Некий Жак Шоссон, парижский писец, был в 1661 году приговорен к сожжению заживо на Гревской площади в Париже за содомитские действия и сводничество для придворных (в числе его "клиентов" был Шарль дю Белле, владетель Ивто), которым он поставлял мальчиков - "часто их заманивали обманом или даже похищали". Никого из благородных господ, разумеется, не побеспокоили, а вот Шоссон и его сообщник Жак Пальмье по прозвищу Фабри отправились на костер. Поэт Клод Ле Пти, атеист, развратник и содомит, присутствовавший на жестокой казни, сочинил по этому случаю стихотворение:
Напрасно духовник, держа в руке распятье,
Твердил ему о том, что вечное проклятье
И муки вечные душе его грозят,
Он не покаялся, когда ж огонь, пылая,
Стал побеждать его, упал он, умирая,
И небу показал свой обгорелый зад.
Поэта весьма впечатлил жест Шоссона, повернувшегося к небу задом. Ле Пти был человеком низкого происхождения и совсем не богатым, так что, когда он год спустя продемонстрировал такую же независимость суждений в сочинении "Бордель Муз, или Девять девственниц-шлюх", его тоже благополучно сожгли заживо. Эпитафия на смерть Шоссона стала надгробным словом и для самого поэта. Как скажет позднее Жозеф Дельтей: "Я христианин - вот мои крылья, я язычник - вот мой зад".
Читатели, возможно, помнет фотографию, тайно сделанную в октябре 1982 года с крыши в столице Чили - Сантьяго. Десятки раздетых донага политзаключенных стояли у стены в окружении карабинеров, их руки были скованы за спиной, одежда валялась на земле. "Унижение врагов Пиночета" - так был подписан снимок в журнале "Пари матч". Унижение подчеркивала белая тюремная стена, которая как будто всасывала в себя десятки смуглых тел с черными волосами и голыми ягодицами. Люди стояли под палящими лучами солнца, как рабы на турецком невольничьем рынке, а солдаты даже не смотрели на них - их явно не волновала мужская нагота во всех ее проявлениях. А ведь мужчины всегда любили разглядывать друг друга, ходить нагишом, похваляясь своим телом - будь то гаримпейрос в грязных шортах, карабкающиеся по стене золотого рудника в сердце Амазонии, или британские солдаты, обливающиеся водой из ведра в пустыне во время войны в Заливе и охотно выставляющие себя напоказ, и уж тем более футболисты и регбисты в раздевалке до и после матча. В женской среде не часто встретишь такую концентрацию задниц. Мужчинам же, похоже, это очень нравится, нагота сближает их. По той же самой причине новобранцев на медосмотре раздевают догола. Как изящно выразился Гийом Аполлинер в "Подвигах юного Дон Жуана", "их осматривают, как невесту в первую брачную ночь, но они не возбуждаются, потому что слишком боятся".
Итак, мужская дружба неизбежно завязывается "через жопу": показывая, демонстрируя себя, мужчины с полуслова находят общий язык. Это можно было бы назвать тайным эксгибиционизмом. Подобная двусмысленность адресована лишь тому, кто на вас смотрит, но ее никогда не облекают в слова. По этой самой причине искушение столь сильно, а притяжение неизбежно.
Многие мужчины в подобных ситуациях вполне сознательно стараются показать свои ягодицы в выгодном свете. Являть свою задницу миру - кто бы что об этом ни думал! - это очень по-мужски. Зад - предмет особой гордости. Кажется, мужчины неосознанно позаимствовали у женщин приемы соблазнения и хранят память о них именно в ягодицах. Есть что-то очень волнующее в танце воина, в брачных повадках самцов. Мужчины очень похожи на павлинов. Павлин - птица Венеры - тотем, лучше всего подходящий атмосфере мужской компании, пропитанной скрытым эротизмом. "Когда павлин распускает хвост, - пишет Мишель Турнье, - считайте, что он просто снимает штаны и демонстрирует свой зад. Дабы развеять последние сомнения, задрав юбку из перьев, он медленно кружит на месте, чтобы все увидели его могучий анус, обрамленный пушистым лиловым венчиком".
ГЛАВА 30. Открытки
Первый альбом скабрезных снимков составили многочисленные дагерротипы, созданные в 1850-х годах для узкого круга ценителей. Изображенные на них женщины небрежно держали в тонких пальчиках рюмки абсента. Их зады были заметно отретушированы, особенно высветленная щель между полушариями. Позировали, как правило, проститутки (они же были натурщицами Энгра, Курбе и Дега), но им вполне удавалась роль неприступных, чуточку легкомысленных, изящных, гладкокожих созданий. Исключение составляла "Мона Лиза в гареме", продававшаяся за 120 франков: она в простоте душевной выставляла напоказ свои прелести, но повесить такую картинку можно было разве что в палатке кочевника. Животное начало читалось в темных зарослях подмышек или в струящейся по спине темной гриве волос, ласкающих ягодицы. Эти создания источали сладкую похоть, они со слабой улыбкой на устах грезили о чем-то далеком, гордо отставив попу, одной рукой лаская грудь, а другой прикрывая заветную глубину своего естества. И все-таки это была настоящая живая плоть, а не жалкая мазня. Натурщицы были так неуклюжи и покорны, что любой легко опознал бы в них обычных живых женщин. На некоторых снимках они смущенно отводят глаза, на других их грудь выглядит обвисшей и тяжелой - такую не встретишь на картинах. Эти груди невозможно отретушировать: они слишком вытянуты, крупные соски смотрят вниз (специалисты по характеру считают это признаком апатичной и туповатой натуры).
Веком позже, в 1950-1970-е годы, в большой моде были так называемые girlie magazines - легкомысленные журнальчики наподобие "Пари Фру-Фру", "Пари Табу" и "Пари-Голливуд". Оформление основанного в 1947 году фривольнейшего "Пари-Голливуд" трудно было назвать разнузданным, но во избежание скандала его продавали обернутым в "Мируар-Спринт". Фотографии на разворотах были окрашены в тона сепии - у читателей возникало забавное ощущение, что при перелистывании грим красоток остается на пальцах. Главной темой таких журналов была грудь - Очень Большая Грудь, Роскошная Грудь, - ну и, конечно, задница. Категорически исключалось наличие волос в любых местах. Совершенно гладкая нимфетка выглядела беломраморной статуей, щель вагины отсутствовала, и в голову порой приходила диковатая мысль: "Она затянулась!" Редакционный ретушер распылял краску, маскируя даже ягодичную щель. Так что мечты читателей "Пари-Голливуд" блуждали в тумане. Когда в 1974 году моральные запреты рухнули и цензура была отменена, всеобщее изумление оказалось таким сильным, что фантазию нужно было постоянно подталкивать. Женщину во всей полноте ее образа пришлось изобретать заново. Волосы на теле - редкий случай "цензуры наоборот"! - вернулись из ссылки, их даже стали специально отращивать. Но поезд уже ушел.
В журнале были представлены женские формы и размеры на любой вкус. Типажи тоже были самые разнообразные - задорные домохозяйки, присевшие на корточки перед холодильником, парижанки на каникулах, оседлавшие ствол дерева, прелестные вдовушки в кружевных штанишках с выразительным разрезом на скорбящей попке. Профессиональных моделей не было. Соблазнительные девушки, позировавшие для журнала, работали секретаршами и манекенщицами в "Майоль", танцевали в "Крейзи Хорс" и позировали в своем собственном белье (корсеты, подвязки, чулки - кружевные и в сеточку, босоножки на высоких каблуках, обтягивающие штанишки), но они с блеском исполняли роли очаровательных дурочек и дрянных девчонок. Одна бросается в объятия медведя ("Как кружится голова, - уверяет подпись под этим снимком, - не знаю, что со мной"); "прелестница Сильви", стоя коленками на стуле и покусывая ожерелье, с тревогой вопрошает себя, сработал ли затвор фотоаппарата; "бесстрашная малышка" сосет пальчик, а другая, сидя под абажуром, шепчет, смежив веки: "Посмотри на меня, милый!" В "Сумасбродках" (часть вторая) лейка душа протискивается между ляжек маленькой бесстыдницы, скользит взад-вперед; Сильви с триумфом возвращается на страницы журнала: "не в силах дожидаться мужа с работы", она демонстрирует нам свою пухленькую попку, приоткрытые губки и лихо заломленную шляпку.
Сегодня в моде не похабная, а виртуальная попа. Синтетическая попа. Киберсексуальная попа. Ее нельзя потрогать, но можно рассматривать и даже заставить двигаться, но следует помнить, что у нее нередки перепады настроения. Виртуальная задница выглядит на экране плоской, и это, конечно, полный абсурд: она не может быть плоской по определению, так что удовольствия от нее ноль.
Игровой CD-Rom знакомит вас с Виртуальной Валери. Эта девица не любит нерешительных мужчин: если ей не нравится ответ на какой-нибудь вопрос, она отвергает вас, отключая ваш компьютер. Когда развалившаяся на диване Валери просит: "Дорогой, сними с меня лифчик, он так давит!" - вы должны реагировать мгновенно. Тогда она продемонстрирует вам свои кибернетические прелести и даже позволит с ними поиграть - при помощи клавиатуры и мышки. Интересны также интерактивные приключения Сеймура Задса. Вы его не видите, но можете с успехом заменить. Например, в ситуации, когда у хорошенькой калифорнийки посреди улицы неожиданно ломается машина. По тому же принципу "просьба - реакция" вы либо продвигаетесь в игре дальше, либо вас отключают. Цифровые картинки, видеомультики создают полную иллюзию реальности. Милая виртуальная девушка совсем как живая, она может, например, к вящему удовольствию игрока, выставить напоказ свою загорелую попу. На вас нисходит сомнамбулическое затмение, вы впадаете в эйфорию, испытывая легкое помрачение. Впрочем, полагать, что эти игры сродни вуайеризму, было бы грубой ошибкой. Вуайеризм исключает запрограммированность, наоборот, в его основе - спонтанность. А на экране компьютера мелькают все те же "девушки месяца" из журналов, разве только анимированные. Они не дадут вам изведать райских наслаждений, но зуд желания утолят.
ГЛАВА 31. Содомиты
В XVIII столетии именно распутники, и в первую очередь де Сад, позволили содомии наконец выйти из подполья и превратили ее в философский аргумент. Та эпоха создала культ зада, не избежал ягодичного фетишизма и знаменитый маркиз. "Опуститесь перед ним на колени, - говорит Сен-Фон Жюльетте, - поклоняйтесь ему, радуйтесь чести, которую я вам оказываю, позволив воздать ему почести, ведь так хотел бы поступить весь мир..."
Стриптиза в романах де Сада нет. Звучит короткий, резкий окрик: "Задерите юбку!" - так распутник приказывает заду занять позицию, в которой им можно будет восхищаться. Исключение составляет визит юной Розы к Сен-Фону, когда он велит Жюльетте: "Раздень ее, задери рубашку на бедра, и пусть штанишки упадут к ее ногам; я до безумия люблю эту манеру преподносить свой зад". Зад мгновенно выставляется на всеобщее обозрение. "Вот моя задница: берите ее, вы все!" - вскричала шлюха. Это чудесное явление (порой весьма театральное) не отбивает у присутствующих охоту рассмотреть предмет со всем возможным вниманием. Во всех произведениях де Сада мы находим описания многочисленных осмотров, досмотров и проверок задниц. Именно глаза начинают этот процесс, они благословляют преступление. "О, какой прекрасный зад, Жюльетта! - восклицает Нуарсей, приходя в экстаз от вида ее ягодиц. - Как сладко будет проникать в него, терзая плоть!" В Риме инспекторами задниц называли судей, следивших за чистотой нравов. Распутник со всей силой страсти совершает прямо противоположное действие: он также наносит визиты задницам - только с целью развратить их. В "120 днях Содома" описан приемный экзамен в общество распутников в Силлинге: действительные члены проверяют, содержались ли зады неофитов в предписанном им состоянии, а юноши и девушки устраивают состязание подобно христианским поэтам в Византии и выясняют, чей зад красивее и совершеннее по форме (тут требуется немало проб). Кстати, распутник всегда стремится окружить себя сонмом дивных попок, для чего частенько прибегает к помощи зеркал, приумножая изображения любимой части тела.
Итак, едва завидев задницу, распутник воспламеняется. Сад всякий раз испытывает мгновенный восторг при виде великолепной плоти, а расправившись с ней, не скупится на похвалы. "Я наконец увижу его, этот божественный, драгоценный зад, который я так пылко желаю! - восклицает Дольмансе. - Черт возьми! Как он свеж, каким здоровьем пышет, сколько в нем блеска и изящества!" В других случаях комплимент звучит много лаконичнее: "Ах, черт побери, дивная задница!" Распутник умеет оценить предмет своего обожания. Говоря о заднице, он предпочитает превосходную степень. Осмотр подразумевает тактильный контакт: распутник щупает, раздвигает и пощипывает полушария, иногда даже пускает в ход губы (но это случается редко). Порой ему приходит в голову идея поместить зад на подушки, "дабы маленькая дырочка явила себя во всем блеске". Вид этого "райского входа" может побудить распутника ввести в анус палец и слегка пощекотать стенки или даже потереться об него кончиком носа. Затем настает черед языка.
Процедура эта напоминает, если хотите, птичье поклевывание. Губы увлажняют дырочку, язык проникает внутрь и вращается там в разных направлениях так искусно, что пережившей это приключение Дюкло даже показалось, будто он "достал ей до печенок". Распутник постепенно засовывает внутрь весь язык целиком и сосет земляничку, словно хочет ее проглотить. Именно с ануса, по утверждению Сада, начинается эротический каннибализм. Нос, рот, язык - все как будто работает одновременно. На этом этапе инспекции распутник не соблюдает никаких правил: он вдыхает аромат, кусает, пожирает, постепенно впадая в безумие. "Язык, - говорит Дюкло, - заставляет меня пукать, он вторгается в самую глубину прохода, нарочно провоцирует ветры, словно хочет, чтобы я ему наддала, он сходит с ума, забыв обо всем на свете". Распутник жаждет, чтобы ему в рот извергли содержимое молочного клистира или ликера, введенного большим шприцем. Фурнье наваливается своим толстым задом на рот партнера, тужится, распутник пьет и опрокидывается навзничь, мертвецки пьяный. Наконец показываются экскременты, и он ими насыщается, сосет, смакует, жует и вот уже глотает кусочек размером с небольшое яйцо.
И начинается вакханалия. Смертоносное буйство. Распутник жаждет нанести природе последнее оскорбление. Он обескровит, распалит, истерзает этот прелестный зад, а в самом конце выпотрошит его. Это желание толкает его порой на ужасные преступления: он способен, к примеру, разрезать жертву на куски, чтобы остался только объект его поклонения. В "Жюльетте" именно так поступил Сен-Фон: он распиливает тела трех своих жертв, оставив лишь части от поясницы до бедер. "Ах, ах, - приговаривает он, целуя обрубки, - как приятно вновь увидеть задницы, подарившие мне такое наслаждение". Наслаждение это, надо признать, было особого свойства: отделяя головы от тел, Сен-Фон одновременно осквернял зады. "Нет ничего сладострастнее того, что я только что совершил, - говорит он, расчленяя труп. - Вы и вообразить себе не можете, как сильно сжимается анус, когда перерезаешь шею, ломая позвонки". Главное для распутника - не повредить зад перед последней пыткой. "Содомитский акт у Сада, - пишет Пьер Клоссовски, - есть ключевое звено любого извращения". Это величайшее оскорбление, идеальный способ нарушения всех норм. Самый адекватный, по разумению Сада, способ обмануть Бога, общество, мораль и закон человеческого естества. Содомия насмехается над половым актом, имитируя его. "Какое превосходство, - говорит Клервиль, - приобретаем мы над людьми, разрушая все, что их поддерживает, нарушая их законы, попирая их жалкого Бога, пренебрегая ужасными природными заветами, следование которым они почитают своим первейшим долгом!" Распутник считает себя извращенцем, преступником, подлецом, но никак не развратником. Такого слова у Сада просто нет, он оперирует терминами моральной психологии. Именно философы и вольнодумцы XVIII века подвергали самым жестоким нападкам и осмеянию идею Фомы Аквинского о преступлении против природы. Это преступление, заключавшееся в том, что человек грешит с самим собой, с мужчинами и животными, просто перестает существовать для Буайе д'Аржанса ("Тереза-философ", 1748) и для де Сада ("Философия в будуаре", 1795). "Исходите из того, Эжени, - говорит Дольмансе, - что в распутстве нет ничего ужасного, потому что все, на что оно вас вдохновляет, велит совершать и природа".