Через четыре года есенинская тема, можно сказать, сошла на нет. Но что-то заставило суетиться и Эрлиха, принявшегося за мемуары о Есенине. Дело в том, что книжка понадобилась автору в качестве оправдания. Обратим внимание, в конце 1929 года Эрлих собирался встретить Новый год с родителями в Ульяновске и писал матери: "В феврале выходит отдельной книжкой "Софья Перовская", в апреле - книга о Есенине"; в том же письме (без даты): "…сдам книгу о Есенине и буду ждать корректуры".
Все эти выкладки убеждают: Эрлиха подхлестнул к мемуарам расстрел троцкиста Якова Блюмкина (3 ноября 1929 года). Видно, он лихорадочно создавал "Право на песнь", стремясь в брошюрке отмыться от есенинской крови.
Воспоминания пропитаны ядом плохо скрытой ненависти автора к Есенину и заметным пиететом к Троцкому (в заголовке книги использовано его выражение из статьи в "Правде"). В то время как последний подвергался в СССР анафеме, Эрлих - и тут оставался подлецом! - сделал его любимцем поэта, то есть превратил Есенина… в троцкиста.
Эрлих выполнял в "Праве на песнь" две сверхзадачи - отвести от себя и от Троцкого любые возможные подозрения.
Эрлих приписал Есенину чуть ли не любовь ко Льву Давидовичу, что легко опровергается. Вот, например, публикация из берлинской эмигрантской газеты "Руль" (1923 года, 21 февраля) об известном конфликте поэта в США, в доме переводчика Мани-Лейба (М. Л. Брагинского). После чтения острых для публики мест из "Страны негодяев" гостя связали и бросились избивать. Он отчаянно сопротивлялся, писала газета, и "…стал… проклинать Троцкого". Эту сцену видел бывший эсер и знакомый Есенина по сотрудничеству в петроградских газетах "Дело народа" и "Знамя труда" Вениамин Левин, человек большого такта, готовый тогда, по его словам, "с документом в руках" опровергнуть "этот просто невежественный выпад" против поэта. Троцкий, конечно, скоро узнал о случившемся, а в декабре 1925 года наверняка вспомнил об этом эпизоде.
Лгал Эрлих. Есенин никогда не вымаливал у своего губителя, чтобы его напечатали или чтобы вышла новая книжка. Это бесило Троцкого, и, когда ему доложили о новом скандале Есенина с Левитом и Рога осенью 1925 года, в его иезуитской голове, очевидно, созрел сатанинский план уничтожения непокорного поэта.
Троцкого явно могли раздражать и некоторые произведения Есенина, в которых автор в эзоповской манере позволял себе личные выпады против него.
Так, "трибун революции" мог узнать себя в поэме "Страна негодяев" в образе комиссара Чекистова, "гражданина из Веймара", приехавшего в Россию "укрощать дураков и зверей". Он презрительно говорит красноармейцу Замарашкину, в лице которого представлен политически наивный крестьянский люд:
…Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что…
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы Божии…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие…
Вряд ли стоит касаться опосредованной или иной связи с Троцким разных мелких сошек, привлеченных к англетеровской истории…
* * *
Я закончил чтение писем, документов и, отложив их в сторону, ощутил некое удовлетворение. Это был существенный прорыв в теме о Есенине!..
Что же касается великого поэта, то о нем прежде я не знал фактически ничего. Разве только то, что тот писал стихи, слова которых славно ложились на музыку - "Отговорила роща золотая…", "Клен ты мой опавший…".
Во мне закипала злость. Я говорил себе: "Хватит с меня эзотерических тайн и всякой чертовщины! Слишком сильно разыгралось мое воображение, слишком далеко я зашел: слышу чьи-то разговоры по ночам, разбиваю вдребезги ни в чем не повинные стекла, зеркала. А все из-за того, что один экс-следователь с Петровки, 38, вручил мне пакет с собственной рукописью и заявил, что на меня ложится серьезная ответственность перед потомками.
Я встал из-за стола. Захотелось размять ноги, потянуться.
Занималось утро, в комнату уже просачивался солнечный свет. Меня потянуло прочь из дома: на улицу, на работу - все равно куда, только бы подальше от всей этой чертовщины.
Однако идти было некуда. Да и рукопись завораживала, притягивала как магнит. Насколько то, что излагал Хлысталов, соответствует действительности? И можно ли быть уверенным в подлинности этих документов, писем? Что, если это не что иное, как мистификация?..
Я поймал себя на том, что во мне пробуждалось ужасное чувство гордыни. И я вдруг осознал, что мне выпал отличный шанс прославиться благодаря этим письмам, документам, дневниковым записям. Из такого сорта материала, несомненно, можно кое-что выжать. Это не газетная статья о том, "чем пахнет стресс", или о том, что "Любовь приходит к нам через… нос". Тут разговор шел о ином, о гораздо серьезном и не смешном.
Кое-что мне начало открываться лишь теперь, и, прочитав рукопись, полученную от Эдуарда Хлысталова, я лишний раз убедился в этом.
Так, например, я намеревался с помощью печатного слова поведать людям правду, а вместо этого выстроил из слов глухую стену между своим пассивным самосознанием и способностью принимать решения и действовать. Неожиданно (и только сейчас!) я понял, что десять лет отсиживался за воздвигнутой мной стеной, прятался за словами. И еще я увидел, как далеко ушел от себя прежнего - оптимиста, мечтателя, тупоголового романтика, исповедующего независимость.
В какие дальние дали пробивался я, не знаю. Зато был стопроцентно уверен: я неукротимо шел только вперед! И вот неожиданная удача: мне повстречались такие же, как я, неуспокоившиеся люди - носители сенсационных документов, информации и артефактов.
И я пришел к логическому и очевидному выводу: надо докопаться до сути тайны, тайны жизни и смерти Есенина. Спасибо Эдуарду Хлысталову его беседам со мной и его материалам - все это помогло мне разрушить стену, которую я виртуально выстроил, отгородившись от жестокой и страшной правды жизни.
Во мне пробудилось давно забытое и кажущееся эфемерным ощущение победы: я обрел в жизни цель…
Я тут же сел за стол и написал Эдуарду Хлысталову письмо, в котором сообщал, что прочел его записи о расследовании и теперь хотел бы поработать с документами, книгами и необходимой литературой. Подчеркнув, что прочитанное произвело на меня глубокое впечатление, поинтересовался у Хлысталова о возможности встретиться с ним немедленно, как только позволит время.
Затем выдвинул ящик стола, выгреб ворох почтовых открыток, выбрал одну - с репродукцией картины "Возвращение блудного сына".
Сюжет и тональность полотна художника мне показались наиболее подходящими. Я бросил последний взгляд на открытку, вложил ее в конверт и усмехнулся, вспомнив о своих планах с головой погрузиться на целых два-три месяца в море книг, рукописей и ксерокопий.
Я тут же отправился до ближайшего почтового ящика.
Через пару дней, вернувшись домой, я включил автоответчик телефона и, к своему удивлению, услышал голос Эдуарда Хлысталова.
Все ли со мной в порядке? Я выдернул штепсель из розетки и закрыл глаза. Веки горели - слишком долго я обходился без сна.
Я подошел к письменному столу, глубоко задумался…
В моей голове уже начала плестись паутина изощреннейшей лжи, правдоподобнейшего обмана. Мне требовалось время, чтобы взять быка за рога, то есть выйти напрямую на зашифрованную тайну жизни и смерти писателя Есенина.
Оставалось выяснить, какое продолжение возымеют события, описанные в старой переписке, как проявят себя в нынешних условиях все эти документы, факты, навязчивые видения, угрозы, тайные и неведомые силы.
Нужно было одним махом прекратить этот бег от самого себя.
Не знал я только одного: до какой степени все это запутано и, по всей видимости, сплетено в один клубок…
Сатанинская режиссура расправы над поэтом
Занимаясь расследованием, Э. Хлысталов встретился (в 1990 году) в Петербурге с вдовой коменданта "Англетера" Антониной Львовной Назаровой (1903–1995).
70 лет не рассказывала она о декабрьском происшествии 1925 года. Ее заставляли молчать годы страха, незавидная судьба ее мужа, Василия Михайловича, чекиста, управляющего "Англетером" ("Интернационалом"). Познавший вскоре после "Дела Есенина" "Кресты" и Соловки ("Не болтай лишнего!"), вернувшийся оттуда духовно сломленным и физически разбитым, В. М. Назаров, кажется, навсегда научил "не распространяться" свою спутницу жизни.
Столетний юбилей С. А. Есенина и новые общественные веяния дали старушке А. Л. Назаровой нравственные силы сказать известную ей правду. Если бы она не заговорила, "тайна "Англетера"" оставалась бы во многом нераскрытой. Это она помогла включить в ряд преступников управляющего домом 8/23 по проспекту Майорова (соседним с "Англетером", соединенным с ним подземным переходом) Ипполита Павловича Цкирия, сотрудника ГПУ, знавшего истинные обстоятельства гибели поэта.
В беседе с полковником МВД Э. Хлысталовым Антонина Львовна назвала еще одну фамилию - Петров. (О нем мы рассказали в главе "Мнимые очевидцы".)
Внезапно вызванный поздно вечером 27 декабря в "Англетер" Василий Михайлович Назаров вернулся домой днем следующего дня.
Он рассказал жене о случившейся в его "хозяйстве" беде, а вернее, о поэте, которого он видел вечером в гостинице, в номере у "члена партии товарища Петрова". Конечно, хорошо знавший чекистскую дисциплину муж лукавил - да и зачем было беспокоить молоденькую женщину совсем не нужными ей подробностями (в тот же день она в первый и в последний раз ходила в "Англетер" и видела покойного поэта). Муж-конспиратор также присочинил, что накануне своего скорбного часа Есенин будто бы выглядел хмельным, а "член партии" его радушно угощал пивом. Вот и все, что удалось узнать.
- Но почему ваш муж заходил именно к нему, а не к кому-либо другому? - цеплялся Хлысталов, как за соломинку, за последнюю возможность получить хоть какую-нибудь "ниточку".
Подумав, она ответила:
- Наверное, для Василия Михайловича Петров являлся авторитетным партийным товарищем.
Есениновед и писатель В. Кузнецов поведал об увлекательном поиске, который он провел, разыскивая важную фигуру с этой простой фамилией.
Подпись Петрова весьма характерная, "писарская", с "кудрявыми" завитушками. Эта особенность помогла выявить его среди многих других Петровых.
Гублит в то время фактически находился в системе ГПУ. Об этом свидетельствует обнаруженная в архиве запись на листке календаря: "По распоряжению заместителя заведующего т. Харченко привлечь 3-ю государственную типографию к ответственности. Политинструктор ГПУ Петров. 7/П 1923 г.".
Отыскались архивные обрывки деятельности Петрова в качестве режиссера Севзапкино. Его экранный псевдоним - Бытов. Значительных следов кинопродукции Петрова-Бытова мы не обнаружили. Понятно - его тайная служба отнимала слишком много времени.
В 1925–1926 годах в ленинградском кинематографе работали Григорий Козинцев, Юрий Тынянов и другие известные мастера - в их переписке фигурировал и "наш" чекист-режиссер. В феврале 1926 года начальство кинофабрики предлагало "сократить немедленно, без ущерба для дела" 25 человек, среди них восьмым по списку значился Петров-Бытов. Видно, проку от него было мало, а нахлебничал он значительно, получая оклад по самому высшему, 17-му, разряду.
Приступаем теперь, пожалуй, к самому сложному вопросу - доказательству, что Петров-Бытов именно тот самый "член партии", с которым в день гибели Есенина "советовался" в "Англетере" его комендант Василий Назаров.
Проще всего заглянуть в чекистское досье Петрова - оно раскроет тайны, но, увы, простым смертным сие недоступно: советской власти давно уже нет, но память о ее гостайнах бдительно бережется. В бумагах обязательно должно быть написано - никакой он не Петров, а… Макаревич (впервые это установили авторы именного указателя к "Дневнику" (1991) Корнея Чуковского). Интересный фокус!
Он заставил нас обратиться к истории революционного движения в городе Черикове и в Горецком уезде Могилевской губернии. Оказывается, сын судебного чиновника Александр Михайлович Макаревич (П. П. Петров) рано ступил на стезю борьбы с царизмом, состоял в разного рода комитетах и советах. Особо не выпячивал свою персону, предпочитая оставаться в тени. Заметили, пригласили в Петроград следить за направлением умов. Но авантюрный подпольщик Макаревич-Петров скоро перешел в штатные сотрудники. Служил, надо отдать должное, профессионально, мастерски, нигде не светился и не оставлял лишних следов.
В упомянутом 3-м чекистском полку комсомолию возглавлял, как уже говорилось, Павел Николаевич Медведев, для профанов - критик и литературовед, для посвященных - сотрудник ГПУ, надзиравший за творческой интеллигенцией. Нелишне заметить: партячейка 3-го полка располагалась по соседству с "Англетером", в доме № 16 по проспекту Майорова (бывший Вознесенский), где витийствовал литератор-осведомитель. Его домашний адрес: проспект Майорова, 26. Он же мог встречаться с Петровым в доме 7/15 по Комиссаровской, где преподавал в школе ГПУ: она размещалась в седьмой квартире, а "киношник" - в восьмой (во второй находился чекистский Политконтроль).
Небезынтересны и другие соквартиранты Петрова. Например, Варвара Алексеевна Ушакова (№ 4), как мы полагаем, сестра псевдожурналиста и лжемемуариста А. А. Ушакова, написавшего две статьи о том, как он общался в "Англетере" с Есениным перед его кончиной.
Формальная работа Петрова в Севзапкино дает возможность установить его предполагаемые связи с другими деятелями экрана.
В этом отношении важна фигура драматурга Сергея Гарина-Гарфильда, другом семьи которого был журналист Г. Ф. Устинов.
Вспомним и лжевоспоминания, сочиненные вдовой Гарина-Гарфильда, Ниной Михайловной, лжевоспоминания (опубликованы в 1935 году) об обстоятельствах гибели Есенина дают основания думать, - мемуаристка пыталась отвести подозрения в причастности мужа и Г. Устинова к тайным манипуляциям в гостинице "Англетер".
Мы уже говорили, что грязную для памяти поэта статью в "Красной газете", скорее всего, готовила Анна Рубинштейн, хотя стоит подпись Г. Устинова. Еще один небольшой аргумент в пользу справедливости наших слов: вряд ли бывший матрос-босяк Г. Устинов так бесцеремонно-развязно называл бы Есенина законченным пьяницей, как это прозвучало в статье, - ведь сам он, по выражению Н. М. Гариной, был "…настоящим, неизлечимым алкоголиком и изломанным, искалеченным человеком".
Требуется дальнейшая "разработка" контактов Петрова, а это, думается, поможет выйти на след непосредственного убийцы Есенина. К примеру, возможны линии пересечений по службе чекиста-режиссера с сотрудником ГПУ Вольфом Эрлихом, автором ряда киносценариев. Когда ФСБ откроет хранящееся за семью печатями досье Петрова-Макаревича-Бытова, мы узнаем о нем много нового, - правда, вряд ли в потайной папке найдется листок хотя бы с одной строчкой о Есенине. Уверены: поэта арестовывали, пытали, убивали и создавали мифы о самоповешении по негласному заказу-приказу. Если бы следствие носило официальный характер, о нем знали бы многие гэпэушники, да и спрятать или уничтожить абсолютно все бумажки было бы трудно.
Финал судьбы лже-Петрова печальный. Из справки архива ФСБ: "Арестован 2 сентября 1952 года. Обвинялся в преступлении, предусмотренном ст. 58–10 ч. 1 УК РСФСР, то есть в том, что занимался изготовлением и распространением антисоветских документов, в которых возводил клевету на учение марксизма и на одного из руководителей ВКП(б) и Советского правительства".
Известно и сочинение "антисоветчика". Мы взяли расхожее определение в кавычки, потому что таковым он не был, тридцать лет через глазок кинокамеры, а еще больше, так сказать, через замочную скважину подглядывая за чужими жизнями. Бредовые мудрствования свидетельствуют о психическом заболевании многолетнего "бойца невидимого фронта". Неудивительно, ведь на его совести много загубленных невинных людей, впрочем, достаточно и одного святотатственного кровавого спектакля в "Англетере", чтобы в конце концов сойти с ума.
Уничтожение следов
Большинство влиятельных группировок также выступают за федеративное устройство мира. Создание единого центра управления миром является этапным моментом на пути достижения цели теми силами, которые однажды уже правили миром и намереваются прийти к власти вновь. Среди людей у них есть и другие союзники - те, что обладают гигантскими природными и человеческими ресурсами. Они заняты строго секретной политической и научно-исследовательской деятельностью и работают на стыке оккультных наук и электроники, что позволяет постоянно совершенствовать этот контроль.
Энтони Робертс. "Боги Тьмы"
За последние годы вышло немало книг о Льве Троцком - этом "демоне революции" (И. Дойчер, Н. Васецкий, Д. Волкогонов и др.). Почти все они под флером академической объективности создают образ главного революционера или революционера № 1, комментируя его глобалистские взгляды на мировую революцию или идею-фикс "перманентной революции".
Логично, что Есенина-человека Троцкий не любил, но Есенина-поэта вынужден был терпеть, так как самим фактом своего существования его нежнейшая лирика служила укором железобетонным словесным построениям Александровского, Алтаузена, Кириллова - несть им числа.
От стихов Есенина, пишет Троцкий в своей речи на гибель поэта "Памяти Сергея Есенина", "попахивает Средневековьем", как и от всех произведений "мужиковствующих". Отстаивая интернациональный алгоритм социалистической доктрины, он выхолащивал национальную образную специфику художественного слова.
Лев Давидович, городской эстет, гражданин мира, был начисто лишен способности проникнуть в крестьянскую стихию России, а уж тем паче - в творчество национального русского поэта Есенина, в чуждый ему нравственно-этический деревенский мир. Но он не мог не считаться с международным признанием дара русского поэта, с его громадной популярностью в народе.
Проплутав в молодости, как и многие другие наши соотечественники, в революционном экстазе "ветра перемен", Есенин вернулся к вечным ценностям бытия. Его длительный вояж с женой, Айседорой Дункан, в Европу, а затем в США сформировал у него глобальное воззрение на окружающий мир, открыл глаза на духовно больную западную цивилизацию и заряженную социалистической революцией любимую Россию.
Троцкий, анализируя эволюцию нового Есенина, писал уверенно: "Воротится он не тем, что уехал".
По всей видимости, у Льва Троцкого было немало причин "проучить" поэта. Во-первых, после заграничного путешествия поэт на всех углах "кроет" советскую власть (об этом говорил в Италии Андрей Соболь).