали и тех, кто прятал армян. Меня прятала моя азербайджанская подруга, у нее семья - муж и двое детей. Когда-нибудь… Клянусь! Я приеду в Баку, приеду со своей дочкой и приду в этот дом: "Это - твоя вторая мать, доченька". Шторы толстые… как пальто… такие шторы… это специально пошили, из-за меня. Ночью я спускалась с чердака… на час-два… Говорили шепотом, со мной надо было разговаривать. Все понимали: со мной надо говорить, чтобы я не онемела, не сошла с ума. Не потеряла ребенка и не завыла ночью. Как зверь.
Я помню наши разговоры, хорошо помню. Весь день сидела на чердаке и перебирала их в памяти. Я - одна… Полоска неба узенькая… через щель…
"…Остановили на улице старого Лазаря и стали бить… "Я - еврей", - доказывал он. Пока нашли паспорт, искалечили…"
"…Убивают за деньги и просто так… Особенно ищут дома, где живут богатые армяне…"
"…В одном доме убили всех… А самая маленькая девочка залезла на дерево… Они ее, как птичку… Ночью плохо видно, долго не попадали. Злились… целились. Упала им под ноги…"
Муж подруги был художник. Я любила его картины, он рисовал женские портреты и натюрморты. И я помню, как он подходил к книжным полкам и стучал по корешкам: "Надо все сжечь! Сжечь! Я больше книгам не верю! Мы думали, что добро победит - ничего подобного! Спорили о Достоевском… Да, эти герои всегда тут! Среди нас. Рядом!". Я не понимала, о чем он говорит, я - девочка простая, обыкновенная. В университете не училась. Умела только плакать… вытирать слезы… Я долго верила, что живу в самой лучшей стране, среди самых лучших людей. Так нас в школе учили. А он переживал страшно, переживал это очень тяжело. И у него случился инсульт, его парализовало… (Остановилась.) Помолчу… Что-то дрожу вся… (Через несколько минут продолжает.) Вошли в город русские войска. Я могла уже вернуться домой… Он лежал, только одной рукой мог немного шевелить. И он меня обнял этой рукой. "Всю ночь я думал о тебе, Рита, и о своей жизни. Много лет… Всю жизнь я боролся с коммунистами. А теперь у меня сомнения: пусть бы нами правили эти старые мумии, цепляли друг другу очередные Звезды Героев, а мы не ездили бы за границу, не читали запрещенные книги и не ели пиццу - пищу богов. Но та маленькая девочка… она осталась бы жива, никто бы ее не подстрелил… Как птичку… И ты не сидела бы на чердаке, как мышь…" Скоро он умер… через короткое время… Тогда многие умирали, умирали хорошие люди. Не могли все это перенести.
На улицах везде русские солдаты. Военная техника. Русские солдаты… они же были мальчики… в обморок падали от того, что увидели…
У меня восьмой месяц беременности… Скоро рожать. Ночью мне плохо, звоним в "скорую помощь" - там услышат армянскую фамилию и кладут трубку. В роддом тоже не взяли, ни по месту жительства… нигде… Открывают паспорт и сразу - мест нет. Мест нет! Никуда и никак, никак. Мама нашла старую акушерку, русскую женщину, которая когда-то у нее роды принимала… давным-давно… Нашла она ее где-то в поселке на окраине города. Звали ее Анна… отчество не помню. Раз в неделю она приходила к нам домой, наблюдала за мной и говорила, что роды будут тяжелые. Схватки начались ночью… Абульфаз побежал ловить такси, дозвониться не смог. Таксист приехал и увидел меня: "Что - армянка?" - "Она - моя жена". - "Нет, я не поеду". Муж заплакал. Достал кошелек и показывает деньги, всю свою зарплату: "На… Я тебе все отдам… Спаси мне жену и ребенка". Мы поехали… поехали все… И мама с нами тоже. Поехали в поселок, где жила Анна, в больницу, где она работала на полставки. Подрабатывала к пенсии. Она уже ждала нас, и меня сразу положили на стол. Рожала я долго… семь часов… Рожали мы вдвоем: я и азербайджанка, там была одна подушка, и эту подушку отдали ей, я очень низко головой лежала. Неудобно, больно… Мама стояла у дверей. Ее гнали, она не уходила. А вдруг украдут ребенка… а вдруг? Все могло быть… все тогда могло быть… Родила я девочку… Принесли мне ее один раз, показали и больше не несут. Другим матерям (азербайджанкам) дают детей кормить, а мне - нет. Ждала я два дня. А потом… по стеночке… держась за стеночку… доползла до комнаты, где лежали дети. Ни одного ребенка нет, только моя девочка лежит, а двери и окна - настежь. Потрогала я ее, она горит, вся горячая. Как раз пришла моя мама… "Мама, забираем ребенка и уходим. Ребенок уже больной".
Дочка долго болела. Лечил ее старый врач, он был давно на пенсии. Еврей. Но он ходил и помогал армянским семьям. "Армян убивают за то, что они армяне, как когда-то убивали евреев за то, что они евреи", - говорил он. Был очень-очень старый. Дочке дали имя Ира… Иринка… Решили: пусть будет русское имя, оно защищает. Абульфаз первый раз взял ребенка на руки и заплакал. Рыдал… От счастья… оно тоже тогда было - счастье… Наше счастье! В это время заболела его мама… Он стал часто уходить к своим родственникам. Возвращался от них… я не найду слов… каким он возвращался. Возвращался к нам чужим, с незнакомым лицом. Я, конечно, пугалась. В городе уже было полно беженцев, это те азербайджанские семьи, которые бежали из Армении. Убежали они с пустыми руками, без вещей, бежали точно так же, как армяне из Баку. И рассказывали все то же самое. Ой! ой, все то же самое. Про Ходжалу, где был азербайджанский погром… Как там армяне убивали азербайджанцев - выбрасывали женщин из окон… отрезали головы… мочились на мертвых… Мне ни один фильм ужасов теперь не страшен! Я столько всего видела и слышала… столько всего! Я не спала ночами, думала-передумала - надо уезжать. Уезжать надо! Ну так же нельзя, я не могу так. Бежать… бежать, чтобы забыть… А если бы стерпела - умерла… я знаю, что умерла бы…
Первой уехала мама… Следом - папа со своей второй семьей. За ними - мы с дочкой. Уезжали по подложным документам… с паспортами на азербайджанские фамилии… Три месяца не могли купить билеты. Такие были очереди! А зашли в самолет - ящиков с фруктами и картонных коробок с цветами там было больше, чем пассажиров. Бизнес! Бизнес процветал. Впереди нас сидели молодые азербайджанцы, они всю дорогу пили вино и говорили, что уезжают, потому что не хотят убивать. Не хотят идти на войну и умирать. Девяносто первый год… Вовсю шла война в Нагорном Карабахе… Эти ребята откровенно признавались: "Мы не хотим ложиться под танк. Мы не готовы". В Москве нас встретил двоюродный брат… "А где Абульфаз?" - "Прилетит через месяц". Собрались вечером родственники… Все меня просили: "Ты говори, говори - не бойся. Те, кто молчат, начинают болеть". Через месяц я начала разговаривать, а думала, что уже не буду. Замолчу - и все.
Я ждала… и ждала… и ждала… Абульфаз приехал к нам не через месяц… и не через полгода, а через семь лет. Через семь лет… Семь… А-а-а-а… Если бы не дочь… я не выжила бы… Дочь меня спасла. Ради нее я держалась изо всех сил. Чтобы выжить, надо хотя бы тоненькую ниточку найти… Чтобы выжить… и ждать… Просто утро… еще одно утро… Он вошел в квартиру, обнял нас с дочкой. Стоит. Он стоит… еще стоит в прихожей… и я вижу, как он медленно-медленно, на моих глазах падает. Через какую-то минуту он уже лежал на полу, в пальто и в шапке. Дотащили его до дивана, положили. Перепугались: надо вызвать врача - а как? У нас нет московской прописки, нет медицинской страховки. Мы - беженцы. Пока мы так соображали, мама плакала… дочка с вот такими глазами сидела в углу… Ждали папу - а папа приехал и умирает. В это время он открыл глаза: "Не надо врача. Не бойтесь. Все! Я - дома". Тут буду плакать… Тут буду… (Первый раз за все время нашего разговора заплакала.) Как тут без слез… Месяц он ходил за мной по квартире на коленях, целовал и целовал руки: "Что ты хочешь сказать?" - "Я люблю тебя". - "Где ты был столько лет?"
…У него выкрали один паспорт… Второй… Все это его родственники…
…Приехали в Баку его двоюродные братья… Их выгнали из Еревана, где жили еще их деды и отцы. Каждый вечер рассказы… обязательно, чтобы он слышал… Как содрали кожу с мальчика и повесили на дереве. А соседу клеймо на лбу поставили горячей подковой… Как… Как… "А ты куда собрался?" - "К жене". - "Ты едешь к врагу нашему. Ты нам не брат. Не сын".
…Я ему звонила… Мне отвечали: "Дома нет". А ему передавали, как будто я звоню и говорю, что выхожу замуж. Я звонила и звонила. Трубку брала его родная сестра: "Забудь номер этого телефона. У него другая женщина. Мусульманка".
…Мой папа… Хотел мне счастья… Забрал мой паспорт и отдал его каким-то ребятам, чтобы мне поставили печать о разводе. Фальшивую. Что-то они красили, стирали и исправляли, и там сейчас - дырка. "Папа! Зачем ты это сделал? Ты же знаешь - я люблю!" - "Ты любишь нашего врага". Паспорт у меня испорчен… теперь недействительный…
…Читала Шекспира "Ромео и Джульетта"… Про вражду двух семейных кланов - Монтекки и Капулетти. Это все про меня… я каждое слово там понимала…
Я не узнавала дочь. Она стала улыбаться… С первой минуты, когда его увидела: "Папа! Па-почка!". Маленькая… она доставала из чемодана его фотографии и целовала. Но так, чтобы я не видела… И не плакала…
И это не конец… Вы думаете это все? Конец? Ой, конца еще нет…
…И здесь живем как на войне… Везде чужие. Меня вылечило бы море. Мое море! А моря рядом нет…
…Я метро мыла, туалеты чистила. На стройке кирпичи таскала и мешки с цементом. Сейчас в ресторане убираю. Абульфаз евроремонты делает в богатых квартирах. Добрые люди платят, плохие обманывают: "Вали отсюда, чучмек! Сейчас в милицию позвоним". У нас нет прописки… нет никаких прав… Таких, как мы, тут как песка в пустыне. Сотни тысяч людей бежали из дому: таджики, армяне, азербайджанцы, грузины, чеченцы… Бежали в Москву - в столицу СССР, а это уже столица другого государства. А нашего государства уже на карте не найти…
…Дочка год назад окончила школу… "Мама… папа… Я учиться хочу!" Паспорта у нее нет… Живем транзитом. Живем у одной бабушки, она переехала к сыну, а нам сдала свою однокомнатную квартиру. Милиция стучит с проверкой документов… Мы - как мыши, затаимся. Опять как мыши. Выкинут назад… А куда назад? Куда нам ехать? Выкинут в двадцать четыре часа! Денег, чтобы откупиться, у нас нет… И другую квартиру уже не найти. Везде висят объявления: "Сдадим квартиру славянской семье…", "Сдадим… православной русской семье. Других просим не беспокоить…"
…Из дому вечером - никуда! Муж или дочка задержатся где-нибудь - я валерьянку пью. Прошу дочку: не крась брови, не носи яркие платья. Там убили армянского мальчика, там зарезали таджикскую девочку… азербайджанца искололи ножом… Раньше мы все советские были, а теперь у нас новая национальность - "лицо кавказской национальности". Я бегу утром на работу и никогда не смотрю молодым ребятам в лицо - у меня черные глаза, черные волосы. В воскресенье, если выйдем с семьей на улицу, то прогуляемся в своем районе, возле своего дома. "Мама, я хочу на Арбат. Хочу походить по Красной площади". - "Туда не пойдем, доченька. Там - скинхеды. Со свастикой. Их Россия - для русских. Без нас". (Молчит.) Никто не знает, сколько раз я хотела умереть.
…Моя девочка… она с детства слышит: "чучмечка"… "чурка"… Маленькая ничего не понимала. Вернется из школы, я ее целую, целую, чтобы она все эти слова забыла.
Все армяне из Баку уехали в Америку… чужая страна их приняла… И мама уехала, и папа, и много наших родственников. Я тоже пошла в американское посольство. "Расскажите вашу историю", - попросили меня. Я рассказала им про свою любовь… Молчали, они долго молчали. Молодые американцы, совсем молодые. Потом стали говорить между собой: и паспорт, мол, у нее испорченный, и странно все-таки, почему муж семь лет не приезжал? Муж это или не муж? Слишком красивая и страшная история, чтобы поверить. Так они говорили. Я немножко знаю английский… Я поняла, что они мне не верят. А у меня нет других доказательств, кроме того, что я люблю… Вы мне верите?
- Я верю… - говорю я. - Я выросла в той же стране, что и вы. Я верю! (И мы обе плачем.)
О людях, которые сразу стали другими после коммунизма
Людмила Маликова - технолог, 47 лет
Из рассказа дочери
О времени, когда все жили одинаково
- Вы Москву хорошо знаете? Кунцевский район… Там мы жили в пятиэтажке, там у нас была квартира, трехкомнатная квартира, она у нас появилась, когда мы с бабушкой съехались. Дедушка умер, она долго жила одна, но начала слабеть, и мы решили, что нам надо жить вместе. Я обрадовалась, я любила бабушку. Мы ходили с ней вместе на лыжах, играли в шахматы. Потрясающая была бабушка! Папа… Папа был, но папа жил с нами недолго, он задурил, стал здорово выпивать с дружками, и мама попросила его уйти… он работал на закрытом военном заводе… С детства помню, как папа приходил к нам по выходным, приносил мне подарки, конфеты и фрукты - всегда старался, чтобы это была самая большая груша, самое большое яблоко. Хотел меня удивить: "Закрой глаза, Юлечка - вот!". Красиво так смеялся… А потом папа куда-то пропал… Женщина, с которой он жил после нас - это мамина подруга - тоже его прогнала, надоели его пьянки. И я не знаю, жив ли он, но если бы он был жив, он бы меня искал…
До моих четырнадцати лет жили мы безоблачно. До перестройки… Нормально жили, пока не начался капитализм, тогда по телевизору говорили "рынок". Все мало понимали, что это, и никто ничего не объяснял. А началось все с того, что стало можно ругать Ленина и Сталина. Ругали молодые, а старые люди молчали, они выходили из троллейбуса, если слышали, что кто-то ругает коммунистов. У нас в школе молодой учитель математики был против коммунистов, а старый учитель истории - за коммунистов. Дома бабушка говорила: "Вместо коммунистов теперь будут спекулянты". Мама с ней спорила: нет, мол, будет красивая, справедливая жизнь, она ходила на демонстрации, взахлеб пересказывала нам речи Ельцина. Нашу бабушку убедить было невозможно: "Променяли социализм на бананы. На жвачку…". Спор начинался с утра, потом мама уходила на работу, вечером они продолжали спорить. Когда Ельцина показывали по телевизору, мама скорее садилась в кресло: "Великий человек!", бабушка крестилась: "Преступник, прости господи". Она была коммунистка до костей. Голосовала за Зюганова. Все пошли в церковь, и бабушка пошла, стала креститься и поститься, но верила она только в коммунизм… (Молчит.) Любила рассказывать мне про войну… В семнадцать лет она добровольно ушла на фронт, и там в нее влюбился наш дедушка. Мечтала быть телефонисткой, но в той части, куда она попала, требовались повара, и она стала поваром. И дедушка был поваром, они кормили в госпитале раненых. В бреду раненые кричали: "Давай! Давай! Вперед!". Жалко, она так много рассказывала, а я только кусочки помню… У медсестер всегда стояло наготове ведро с мелом, кончались таблетки и порошки, и они делали пилюли из этого мела, чтобы раненые не ругались и не били их костылями… Тогда не было телевизора, и никто не видел Сталина, но все хотели увидеть Сталина. И моя бабушка тоже, до самой смерти она ему поклонялась: "Если б не Сталин, мы б немцам жопу лизали". Еще и матюгнется. А мама Сталина не любила, она называла его "злодеем" и "душегубом"… Это будет лукавством, если я скажу, что я об этом много думала… Жила, радовалась. Первая любовь…