Не стоит упускать из виду и такую деталь: в отличие от грудей ягодицы не увенчаны соском. Да в них нет молока, которое можно было бы сосать. Они сухие. Даже "уродливые соски", как их называл Руссо (то есть смотрящие в стороны или вогнутые), задерживают на себе взгляд. Ягодицам этого не дано. Они - просто гладкие склоны, приглашающие, так сказать, "перевалить" через них, и это вполне осуществимо благодаря срединному разлому, бреши, у которой, кстати, тоже есть "пара" в человеческом теле. Не влагалищная щель, нет - та больше похожа на рот, потому что отделяет то, что снаружи, от того, что внутри, - а ложбинка меж грудями. Седалищная борозда - это не совсем щель: скорее, коридор, проход, а в глубине ложбинки между грудями ничего нет, разве что кость. Ягодицы же укрывают подземный колодец, розу из плоти, напряженную, трепещущую. Как бы то ни было, груди или ягодицы, которые словно бы пытаются разбежаться в разные стороны, смешны и даже отвратительны, но как же они милы, когда трутся друг об друга, теснятся, чтобы получше спрятать свои секреты и подчеркнуть красоту.
И до чего же хороша эта щель между ними, когда она едва приоткрыта. Желобок в устье грудей или ягодиц, смущающая душу извилистая линия, изящная выемка на краю опасной бездны. Микеланджело принадлежал к тем, кто уделял внимание не только живому нраву ягодиц, но и бездне, разделяющей полушария щели, вход в которую отмечен темной тенью. А эти уходящие вниз склоны! Между холмами, нежными и плотными, гладкими, как щеки ребенка, пролегает гумус тенистой борозды, опушающей ягодицы. "Волосы, - говорил папа Григорий, - суть зримое доказательство телесных грехов, отягчающих душу". Да уж, судя по всему, у попы очень много грехов! Разве не греховна чернота ануса, черного, как зрачок глаза?
Почему мужчинам так нравятся женские ножки? Причина проста: они признаются себе по секрету, что их привлекает то место, где ножки сходятся вместе. Руки присоединяются к туловищу тем же способом, но они не вырастают, подобно ногам, из чего-то круглого и загадочного. Загадка кроется в плотно сомкнутых половинках круга. Попа - это предчувствие, но не знание. Ягодицы отчасти прикрывают и смягчают тайну. Какую тайну? Тайну происхождения мира. Так называлась знаменитая картина, которую Курбе написал в 1866 году для турецкого посла Халиль Бея, - тот потом приказал спрятать изображение за зимним пейзажем с церковью. Что мы видим на картине? Вульву. Безголовое животное. Великолепную промежность (она наверняка принадлежит прекрасной ирландке Джоанне), достаточно открытую для того, чтобы можно было разглядеть, как складка доходит до самого зада, совершает полный оборот. Скандальность картины заключается в той самой "ангельской расщелине", о которой говорил Мишель Лейрис. В единстве зада и вульвы. В бесконечности щели, которую Пикассо на своих рисунках, датируемых 1968-1972 годами, изображал в виде восклицательного знака, образованного прямой чертой и розочкой ануса.
В "Наблюдателе" Моравиа пишет, что вуайерист выслеживает не только запретное, но и неизвестное. То, как он подглядывает через щель или в приоткрытую дверь "в порыве жгучего любопытства и извращенного желания", очень похоже на научный поиск. Сравните, говорит он, термины "расщепление" и "щель". Опыт, ведущий к открытию ядерной энергии, подразумевает первоначальное "расщепление" - это слово применимо как к атому, так и к женскому половому органу. В обоих случаях происходит открытие (в прямом смысле этого слова, то есть открывание закрытого прежде предмета) важнейшей тайны природы. Эта тайна с незапамятных времен скрывала состав протовещества и происхождение жизни. Не случайно загадочность ягодиц (как и вульвы) связана именно с щелью, причем в случае задницы речь идет об извращенной, иллюзорной, дьявольской тайне, имеющей отношение не к началу, а к концу вещей. Аполлинер в поэме, посвященной Мадлен Паж, называл щель девятыми вратами, самыми таинственными из врат, "вратами колдовства, о котором никто не осмеливается говорить".
ГЛАВА 15. Порка
Изложение истории порки следует начать с уточнения. Слово fessee (порка) во французском языке происходит вовсе не от слова fesse (задница). Глагол fesser (пороть) образован от старофранцузского faisse, fece, а оно, в свою очередь, от латинского fascia: повязка, ленточка, шнур, лифчик, ремень, короче - любые узы, ограничивающие свободу человека. В 1489 году fessee означало порку розгами. И лишь позже, вследствие простого переноса по смежности (ситуация, конечно, тоже изменилась), под словом fessee стали подразумевать любые удары по заднице, причем лучшим инструментом была признана рука. На картине Макса Эрнста "Дева Мария, наказывающая младенца Иисуса в присутствии трех свидетелей: Андре Бретона, Поля Элюара и автора" (1926) рука у Богоматери явно тяжелая. Как пел Готье-Гаргий:
Порите, порите, говорила мать (sic!),
Шкурка на попе нарастет опять.
Литтре дал такое определение порки: "удары рукой или розгой по ягодицам". Франс считал порку лучшим способом "вбить добродетель через зад". Хотя рука кажется идеальным инструментом, многие с удовольствием использовали другие средства: крапиву, терновые ветки и кнут. Графиня де Сегюр - она была родом из России и помнила, как там били кнутом мужиков, - обожала это орудие и даже злоупотребляла им. Иллюстратор ее "Хорошенького чертенка" изобразил изысканную сцену порки: многохвостая плетка безжалостно хлещет по попке мальчика в килте. Графиня не возражала против подобного приукрашивания сюжета, хотя сама была весьма лаконична. "Пытка длилась недолго, но была ужасна", - пишет она в главе, повествующей о том, как Мария Петровна, большая любительница порки, сама попадает в руки улыбчивого капитана Исправника. В отличие от Божественного Маркиза, графиня не вдается в детали, она констатирует факты. Но испытываемые унижения и ярость жертв всегда ужасны. Графиня настаивает на том, что порка должна длиться долго, пока палач не обломает розгу о спину жертвы, а исполосованный зад не покраснеет. В книге "Маленькие примерные девочки" читаем, что другие дети, стоя в отдалении, должны слушать "вопли и мольбы маленькой воровки, это им очень полезно". Вот что называется пороть! Некоторые преподаватели (Лейрис писал, что они упиваются поркой) нашли в этом свое призвание: когда-то во всех иезуитских школах и лицеях монахи публично пороли провинившихся учеников. Этих экзекуторов называли братья-поротели. Или задовзбиватели. Как писал Беранже:
И сечь сильней,
И бить больней
Мы будем ваших малышей!
Итак, хотя слова fessee (порка) и fesse (зад) не однокоренные, они определенно очень "привязаны" друг к другу. Пожалуй, это была любовь с первого взгляда. И правда, что может быть нежнее и доверчивее попы? Кто еще готов так смиренно сносить удары, храня - один Бог знает почему! - преданность хозяину? Порка для попы - то же, что пощечина для щеки, хотя между ними существует еще более тесная связь: в период с ХIII по ХVII век слово (пощечина) во французском языке значило щека. "Пощечина" родилась из "щеки", вскочила на ней, как фурункул. Под пощечиной подразумевался удар ладонью или тыльной стороной руки по щеке. Мы не случайно сравнили задницу и щеку: ими часто восхищаются в равной мере - пухлые щеки уподобляют ягодицам, а красивую задницу называют "щекастой", рвутся отшлепать ее, надавать ей пощечин. Порка, во всяком случае в словарях, пережила свой расцвет в XVII веке. В то время она царила повсеместно. Школьники пороли чепуху, извозчики драли своих лошадей, портнихи распарывали швы, а подвыпившие молодые красавицы, как пишет Реньяр, хлестали шампанское и к концу обеда становились очень нежными. Общество во времена Людовика XIV терпеть не могло стоять на месте и не скрывало этого, люди то и дело пришпоривали жизнь.
Считается, что королевская порка - как и порка патриотическая - доставляет удовольствие только порющему. Лишь в XIII веке - сравнительно недавно! - предположили, что удовольствие получает и другая сторона. Вспомним, как Екатерина Медичи использовала летучий эскадрон своих фрейлин. В мае 1577 года королева устроила праздник в Шенонсо, на котором, по свидетельству Пьера де Летуаля, самые красивые и добродетельные придворные дамы - полураздетые, с распущенными, как у девиц, волосами - участвовали в церемонии. Брантом, охочий до пикантных подробностей, уточняет: королева была развратна от природы и, "дабы еще сильнее разжечь желание, приказала раздеть дам и упивалась их наготой, потом она принялась шлепать их по ягодицам, тех же, кто в чем-то провинился, секла розгами; королеве нравилось, как дергаются и извиваются их тела под ударами, она наслаждалась тем, что их зады словно бы получали удовольствие от экзекуции". Бывало и так, добавляет он, что Екатерина "просто приказывала дамам задрать платье - панталон тогда не носили - и шлепала или хлестала их по ягодицам, заставляя смеяться или плакать. Зрелище так разжигало ее аппетит, что после порки она часто отдавала их в руки какому-нибудь сильному и крепкому кавалеру".
"Какой темперамент!" - восхищается Брантом.
Не исключено, что революционная порка имела примерно ту же подоплеку. На одном эстампе 1791 года изображена сцена наказания монахини: палача и жертву окружает толпа зрителей, многие зеваки вооружены лорнетами, другие застыли от изумления. Монахиня, нагнувшись, преподносит публике свой зад, словно освещенный лучами солнца монстранц, как подсолнух или небесное видение. Стишок под картиной гласит, что монахинь искали повсюду-в дортуарах, кельях, часовнях и монастырских подземельях - и пороли без стыда и совести, иногда до крови. В эпоху Террора подобные публичные наказания были распространены повсеместно. Олимпия де Гуж чудом избежала унижения, а вот Теруань де Мерикур "якобинские мегеры" выпороли в мае 93-го на Террасе фельянов в Тюильри. Случайное появление Марата, которого неистовые гражданки почитали как бога, остановило эту ужасную экзекуцию, но Теруань, пишет Мишле, сошла с ума, превратилась в "омерзительное животное" и окончила свои дни в госпитале Сальпетриер.
Антиклерикализм, как мы знаем, шел рука об руку с похотью, и мир, по словам отца Дюшена, ничего не имел против того, что его поборники "вбивали" патриотизм в души старых ханжей и святош, как сами они когда-то "учили" аристократическим манерам своих воспитанниц. Кто-то даже не поленился составить весьма игривый реестр жертв революционной порки. Вот список церковных задов, отхлестанных рыночными торговками и обитательницами Сент-Антуанского предместья в 1791 году:
"Францисканки с улицы дю Бак: шестьдесят высохших, пожелтевших задов, похожих на заплесневелые тыквы.
Сестры ордена Драгоценнейшей Крови Христовой явили миру совсем другие зады - белые как снег и круглые. Один гражданин, присутствовавший при наказании, уверял, что в тот день пороли самые красивые задницы столицы. Серые монахини приходов Сен-Сюльпис, Сен-Лоран, Сент-Маргарет, Ла-Мадлен и Сен-Жермен-л'Осеруа не избежали общей участи, и зады их были до ужаса уродливыми и черными, как у кротов.
Зады кальварианок оказались смуглыми и толстыми - их вполне можно было бы принять за ягодицы патриоток, не будь они прикрыты черными одеяниями.
Точный подсчет гласит, что всего выпороли 621 ягодицу, или 310 с половиной задов, поскольку у казначейши мирамионок оказалось всего одно полушарие".
Может ли благодать снизойти на человека через попу? Судя по всему - да. Первым порочный экстаз испытал в 1723 году Руссо. Когда ему было одиннадцать лет, он жил в Боссе, близ Женевы, в доме пастора Ламберсье. Однажды дочь священника выпорола его. Наказание странным образом еще сильнее привязало его к экзекуторше. "Я обрел в боли, - пишет Руссо ("Исповедь", I), - и даже в стыде некую чувственность, которая поселила в моей душе желание, а не страх снова понести наказание от той же руки". Вторая порка мадемуазель Ламберсье стала и последней: заметив, что мальчик нимало не боится наказания, она объявила, что процедура ее слишком утомляет, и отказалась от нее. Руссо впал в отчаяние. Он ощущал себя жертвой "странного навязчивого пристрастия, доводившего его до безумия".
Философ исписал целую страницу интимными признаниями, которые дают понять, что то наказание в детстве определило его вкусы и пристрастия на всю оставшуюся жизнь. "Лежать на коленях властной любовницы, повиноваться ее приказам, молить о прощении - все это доставляло мне острейшее наслаждение, и чем сильнее живое воображение разжигало мою кровь, тем более робок я был". В подобной ситуации любовь, как и сердце, разгорается медленно, умерщвление плоти происходит бесконечно, и страдания немыслимы. Фрейд, как мы знаем, считал болезненное возбуждение ягодиц "одной из эрогенных причин пассивной склонности к жестокости".
В XVIII веке порка была повсеместно распространена не только в монастырях, где "святые сестры с упоением наказывали послушниц, а святые отцы тем же способом отпускали грехи монахиням", но и среди распутников - они применяли ее для разжигания сладострастия. Во времена маркиза де Сада в Париже существовал Клуб розог, где женщины с "прелестным изяществом" секли друг друга. В 1768 году маркиз был арестован и заключен в Сомюрский замок за скандальное приключение с нищенкой Розой Келлер: он завлек ее в свой дом, держал обнаженной в подвале и нещадно сек. В отличие от Руссо, порка, сколь бы жестокой она ни была, не определила судьбу маркиза - она всего лишь укоротила его жизнь. Де Сад разработал теорию порки. "Для меня, - говорила Клервиль ("История Жюльетты"), - нет наслаждения более утонченного, ничто так не воспламеняет все мое существо". Следует различать порку пассивную и активную. Сердцу Клервиль милы обе. Первая - тем, что она "возвращает угасшую от сладострастных излишеств силу", заставляя кровь быстрее бежать по жилам, согревает детородные органы, способствует энергичному семяизвержению и сверх меры умножает наслаждение похотью. Активная порка - это пытка, дающая палачу возможность "насладиться слезами покорной жертвы". "Страдания возбуждают мучителя, сопротивление разжигает его ярость, когда жертва корчится от боли, в палаче разгорается страсть, он упивается ее кровью и слезами". "Как сладко бывает видеть искаженное мукой и отчаянием прелестное лицо" и "слизывать языком алые капли, сверкающие на нежной лилейно-белой коже". У Сада никогда не знаешь, где кончается порка и начинается преступление. Его герои раздирают, кусают, секут, жестоко истязают зад, порют прутьями, бьют многохвостой плеткой, колют иглами, прижигают раскаленными щипцами, рвут полушария металлическим гребнем. Порка уде Сада граничит с убийством. В "Новой Жюстине" он описывает некую "хитрую машину", позволяющую растягивать плоть, чтобы кровь текла сильнее. "Связав их, мы с помощью пружины раздвигали им бедра и наклоняли верхнюю часть тела до самой земли. Поскольку лежали они на животе, их ягодицы оказывались вздернутыми так высоко, а кожа так напрягалась и натягивалась, что после десяти ударов розгами кровь текла ручьем". У порки в худшие ее годы было одно-единственное предназначение: кровь должна была "хлестать из всех мест", а плоть - превратиться в кровавую кашу. Со временем любители этой экзекуции вернулись к более "спокойному" - сухому - варианту порки.