Раздался звонок в дверь. Он донесся, точно эхо, отразившееся от далеких гор, такое слабое, что поначалу не веришь собственному слуху. Но звонок прозвучал снова. Я медленно шагнул, затем еще, еще в сторону прихожей. К двери.
Звонок зазвенел опять, на этот раз оглушительно, и я понял, что он заливался прямо над головой. Я включил свет и отпер дверь. Галогенная лампа над входом снаружи так ярко била в лицо стоящего перед дверью человека, что я отшатнулся. Это был Эдуард Хлысталов, но иной, доселе неизвестный мне.
Такой Эдуард Хлысталов мог бы привидеться, пожалуй, только в ночном кошмаре. Лицо его стало совсем прозрачным; мертвенно-бледный свет, казалось, сорвал с него все покровы, и обнажилось самое существо человека. Мне стало стыдно, словно я ненароком вторгся в чей-то тайный мир. Я не хотел этого.
Я не хотел больше причинять боль ни одному живому существу, будь то фикус в горшке, полковник Эдуард Хлысталов или даже я сам.
- Добрый вечер. Прошу извинить за столь поздний визит, - проговорил Эдуард Хлысталов с чопорностью чиновного петербуржца. - Но я полагал, вам любопытно будет…
- Входите, Эдуард, - поспешно перебил я. - Давайте я повешу ваш плащ…
Я не узнавал собственного голоса. Казалось, вместо меня вещал деревянный голос автоответчика.
Я проводил гостя в комнату.
- Присаживайтесь. - Еще никогда в жизни я не был так рад присутствию другого человека. - Принести вам выпить? Глоток водки?
- Не откажусь, - улыбнулся Эдуард Хлысталов, и его суровость в лице чуть растаяла.
"Интересно, - думал я, - каким он видит меня сейчас; вдруг и с моего лица исчезла маска воспитанности и добропорядочности?"
В кухне не оказалось чистых бокалов. Я вернулся в комнату и отыскал два грязных. Эдуард Хлысталов на удивление спокойно расположился посреди всего этого бедлама; казалось, беспорядок нисколько не смущал его. Я снова отправился в кухню и принялся мыть бокалы. Теплая вода приятно согревала руки. Потом я долго и усердно, до блеска, тер бокалы полотенцем. Тяжелые, хрустальные, они мне приглянулись, когда я был в Ростове Великом. Помнится, тогда я подумал, что хорошая водка из таких бокалов будет еще вкуснее, и оказался прав.
Я налил один бокал до половины для Эдуарда Хлысталова, а в свой лишь плеснул на дно - пить я вовсе не собирался. И вновь посмотрел на стены. И с удивлением заметил, что те легонько покачивались…
Вернувшись в комнату, я протянул Эдуарду Хлысталову бокал, надеясь, что его содержимого - отличной водки! - хватит на несколько часов. Я понятия не имел, который час. Я знал только, что утром мне надо рано вставать, а сейчас ни за что на свете не хотел оставаться один. Быть может, Эдуард Хлысталов окажется тем плотом надежды, который вынесет меня к твердой земле?
- Я пришел к вам, - начал он, - по поводу той рукописи. Точнее, не столько из-за нее, сколько из-за ее содержания… О! Прекрасная водка! - добавил он, пригубив из бокала и с хрустом прикончив нежинский огурчик.
Я держал бокал, не поднося ко рту. На сей раз никакого алкоголя - ничего, что может повлиять на память. Я хотел помнить, помнить все, что имеет отношение к обычной жизни. Эдуард Хлысталов, сам того не зная, стал мостиком между мной и остальным человечеством.
- Рукопись? - переспросил я.
- Угу. - Он сделал еще глоток. - Что вам известно о людях в черном?
- Почти ничего, только то, что написано в литературе. Хотя бы последняя поэма Сергея Есенина "Черный человек" или "Черный монах" Антона Чехова, потом "Моцарт и Сальери" Александра Пушкина, у Достоевского - несть им числа. Но вы имеете в виду нечто другое? Расскажите, - попросил я, придвигая свой стул ближе к нему.
Эдуард Хлысталов улыбнулся и отхлебнул водки.
- Мне неловко задерживать вас надолго. Может быть, поговорим завтра?
- Послушайте, Эдуард Александрович, - сказал я, - мне вовсе не хотелось спать, и я горю желанием услышать ваш рассказ. Мне совершенно наплевать, сколько времени он займет.
Эдуард Хлысталов расплылся в улыбке: наконец-то представился случай поразглагольствовать о том, в чем, как ему казалось, он собаку съел. Он потчевал меня дурацкими россказнями, а я то и дело подливал ему водки и благодарил за то, что я не один в этот час.
- Порой, - говорил Эдуард Хлысталов, захлебываясь, - даже подметки их башмаков не стерты! Они часто пользуются автомобилями, как правило, черными, выдавая себя за представителей властных структур - армии, полиции и тому подобное. Они лгут, запугивают, угрожают, задают идиотские вопросы и любят повторять: "Мы еще встретимся".
Я помотал головой, словно стряхивая наваждение. "Неужели это я сижу здесь и слушаю весь этот бред?".
- Вот как? - произнес я вслух. - Потрясающе! И что же дальше?
Эдуард Хлысталов сделал глоток водки и с готовностью продолжил, довольный, что нашел благодарного слушателя:
- Их поведение непредсказуемо. Иногда они проходят сквозь стены, а порой не могут проникнуть в помещение, если закрыта хотя бы одна дверь. Они вечно надоедают людям круглосуточными звонками, подметными письмами, угрозами, которые обычно не приводят в исполнение.
- Но это абсурд какой-то! - вставил я.
- Вот именно, - откликнулся Эдуард Хлысталов. - Их поведение часто выглядит бессмысленным. Они могут до бесконечности требовать у человека какую-нибудь бумажку, а когда она наконец попадает к ним в руки, они преспокойно бросают ее и исчезают. Кстати, они часто растворяются в тумане или во тьме. Вы, конечно, знаете, - тут Эдуард Хлысталов доверительно понизил голос, - что многие авторитетные ученые - я говорю о людях такого ранга, как, например, доктор географических наук Михаил Байдал из Института физики атмосферы Земли, - не только встречались с людьми в черном, но и попадали в самые невероятные переплеты в процессе своих исследований.
Эдуард Хлысталов на мгновение умолк, обвел комнату взглядом и, словно впервые заметив, что в ней творится, вопросительно уставился на меня.
- Это я искал материалы к той рукописи. Уж извините за разгром. Похоже, я так и не научусь класть вещи на место.
Эдуард Хлысталов кивнул и отхлебнул водки, явно удовлетворенный моим объяснением. Однажды я заходил к нему домой. Весь пол его кабинета был завален грудами старых газет, журналов и еще бог весть чем. Зато вся квартира - обитель Эдуарда Хлысталова, благодаря его жене, великой труженице, представляла собой образец чистоты и аккуратности.
- Эдуард, - спросил я, - но откуда вы все это знаете?
- Из книг, разумеется, - с вызовом ответил он. - Есть такие книги, только достать их непросто. Причем в девяностые годы было столько опубликовано драгоценного и неповторимого!..
- Ясно, - кивнул я. - И что же происходило с этими людьми? Я имею в виду тех, кто в черном. Они что, исчезали?
- Ну как вам сказать, - ответил Эдуард Хлысталов. - Взять хотя бы специалиста по аномальным явлениям Воробьева из Обнинска. С ним то и дело происходили несчастные случаи, и к тому же очень странные, воздействующие на психику. Воробьев исследовал феномен летающих тарелок, - продолжал Эдуард Александрович, - НЛО, причем приблизился к его разгадке вплотную. Он даже написал в письме другу, что наконец-то отыскал все части головоломки и остается только собрать их воедино. Не успел он отправить письмо, как раздался телефонный звонок от "человека в черном", а вскоре и сам он возник на пороге. Воробьев так описывает его: "Он был невысокий, смуглый, узкоглазый и буквально излучал опасность".
Эдуард Хлысталов помедлил, словно проверяя, какое впечатление произвели его слова. А я… Впервые с начала монолога Эдуарда Хлысталова я почувствовал, что его рассказ захватил меня, и холодок пробежал по спине: я вспомнил лицо человека, который стоял за мной на Московском вокзале в Ленинграде и которого я видел потом за окном усадьбы Люстерника в Переделкино.
- Это случилось лет десять назад, - продолжил Эдуард Хлысталов. - Через некоторое время к Воробьеву наведались сразу три человека в черном. Они сказали, что он на самом деле расшифровал код НЛО, но не учел кое-каких существенных деталей. Эти детали были до того ужасны, что, когда люди в черном сообщили их Воробьеву, этого оказалось достаточно, чтобы надолго уложить его в постель. С того дня Воробьева стали преследовать очень странные недомогания - симптомы помрачения рассудка, физическая слабость, сильнейшие головные боли. Когда он не занимался исследованиями, то чувствовал себя прекрасно, но стоило ему вернуться к работе, и болезнь разгоралась с новой силой. Вот почему он забросил свои эксперименты с исследованиями НЛО… - Хлысталов на мгновение умолк, затем снова понизил голос: - И знаете, дорогой мой, эта книга разительно отличалась от всех предыдущих. Какая-то дикая история о путешествиях духа в Антарктиду. Никакая разгромная критика не могла нанести больший вред предшествующим исследованиям, чем эта книга, написанная его же рукой…
При этих словах я вздрогнул. Мне вспомнился Виталий Николаевич Воробьев, президент Общества аномальных явлений из наукограда Обнинска, который, хоть и занимался проблемой НЛО, в течение 15 лет мучился страшными мигренями.
Я снова подумал: "Который теперь час?". Комната обрела покой. Стены были всего лишь стенами, книги радовали глаз прочностью переплетов.
Я ощущал свое тело. Все было нормально. И водка в моем стакане оставалась нетронутой. Я испытывал настоящую нежность к Эдуарду Хлысталову, чудаковатому полковнику МВД, разделившему со мной эту ночь. Он бубнил, не переставая, а стоило ему перевести дыхание, как я тут же подливал ему водки и подкидывал вопросик:
- Но если люди в черном не люди, то кто же они?
- Вот этого не знает никто. Похоже, их родина далеко за пределами трехмерного пространства. Они появлялись у нас в определенное время в конкретных местах, видимо, в тех случаях, когда между их миром и нашим устанавливалась пространственно-временная граница. Возможно, они - мыслеформы, воплощенные чуждым разумом, а может, и суперсовременные варианты злых фей или троллей, - кто их знает?..
Он искоса взглянул на меня, явно гордясь собственным красноречием.
- Потрясающе! - только и смог вымолвить я, думая при этом: "Ну и чушь!". Но странное дело, чем бредовее становилась болтовня Хлысталова, тем увереннее я себя чувствовал. Мне очень хотелось узнать, который час, но я не осмеливался взглянуть на часы - боялся, что Хлысталов подумает, что он надоел мне, и уйдет, и я опять останусь один. Он мог говорить сейчас о чем угодно, например о ценах на морковь, или читать телефонную книгу с начала до конца и наоборот, лишь бы не уходил, лишь бы сидел здесь и произносил слова - любые. Потому что раз я слышу слова и понимаю их смысл, значит, принадлежу миру людей.
И чего только я не узнал за эти часы! Чудовищная модель мира, которую выстроил Хлысталов, покоилась на уверенности в том, что устами его глаголала абсолютная истина.
Мы расстались с ним только под утро. Он пригласил меня посетить его коттедж в Подмосковье. Эдуард заговорщицки произнес, что подготовил мне нечто бесценное - некий артефакт.
* * *
Я принял душ, побрился, побросал в сумку кое-какие вещи (в том числе обе рукописи и открытку от Хлысталова) и вызвал такси. В дверях я в последний раз оглянулся на разбросанные по полу книги и листы бумаги. То, что я увидел, мне не понравилось, и я мысленно поклялся по возвращении сразу же приняться за уборку. Запирая дверь, я вдруг осознал, что ужасно волнуюсь. Я пережил эту ночь и решил прекратить бегство, чего бы это мне ни стоило. Мне казалось, что я ехал к единственному человеку на свете, способному распутать все узлы, - к Эдуарду Хлысталову. Вот ведь странно: стоит только принять решение, как тут же улетучиваются все сомнения и страхи, рушатся все барьеры, и перед тобой открывается широкая прямая дорога. Точно так же я чувствовал себя на боевом задании. Когда ползешь на брюхе по "зеленке", где за каждым деревом по моджахеду, или прорываешься сквозь вооруженную охрану, чтобы убрать какого-нибудь диктатора, это называется храбростью. На самом деле никакая это не храбрость. Конечно, страшно, но в то же время ты уверен в себе. У тебя есть место назначения и приказ, который необходимо выполнить. Задача стояла одна: добраться, куда нужно, сделать, что должен, и вернуться назад живым.
Эдуард Хлысталов расскажет мне все, что я должен узнать, или по крайней мере укажет путь к этим знаниям. Ведь он написал в открытке, что есть и другие исторические бумаги!
Я снова подумал о нелепости моего плана. Поразвлечься на досуге, от нечего делать - порыться в биографии Есенина и при этом сорвать куш. Потрясающая наглость. К тому же мне еще ни разу в жизни не удалось заработать приличной суммы, так что нечего и надеяться. Но это меня уже не волновало. Сначала Есенин преследовал меня; настал мой черед гнаться за ним.
Я не знал, куда заведет меня эта погоня. Может, в знаменитый Бедлам, с диагнозом "параноидальная шизофрения"? Может, смерть настигнет меня в обличье человека в черном, который и не человек вовсе? А может, я просто окажусь в незнакомом городе, один-одинешенек, без планов и надежд? Но какая разница! Раз уж очутился на дне водоема, делать нечего, придется выплывать на его поверхность. Голова моя болела, но прочие симптомы - тошнота, расстройство зрения, звон в ушах, боли в суставах - исчезли, как не бывало. Я подумал: "Может, и бессонница пройдет?". Потом решил, что это совершенно не важно.
Кроме коттеджа Эдуарда Хлысталова, мне предстояло посетить экспозицию выставки о Сергее Есенине в Эрмитаже, на объявление о которой я наткнулся в Интернете.
В аэропорту Шереметьево я взял напрокат машину и отправился в окрестности подмосковного городка Лобня… Поля, которые в прежний мой приезд были зелены и пестрели цветами, теперь покрылись позолотой. Странно, но я вдруг почувствовал, что еду домой. Отступила в сторону моя нелюбовь к Санкт-Петербургу, куда я собирался вылететь после встречи с полковником МВД Хлысталовым. С тревогой думал я о Эдуарде Хлысталове, проклиная себя за то, что не смог связаться с ним сразу, как только получил открытку. Однако шестое чувство подсказывало, что там все благополучно. Я ждал встречи с Эдуардом Хлысталовым, как мальчишка, стосковавшийся по любимой учительнице за время долгих летних каникул. Наконец я свернул с главной дороги к коттеджу. Кругом стояла тишина, та же глубокая, всеобъемлющая тишина, что поразила меня в прошлый раз. Каждое мгновение ощущалось неповторимым; казалось, что день, как маятник, легонько покачивается между прошлым и будущим.
Боясь вспугнуть эту тишину, я не стал подъезжать прямо к коттеджу, а припарковал машину в двухстах метрах от него, под деревом, в тени густой золотой кроны, и пошел дальше пешком. Солнечный свет растопил и растворил все мои боли. Вот и коттедж. Я улыбнулся, как уставший странник в конце долгого пути. Я вспомнил восхитительный сладкий чай; мне уже чудился его приятный аромат. Я постучал в дверь. Никто не открыл. Снова постучал. Тишина. Даже птичье пение умолкло.
Меня охватила паника. "Где он? Что с ним?". Я заметался вокруг, оглядывая дорожку перед входом, поляну, деревья. Все выглядело необитаемым. Я обошел вокруг дома, но не обнаружил никаких признаков жизни. Тогда я заглянул в окно кухни. Идеально чисто и пусто; на столе только стакан и розовая губка для мытья посуды, абсолютно сухая. Остальные окна были занавешены. Я снова подошел к входной двери. Воздух был напоен зноем, солнце, еще несколько минут назад такое ласковое, безжалостно палило.
И вдруг что-то грохнуло внутри дома, лязгнули запоры, дверь приоткрылась. Передо мной стояла миловидная хрупкая женщина и молча смотрела на меня.
- Можно Эдуарда Александровича? - спросил я.
- К сожалению, он ушел 13 августа. Уже сороковины отметили.
- Ох, извините за бестактность! - ляпнул я. - Соболезную. И откланиваюсь.
- Войдите в дом, чайку отведайте. Помяните раба Божьего…
Я подчинился. Вошел внутрь.
В доме было прохладно и чуточку сыро. На полу валялось несколько нераспечатанных писем. Я поднял их: одно - из Германии, конверт - из ЮАР, с официальной печатью, три открытки и журнал "GEO". Я положил все это на узкий столик и прошел в гостиную. Вся мебель была покрыта белой тканью и окутана тайной, словно восточная женщина в длинных, до земли, одеждах. Свет, просочившийся сквозь яркие маслиновые шторы, окрасил убранство комнаты бледно-золотым цветом, и у меня перехватило дыхание от этой застывшей во времени красоты. Я подошел к столику, где лежали конверты, несколько чистых листов бумаги и ручка, и обнаружил там белую карточку в черной рамке. На ней витиеватой русской вязью было выведено: "Нашего дорогого друга Эдуарда Александровича Хлысталова больше нет с нами. Господь призвал его к себе 13 августа. Да упокоится душа его с миром".
Вот и все. Конец бесконечной истории. Эдуард Хлысталов ушел от нас, живущих на Земле. А с ним ушла моя надежда преодолеть наваждение Есенина. Я сжал карточку в руке и безотчетно принялся тереть большим пальцем наклонные черные буквы, словно пытаясь уничтожить смысл написанного. В мое тело, внезапно ставшее пустым, ворвался холодный ветер. На глазах выступили слезы. Куда же теперь идти?
Я посмотрел влево. Прямо передо мной была книжная полка, на которой стояли книги всех мыслимых и немыслимых форматов и размеров.
У самого края полки располагались большие роскошные подарочные альбомы. Я увидел издание, выпущенное в Москве, "Энциклопедия Есенина. Альбом".
Произнеся последние слова вслух, я вспомнил открытку Эдуарда Хлысталова: "Вам ничего не говорит фамилия скульптора И. С. Золотаревского?..". С надеждой, вспыхнувшей заново, я открыл тяжелый фолиант. Черно-белые фотографии колоссальных статуй: воители на конях; величественная женщина с копьем, удушаемая огромными змеями; умирающий кентавр; обнаженный Геракл, натягивающий тетиву лука…
Далее - Адам: прекрасное мужественное тело, охваченное желанием, и стыдливо склоненная голова. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Гений скульптора, сплавленный со страстью, приковывал мой взгляд к каждой странице. Я видел головы и торсы, искаженные в диком порыве, но выполненные с величайшей точностью.
Я почувствовал, что Золотаревский, как и Есенин, стал полем битвы двух сил, одна из которых была безудержным желанием самовыражения, а другая - стремящимися укротить ее жесткими рамками классического стиля. Жертвы этой битвы буквально кричали с каждой страницы альбома; казалось, Золотаревский успевал обуздать яростную творческую стихию и запереть ее в камень или бронзу ровно за миг до того, как одна из противоборствующих сил окончательно погубит другую…