Пушкин видел его, и пушкинский Моцарт не знал покоя от его посещения и, уже создав "Реквием", все не мог отделаться от ощущения, что "как тень за мной он гонится", и кажется, что здесь, за столиком в трактире, "сам-третей сидит"… А в руке у собеседника уже зажат перстень с ядом. Снова вспомнилось пушкинское: "…он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы…" И продолжается, и долго еще будет продолжаться это зловещее вранье. Не случайно же Черный человек "водит пальцем по мерзкой книге", не зря же поэт отсылал в минуты чтения поэмы каждого, имеющего уши и желающего слышать, к великому Пушкину
Гоголь. И его мучил этот вечный носитель зла. И Достоевский был с ним знаком, и Блок. И вот теперь его, Есенина, очередь. Ну так он поставит на этом точку!
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
Это не только "за меня". Это за всех их - за измученных и истерзанных тобой, которых ты так ненавидишь и без которых не можешь жить, паразитируя, насыщаясь их кровью, собирая все грехи их, великих даже в своем ничтожестве.
…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…
Известно, что разбитое зеркало - дурная примета, предвестие смерти. Ну что ж, ежели не удастся уйти от судьбы - так хоть не будет больше Черный человек никого мучить.
Ни один редактор при жизни Есенина не стал печатать эту поэму. Она откровенно всех отпугивала. Сам же Есенин читал ее бесчисленное количество раз - писателям, поэтам, каждому встречному-поперечному. Словно хотел объяснить что-то главное, самое существенное, в себе самом. И знал: это - вершина.
"До свиданья, друг мой, до свиданья…" - элегия-миф
…Позабудь,
Что голос горло рвет.
Пусть охватила
Тебя любовь.
Такое вмиг пройдет.
У песни подлинной - другая суть.
Вихрь. Дуновенье в Боге.
Дух пустот.Р. М. Рильке. "Сонеты к Орфею"
Среди других персонажей, замеченных в свите Есенина, выделим Г. Е. Горбачева - важную партийно-идеологическую персону, мечтавшую затмить в текущей критике Троцкого после его падения на XIV съезде РКП(б). Именно с Горбачевым связана история элегии "До свиданья, друг мой, до свиданья…".
29 декабря 1925 года вечерняя ленинградская "Красная газета" напечатала ставшие печально известными строки:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди…
Под стихотворением - имя Сергея Есенина и дата - 27 декабря. В дискуссиях "Убийство или самоубийство?" это послание играет важнейшую роль, приводя в смущение сторонников версии преступления. В большинстве своем авторы разоблачительных статей не видели автографа этой лебединой "песни" поэта, так как его до сих пор строжайше охраняют. Открывался он глазам исследователей (тех, кто оставил свои подписи) за 1930–1995 годы не более пятнадцати раз.
Историю появления "До свиданья…" поведали Вольф Эрлих и журналист Георгий Устинов. Суть ее такова: ранним утром 27 декабря поэт якобы передал первому из названных "приятелей" рукописный листок, попросив не спешить знакомиться с "подарком". "Стихотворение вместе с Устиновым мы прочли только на следующий день, - утверждал Эрлих. - В суматохе и сутолоке я забыл о нем". Последняя оговорка многих не только смутила, но и возмутила (например, Августу Миклашевскую, которой посвящено стихотворение "Заметался пожар голубой…"). Устинов в "Красной газете" (29 декабря 1925 года), то есть в день появления в печати "До свиданья…", сделал жест в сторону "Вовы": "…товарищ этот просил стих не опубликовывать, потому что так хотел Есенин - пока он жив…". Других свидетелей рождения элегии мы не знаем, но верить им, как уже было сказано, нельзя. Так и думали наиболее внимательные и чуткие современники.
Художник Василий Семенович Сварог (1883–1946), рисовавший мертвого поэта в гостинице "Англетер", не сомневался в злодеянии и финал его представлял так (в устной передаче журналиста И. С. Хейсина): "Вешали второпях, уже глубокой ночью, и это было непросто на вертикальном стояке. Когда разбежались, остался Эрлих, чтобы что-то проверить и подготовить версию о самоубийстве… Он же и положил на стол, на видное место, это стихотворение - "До свиданья, друг мой, до свиданья…" …очень странное стихотворение…".
Пожалуй, профессионально наблюдательный Сварог во многом прав, за исключением соображения о демонстрации Эрлихом "убийственного" послания. В этом просто не было необходимости - "подлинника" никто из посторонних тогда не видел. Более того, мы склонны считать, что его не видел в глаза даже сам "Вова" - ему, мелкой сошке из ГПУ, отводилась роль озвучивающего сценарий "самоубийства Есенина".
В газетах о стихотворении сообщалось сумбурно, авторы писали о нем так, как вздумается. В "Последних новостях" (Париж, 30 декабря 1925 года) в информации ТАСС говорилось: "На столе найдено начатое стихотворение, написанное кровью". Сотрудник ТАСС, разумеется, с чьих-то слов, определил степень завершенности послания и, не видя его, дал ему зловеще-кровавую характеристику О неосведомленности журналиста свидетельствует и такая его фраза: "Поэту было только 22 года".
Причем как назойливо лжесвидетели "поселяли" Есенина в "Англетер", так же настырно псевдодрузья поэта сообщали об элегии-мифе "До свиданья, друг мой, до свиданья…". Разумеется, фантазировали - кто во что горазд. "Впереди паровоза" неслась вульгарная "Новая вечерняя газета". 29 декабря, когда еще полной согласованности в действиях убийц и их укрывателей не наметилось, информировала нейтрально: "На небольшом письменном столе лежала синяя обложка с надписью: "Нужные бумаги". В ней была старая переписка поэта". Миф о предсмертном послании уже родился, но еще не обрел законченной формы.
Больше всего неискушенного человека повергла в недоумение гипотеза о "забывчивом" Эрлихе, который в глаза не видел адресованных ему строк. Во-первых, откуда известно, что стихотворение посвящено "Вове"? От его сообщников по сокрытию правды о гибели поэта. Во-вторых, "До свиданья…" в виденной нами рукописи не датировано (в газетной публикации помечено: "27 декабря"). В-третьих, обратите внимание: Эрлих об элегии-мифе нигде не распространяется, и это говорит не о его скромности, а об отчужденности "милого друга" от текста кем-то наспех сочиненного восьмистишия. "Вова" отличался крайним тщеславием, и непонятно равнодушие к стихотворению, обессмертившему его имя.
Наконец, никак не мог Вольф Иосифович быть "в груди" у Есенина - знали они друг друга шапочно, было всего несколько встреч. Он значился как "литературный мальчик" или, как сейчас говорят, фанат от поэзии: нечто похожее на фаната ЦСКА, "Зенита" или "Локомотива".
Скорее всего, Эрлих "До свиданья, друг мой, до свиданья…" увидел впервые уже напечатанным в "Красной газете". Элементарная логика подсказывает: он "забыл" его прочитать 27 декабря, так как читать было нечего. Согласитесь, если бы послание (в "подлиннике") существовало в тот день, его бы показывали всякому встречному-поперечному, дабы, так сказать, документально закрепить версию о самоубийстве поэта.
Современные научно-криминалистические знания позволяют однозначно установить, Есенин или не Есенин сочинил строчки "До свиданья…". Сегодня и не такие головоломки решают. Да, подлинным и непредвзятым профессионалам провести экспертизу листка со строками загадочной элегии, написанной 90 лет назад, как нас уверяют, кровью самого Есенина, не представляет труда.
Но фокус в том, кто и с какой целью ищет ответ. Экспертиза вызывающего споры стихотворения сравнительно недавно проводилась, но тенденциозно, без создания независимой комиссии и без контроля общественности. Разве можно назвать выводы экспертов объективными, если они работали (по разным направлениям) в одиночку?
Миллионы людей в России и за рубежом наблюдают за вспыхивающими или угасающими дискуссиями вокруг этой проблемы, а некто "эксперт" предлагает им келейное одностороннее решение.
Итак, рукописное "До свиданья…" явилось на свет из рук человека, близкие единомышленники которого, несомненно, причастны к злодеянию в "Англетере". Уже одно это обстоятельство заставляет внимательно вглядеться в каждую букву трагического послания.
Известный есениновед и литератор В. Кузнецов предложил провести эксперимент.
"Для сравнения почерка руки автора "До свиданья…" мы положили рядом подлинный автограф тематически родственного стихотворения к строкам Есенина "Гори, звезда моя, не падай".
Я знаю, знаю. Скоро, скоро,
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придется также мне.
Первое, на что невольно обращаешь внимание, - буквы "До свиданья…" крупнее, чем в стихотворении "Гори, звезда моя…". Смотрим другие есенинские автографы: действительно, буковки помельче; в "англетеровской" элегии какая-то показная каллиграфия. Сопоставляем написание букв: заметная разница в начертании Д, Н, С, Е, О, Я. И нет в сомнительном автографе какой-то неуловимой мягкости, детской округлости и непосредственности буковок-букашек несомненного подлинника".
Известно, каллиграфию поэта аттестовал Д. М. Зуев-Инсаров в своей спекулятивной книжке "Почерк и личность" (М., 1929). "Предсмертное письмо (стихи) Есенина характерно выраженным центростремительным направлением строк, - писал явно близкий к Лубянке спец, - что указывает на депрессивность и подавленность состояния, в котором он находился в момент писания". Даже беглого внешнего взгляда на "До свиданья…" достаточно, чтобы не поверить "эксперту". Он назойливо подгоняет свою трактовку почерка поэта под идеологически избитую схему "есенинщины" и договаривается до такого вывода о "подопытном": "Сердечности в натуре мало". Комментарии излишни. Указанная книжечка более интересна для нас одним примечанием: "Исследование почерка Есенина сделано мною за несколько дней до его трагического конца по просьбе ответственного редактора издательства "Современная Россия", поэта Н. Савкина".
Николай Петрович Савкин - фигура в есенинском "деле" любопытная, но, конечно, не как жалкий стихотворец и редактор вычурной имажинистской "Гостиницы для путешествующих в прекрасное" и т. п., а как человек, часто мельтешивший вокруг Есенина. В ноябре 1925 года он появлялся вместе с поэтом в Ленинграде.
Есенина он ненавидел. Однажды поэт писал сестре: "Передай Савкину, что этих бездарностей я не боюсь, что бы они ни делали. Мышиными зубами горы не подточишь". В контексте таких враждебных отношений интерес Савкина к почерку Есенина не может не настораживать.
Почерковедческую экспертизу "До свиданья…" проводил (1992) криминалист Ю. Н. Погибко (почему-то не оставил в сопроводительном листке к "есенинскому" автографу своей подписи). Его крайне сомнительный вывод: "Рукописный текст стихотворения… выполнен самим Есениным".
К этому кощунственному графическому шедевру годится для иллюстрации стишок Вольфа Эрлиха "Свинья" (1929), в котором есть примечательная строфа:
Припомни, друг: святые именины
Твои справлять - отвык мой бедный век;
Подумай, друг: не только для свинины -
И для расстрела создан человек.
Про какие "святые именины" говорит Эрлих? Вопрос нериторический… Есенина убили в поздний послерождественский вечер, 27 декабря.
Элегия-миф "До свиданья, друг мой, до свиданья…" требует специального и тщательного стилистического анализа. Ограничимся двумя принципиальными замечаниями. Канцелярское выражение "Пред-на-зна-чен-но-е расставанье…" явно не есенинское, как и "…без руки и слова…". Поищите в его собрании сочинений - не найдете ничего подобного. Да и все восьмистишие, на наш взгляд, интонационно чуждо Есенину. В стихотворениях-предчувствиях на ту же тему, как правило, трогательная задушевность соединяется с "хулиганским" озорством ("Любил он родину и землю, // Как любит пьяница кабак…" и т. п.). "До свиданья…" же звучит заданно-погребально, в нем чужая, не есенинская музыка.
И последнее: мотив смерти, как известно, традиционен не только в русской, но и в мировой поэзии. Даже если представить, что "До свиданья…" принадлежит Есенину (мы в это не верим), сие ничего не доказывает. Искреннейший и самый, пожалуй, культурный друг поэта, эстет Иван Грузинов, 25 декабря 1925 года написал:
Осень. Глушь.
Шагаю наугад…
Запах смол.
Лопаты мерный стук.
Упаду, затягивая петлю.
Мать-земля!
Зерном не прорасту.
Звездочку над полем не затеплю.
И, слава богу, он долго здравствовал.
И еще. Есть нечто объединяющее все есенинские экспромты последних месяцев его жизни - предчувствие близкой гибели. "Мчится на тройке чужая младость. Где мое счастье? Где моя радость?..", "Неудержимо, неповторимо все пролетело… далече… мимо…", "Кругом весна, и жизнь моя кончается…".
Ощущение близкого конца здесь нагнетается и становится явственным:
Сочинитель бедный, это ты ли
Сочиняешь песни о луне?
Уж давно глаза мои остыли
На любви, на картах и вине.Ах, луна влезает через раму,
Свет такой, хоть выколи глаза…
Ставил я на пиковую даму,
А сыграл бубнового туза.
Среди экспромтов выделяется одно четверостишие, в котором это ощущение выражено, пожалуй, наиболее остро:
Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?
Это четверостишие написано в ноябре 1925 года. Что в нем? Предчувствие того, что часы сочтены. Достаточно сопоставить эти стихи с последней элегией поэта "До свиданья, друг мой, до свиданья…", чтобы понять, что прочитываются они в едином контексте и что нет в этих строках никакого намека на добровольное расставание с жизнью. "Предназначенное расставанье" - рука судьбы, от которой не уйдешь.
Позвольте теперь высказать смелое утверждение. Есть веские основания говорить о том, что стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья…" было написано не 27 декабря 1925 года, а гораздо раньше.
Об этом, в частности, писал А. Дехтерев в парижском журнале "Числа" в 1934 году, упоминая филолога и поэта Виктора Мануйлова как адресата данного стихотворения, относя его написание к 1924 году и свидетельствуя, что состояло оно из пяти строф. В данном случае мы имеем дело, скорее всего, с записью на память, при которой, возможно, строчки подверглись некоторой переработке. Но переработке, видимо, не доведенной до конца.
Вплоть до наших дней стихи "До свиданья, друг мой, до свиданья…" остаются, по всей видимости, грубой мистификацией в истории жизни и гибели великого русского поэта Сергея Есенина. То, что Есенин, со слов В. Эрлиха, передал ему в пятом номере "Англетера" листок с посмертными стихами, было возведено в summum opus summi viri! Да и сам поэт не раз в своих стихах и вслух высказывался о своей кончине. Кстати сказать, у того же Есенина подобных "посмертных" стихов вполне достаточно, как у каждого именитого поэта. Но раз слово это прозвучало, то первым, кто мог его произнести, уж конечно же, должен быть сам Есенин! Такой шанс упускать было нельзя. И тут же, как по мановению волшебной палочки, требуемое "прощальное" сочинение было сотворено.
Посудите сами. Лечение в московской психбольнице, декабрьский побег в Ленинград, отсутствие чернил - стихи, написанные кровью, - погребальная музыка: какая сладостная наживка для просвещенных дилетантов! Поэт умер рано, в тридцать лет, следовательно, должны быть предсмертные стихи.
Мистика, ложь, страх перед разоблачением и сделка с совестью - вот четыре источника, давших общий знаменатель - элегию-миф "До свиданья, друг мой, до свиданья…".
Часть третья
Вести из Абсурдистана, или Все о гибели поэта
Из письма актрисы 3. Н. Райх И. В. Сталину:
"29 апреля 1937 г.
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Я Вам пишу письмо уже больше года в своей голове, после речи Фурера против Мейерхольда - весной 1936 года…
Я с Вами все время спорю в своей голове, все время доказываю Вашу неправоту порой в искусстве.
Я в нем живу больше 20 лет: Толстой (простите, что, почти как Хлестаков, я говорю - "и я") писал статью об "Искусстве" 15 лет: Вы были заняты не тем (искусство - надстройка) и правы по тому закону, который Вы себе поставили, и правы по-своему - в этом Ваша сила - и я признаю.
Но Толстой отрицал искусство, а Вы должны понять его всю силу и не ограничивать своими вкусами. Простите мою дерзость… Я дочь рабочего, - сейчас это для меня главное, - я верю в свой классовый инстинкт…
Он ведет меня на это письмо к Вам, я обязана перед своей совестью все, что я знаю, сказать. "Что я знаю" - не так уж много, но я Вам все расскажу при свидании.
У меня много "прожектов" в голове, но не все, вероятно, верное, - Вы разберетесь и обдумаете сами.
Сейчас у меня к Вам два дела. 1-е - это всю правду наружу о смерти Есенина и Маяковского. Это требует большого времени (изучения всех материалов), но я Вам все, все расскажу и укажу все дороги. Они - для меня это стало ясно только на днях - "троцкистские". О Володе Маяковском я всегда чувствовала, что "рапповские", это чувствовала и семья его (мать и сестры). Смерть Есенина - тоже дело рук троцкистов, - этого я не чувствовала, - была слепа (многим были засыпаны глаза и чувства). Теперь и это мне ясно, но это требует такого большого такта и осторожности: у меня этого нет, - я хочу, чтобы "развертели" это Вы, ибо я одна бессильна. Я хочу, чтобы могила Есенина была не "святой могилкой с паломничеством", чтоб на ней не стоял крест, поставленный его матерью, а стоял хороший советский памятник…
Вас так бесконечно, бесконечно обманывают, скрывают и врут, что Вы правильно обратились к массам сейчас. Для Вас я сейчас тоже голос массы, и вы должны выслушать от меня и плохое и хорошее. Вы уж сами разберетесь, что верно, а что неверно.
В Вашучуткость я верю. Какие доказательства? Я знаю, когда выбирали в Пушкинский комитет, Вы выставили кандидатуру Мейерхольда, ответили согласием видеться с ним, когда он Вам написал: не виделись потому, что нас не позвали на съезд, когда утверждалась Конституция, - это была такая пощечина, которую могла сделать только рука Керженцева…