Идея написать эту книгу пришла вместе со зрелым возрастом - все меньше и меньше моих товарищей-однокашников остается в живых. Если они не погибли трагически в море, то морская жизнь, тяжелая работа не позволили им быть долгожителями. Когда-то в светлое советское время профсоюз добился для капитанов-промысловиков пенсии в 55-летнем возрасте, ибо в 50-е, 60-е, 70-е годы редко кто из них доживал до 60 лет. Мы грустно шутили: "Капитаны, как Маршалы, на пенсию не уходят".
Основная часть моей книги посвящается морю и морякам, погибшим и умершим. Пусть будет им морской грунт и береговая суша мягкой периной.
В "Исповеди капитана" я пишу о милых женщинах. Память сохранила их красоту и короткие мгновения, подарившие нам радость от жизни, от молодости, от близости. Невозможно быть моряку счастливым без женщины, без любимой женщины.
Капитан Рябко
Содержание:
ОБЕЩАЛ МОРЯК ВЕРНУТЬСЯ 1
НА СПУТНОЙ ВОЛНЕ 7
ЯХТА "ADVAYDA" 10
КАТАМАРАН "KAUPO" 10
ЧИЛИ 12
РАССКАЗЫ ДМИТРИЯ УСОВА 13
ВЕНЕСУЭЛЬСКИЕ ЭТЮДЫ 16
КОШКА МУРЧА 19
ИСПОВЕДЬ КАПИТАНА 20
"ЧЕРНОЕ" ПРИЛОЖЕНИЕ 1 38
"ЧЕРНОЕ" ПРИЛОЖЕНИЕ 2 40
"СВЕТЛОЕ" ПРИЛОЖЕНИЕ 40
Петр Рябко. ОБЕЩАЛ МОРЯК ВЕРНУТЬСЯ…
ОБЕЩАЛ МОРЯК ВЕРНУТЬСЯ
Эту незатейливого и запоминающегося мотива песню я услышал в моем родном селе Пушкари, раскинувшемся на высоком берегу Десны-красавицы. Был цветущий май. Немногие уцелевшие после войны деревья белой акации вечерами источали такой сладкопряный аромат, что, проходя мимо них, каждый колхозник, переживший тяжелые времена, видевший кровь и смерть, становился мягче и добрее.
Запах цветущих акаций обволакивал, завораживал и отгонял нерадостные мысли, если таковые были (а они были, их хватало с избытком!). А мне, хлопцу-подростку, хотелось любить, хотелось встретить красивую и нежную.
В этот теплый вечер, опустившийся на село мягкими ветвями цветущих деревьев, звонкий девичий голос вдруг запел:
Обещал моряк вернуться,
Взять за верную жену.
Но, наверно, утонул он
У морскую глубину.
Я не запомнил всю песню, но эти слова остались в памяти на годы, на всю жизнь. Не знаю, какая пушкаревская девушка пела, не знаю, кто привез в далекое от моря украинское село песню о моряке, не вернувшемся к любимой, - я больше никогда не слышал ее. Но помнил этот грустный куплет.
Память сохранила многие картинки из далекого детства. И одна из них: ранним летним утром, еще не совсем проснувшись, выходишь во двор; мягкое солнышко омывает твое лицо нежным теплом; высоко поднявшаяся огородная зелень в лучах солнца смотрится как сказочные, еще не познанные по книгам, джунгли; куры тихо кудахчут, склевывая высыпанное мамой зерно, - и я, маленький мальчик, неосознанно, всем юным телом понимаю, какая это великая радость - жизнь, какая прекрасность окружает тебя. В эти недолгие минуты ты растворяешься в природе, как молоко в воде, и становишься одним целым с ней.
Великий русский писатель Иван Куприн тоже помнил такие мгновения и писал: "Как милы, как хороши люди в ясное утро… Они еще сродни детям, зверям, растениям".
…Шли годы. По иронии судьбы, я стал моряком, капитаном дальнего плавания, хотя, оканчивая школу, мечтал быть журналистом. Но нет худа без добра. Вряд ли в "журналистской одежде" я увидел бы десятки стран и сотни портов мира, а морская униформа с четырьмя капитанскими шевронами позволила сделать это. Капитанство привело меня однажды в далекий северный порт Лервик на Шетландских островах, и там я встретил мою большую любовь, мою богом посланную светоносную Гину.
Через три месяца Гина прилетела в Литву. 18 февраля мы поехали на моем "форде" в Клайпеду. В тридцати километрах от Вильнюса, в маленьком городке Вевис, у самой дороги стоит старинная русская церковь. Я много раз ездил этой дорогой и видел, что рядом с церковью "притулился" маленький аккуратный домик, без сомнения, домик священника. Мороз был градусов под двадцать. Я остановил машину у обочины. "Что-то "дворники" замерзли, - пояснил Гине, - посиди немножко, я схожу в домик, попрошу теплой воды".
Дверь открыла женщина. За столом сидел молодой поп с большой окладистой бородой. "Батюшка, можете ли Вы обвенчать меня с иностранкой?" - спросил я и на всякий случай на стол положил стодолларовую купюру. "Если она католичка - да, если протестантка - нет". "Католичка, католичка", - быстро подтвердил я (хотя какая разница, мы оба неверующие). Батюшка надел теплый полушубок, и мы пошли к машине. "Гина, сейчас этот священник обвенчает нас", - сказал я ей по-английски. У Гины глаза округлились, но она знала: все, что я делаю, - это для нашего общего блага; и с широкой улыбкой шагнула в снег. По дороге к церкви я объяснил ей, что это чудесный шанс, и Гина рассмеялась: "Прямо по Пушкину".
Внутри было очень холодно, поэтому священник сказал: "Пойдемте в ризницу, будет теплее". В небольшую комнату со всеми церковными атрибутами поп принес две охапки дров, растопил грубку, и сразу стало уютнее и веселее. Узнав, что я моряк, он признался, что служил действительную на кораблях в Севастополе, а потом поступил в семинарию. "Мы почти коллеги", - пошутил я.
Священник снял полушубок, надел рясу. Он говорил слова ритуала, выполняя, видимо, рутинную работу. На какие-то вопросы нужно было отвечать "да", я переводил их Гине. И она с милым акцентом повторяла за мной: "Да". На короткое время на наши головы были возложены золоченые короны. Батюшка (с ритуальным речетативом) ходил вокруг нас, а потом своим басовитым голосом сказал мне: "Повторяйте за мной: я, раб божий Петр, буду всегда любить мою жену Гину и буду заботиться о ней до конца дней ее". Такое же обещание дала и Гина, правда, с моей подсказкой. "Во имя отца и сына и святого духа нарекаю вас мужем и женой. Поцелуйте друг друга". Что мы с удовольствием и исполнили.
Священник пригласил нас к себе в дом, где его экономка уже приготовила праздничный обед. На столе стояла бутылка кагора - сладкого вина, которое в России (у православных) считается церковным напитком. Был очень вкусный суп, а на второе - охотничьи сосиски, облитые спиртом и подожженные на минуту-другую. "Вы прямо как Ромео и Джульетта обвенчались секретно. Но, скорее, это из-за такого сильного мороза напоминает историю из "Капитанской дочки"", - сказал священник. "Да, да, - ответила Гина, - мой "похититель" (и она прислонилась к моему плечу) очень похож на главного героя".
Мы с Гиной сидели в теплой гостеприимной русской хате, с добрыми русскими людьми, которые искренне радовались нашему счастью, нашей любви, нашему венчанию. И нам было так хорошо с ними, будто с близкими-близкими родственниками. Такое чувство я испытывал только с русскими людьми. После обеда священник вручил нам свадебные сертификаты. (В Литве - официальный документ. Но позже, в августе, мы еще раз зарегистрировали наш брак в Лондоне. Гина добавила к своей фамилии - Калла через дефис "Рябко".) Ей очень нравится русское слово "замужем", и она часто, когда я стою, прижимается к моей спине и говорит по-русски: "Я за мужем". И живем мы долгие годы в счастье, и медовое время наше продолжается без какой-нибудь горчинки вот уже двадцать лет. Люди, будьте все счастливы, как мы с Гиной!
Так что, став моряком, я стал счастливым человеком. И хоть счастье свое - мою Гину - я нашел уже в зрелые годы, но это делает его прочным (и вечным), ибо наш жизненный опыт не позволяет допустить ни малейшей ошибки.
Что касается числа увиденных стран, то журналистка Гина (моя жена) обогнала КДП (капитана дальнего плавания) Петра (ее мужа). У нее в активе - 64 страны, а у меня - только 61.
Благодаря Гине продолжается мое капитанство. Пусть я сейчас не на крупнотоннажном судне, а только на 9-метровой яхте, но этого достаточно, чтобы чувствовать себя плавающим капитаном.
И хоть мы находимся в "Западном Средиземноморье" - так я называю закрытое со всех сторон Карибское море, - и последние три года наше плавание ограничивается прибрежными водами Венесуэлы, все равно, это - навигация (navigatio (лат.) - мореплавание). Несколько моих однокашников по мореходке сказали: "Петя, мы завидуем тебе светлой завистью: ты - последний из могикан, ты - единственный из всего выпуска (100 человек), который продолжает плавать. Дай тебе бог здоровья!". Вам тоже, ребята.
Если быть немного суеверным, то можно сказать, что эта песенка о моряке, обещавшем вернуться, как-то ненароком, исподволь сделала мою судьбу морской. Это была первая песня о море, услышанная мною. Радио в Пушкарях в то время не было (был "каменный" послевоенный век), местные певуньи пели в основном звонкие украинские песни. Хлопцы-подростки не знали даже "Раскинулось море широко.". Появился однажды в селе морячок в бескозырке с надписью "Килийская мореходная школа", приехавший к далеким родственникам, и произвел фурор среди моих одноклассников (7 класс): все вдруг захотели быть моряками и стали писать письма в эту далекую Килийскую школу. Только я и еще пара ребят были спокойны. В нашу хату вечерами приходили к маме соседки, судачили, и в том числе о морячке. Я услышал как-то краем уха: "Кто в море не бывал, тот и горя не видал". Гораздо позже я понял, что эта поговорка вошла в словарный запас русского языка со времен парусного флота. В морском праве есть такое, важное для моряков понятие - действие неодолимой силы, когда корабль и экипаж близки к гибели из-за капризов природы. Но морские катастрофы происходят чаще всего из-за человеческого фактора, то есть по вине человека. Не имею официальной статистики, но, по моему мнению, мнению седого капитана, на этот фактор приходится 95–97 % всех морских трагедий, именно трагедий, потому что каждое третье кораблекрушение бывает с человеческими жертвами. Особенно участились катастрофы в последнее двадцатилетие - до 600 в год. Причина - погоня судовладельца за любой толикой прибыли, сокращение экипажей и слабая профессиональная подготовка офицеров. Раньше, в мое капитанское время (когда снег был белее, моря - мористее, а люди - добрее), на ходовом мостике крупнотоннажного судна вахту несли штурман и два матроса, один из которых следил за курсом, удерживаемым авторулевым, а второй был впередсмотрящим - даже при наличии двух РЛС (радиолокаторов). Сейчас на мостике только один штурман, будь это среднетоннажное судно или гигантский балкер (судно для перевозки сыпучих грузов) на 200 тысяч тонн дедвейт. А штурман - человек со всеми физиологическими потребностями, ему хочется ночью, когда капитан и экипаж спят, сварить и выпить кофе, потом сходить в гальюн (туалет) по малой нужде. В это время судно становится незрячим и идет вроде как по воле волн, правда, с авторулевым, который в любую минуту может отказать. Никто не контролирует курс, не следит за окружающей обстановкой. Приближающееся и идущее наперерез второе судно имеет на мостике аналогичную картину, и через несколько минут на 20-узловой скорости врезается в борт первого. Свежий пример, взятый из Морского бюллетеня Михаила Войтенко (www.odin.fm). 29 июля 2011 года недалеко от Сингапура крупный китайский балкер "Xin Tai Hai" - 180 тысяч тонн дедвейт - на полном ходу столкнулся с балкером "В. Oceania" (70 тысяч тонн, флаг Мальты) и расколол его пополам. Последний в течение нескольких минут утонул. Русско-украинский экипаж еле успел спустить спасательную шлюпку, у моряков не было времени даже захватить из кают личные вещи и деньги. Это и есть классический пример человеческого фактора. Гибель "Титаника" тоже на совести такого "фактора".
Вот еще свежий "лист" аварийных происшествий за последнюю неделю августа 2011 года ("Морской Бюллетень Совфрахт"):
• Аварийный китайский сухогруз брошен экипажем, Петропавловск-Камчатский;
• Мешанина на Дунае - ряд столкновений, в результате которых 201 человек с круизного лайнера были эвакуированы;
• Волго-Балт 106 сел на мель и получил пробоины;
• Японский балкер сел на мель, Орегон;
• Танкер-химвоз на мели, Тайвань;
• Посадка на мель турецкого сухогруза, Дон;
• Взрыв на танкере Mar Cristina компании Совкомфлот в Норвегии;
• Танкер лишился хода, Японское море;
• Аварийный лесовоз ожидает подхода спасателя, Японское море;
• Столкновение в Мраморном море украинского сухогруза и иранского контейнеровоза;
• Опять наш пьяный капитан устроил погром в Кильском канале;
• Турецкий сухогруз Sun S сел на мель в Дарданеллах;
• Страшное преступление на борту рыболовного судна, 22 члена экипажа убиты;
• Смерть капитана, Ейск;
• Волгодон-107 сел на мель, Волга;
• Разлив с поврежденного бункеровщика в Усть-Луге;
• Посадка на мель для избежания опрокидывания, Камчатка;
• Посадка на мель, Шексна;
• Навал в порту Азов;
• Балкер выскочил на рифы, Маврикий;
• Пираты отпустили танкер Polar;
• Пираты отпустили балкер Eagle;
• Пираты дерзко захватили танкер Fairchem Bogey;
• Пираты отпустили иранский балкер Sinin.
Сила жестокого урагана, захватившего суда и поставившего их в чрезвычайно опасную ситуацию, может иногда квалифицироваться, как действие неодолимой силы, но может рассматриваться и как человеческий фактор. Вот пример из моей морской практики.
РТМС "Калвария" стоял на двух якорях в узкой остроскалистой бухте Дайлес-Во (Шетландские острова). Мы готовились к швартовке к плавбазе "Дарюс", которая была у причала в этой же бухте. Утром радист принял английский прогноз на ближайшие 48 часов - SW 5 баллов. Я отпустил часть экипажа в город. А под вечер разразился ураган до 40 м/с. (По шкале Бофорта, которой пользуются моряки всего мира, 12 баллов - ураган - это 32 м/с.) Невзирая на все предпринятые меры, мы потеряли оба якоря, получили небольшую пробоину в носовом танке от касания грунта (в этот момент старпом уже хотел вызывать вертолет), чудом избежали гибели. Наш случай, - а это авария - капитан Клайпедского порта Николай Северинчик, мой однокашник по КТИ, прекрасной души человек, квалифицировал, как действие неодолимой силы, ибо официальный прогноз оказался далеко не точным.
Второй случай. На теплоходе "Умань", где я был курсантом-практикантом, мы попали в тропический циклон в Тихом океане. И не просто в циклон, а в "глаз бури" - центр циклона, в самую опасную зону урагана. Все судоводители изучали в мореходных училищах правила расхождения с тропическим циклоном. Если вести непрерывное наблюдение за направлением ветра, то нетрудно уйти с дороги "глаза бури". Что произошло на "Умани"? Капитан - одесский еврей - был любителем преферанса. По вечерам в его каюту приходили "дед" (старший механик), доктор и радист, они засиживались за игрой далеко за полночь. В 10 часов вечера радист поднялся, собираясь идти принять прогноз погоды, но капитан, которому выпала хорошая карта, положил руку ему на плечо: "Сиди, обойдется". Но не обошлось. Был пропущен важный метеопрогноз о быстром продвижении обширной депрессии - тропического циклона. Через сутки судно врезалось в "глаз бури" И начался кошмар. Правда, трагичного не случилось, только от нашей покраски, которую мы сделали в Сингапуре, осталось всего ничего: судно было ржавым, как греческий пароход. Но могла произойти беда. И здесь был бы человеческий фактор - фактор капитана - любителя преферанса.
С первых рейсов, еще курсантом-практикантом, я не видел ничего страшного в море. Разве что морская болезнь в начальный период. Даже в ураган, упомянутый выше, была спокойная уверенность - с нашим надежным кораблем ничего не случится. Мы сидели внутри за стальными переборками, двигатели ритмично выбивали свой "музыкальный" такт, гребной винт вращался на малых оборотах - судно держалось носом на волну; штурмана, механики, матросы несли вахту; кок с трудом но готовил пищу; а за наружной обшивкой теплохода свистело, шумело, плясало разъяренное море, забравшее в себя все, включая небо, ибо уже не было неба, была сплошная, несущаяся со скоростью сто миль в час соленая вода. На гребне волны корпус судна испытывал чудовищную нагрузку на разлом (такие случаи известны: переломившийся супертанкер около Южной Африки), части набора - шпангоуты, бимсы, стрингера, пиллерсы иногда издавали неприятный скрежещущий звук: кто-то из сварщиков судоверфи не доварил до конца соединение. Весь экипаж находился внутри, металлические двери, иллюминаторы были плотно задраены. Мы были как подводная лодка - вода со всех сторон: снизу, сверху, с боков. Даже короткий аврал для крепления отсоединившегося стопора правой шлюпки, когда несущаяся со свистом вода обожгла до красноты наши тела (в шортах) не вызвал большой тревоги. Вскоре мы снова сидели в относительном комфорте.
А вот какой "комфорт" испытывали матросы парусника "Pilgrim" ("Пилигрим"), на котором находился Richard Dana (Ричард Дана), написавший впоследствии книгу "Two years before the mast" ("Два года перед мачтой" - дословный перевод, но я бы перевел это название как "Два года в матросском кубрике", так как впереди фок-мачты под палубой было помещение для матросов, напоминающее скорее кладовку с подвешенными спальными гамаками). В 1834 году молодой студент Гарвардского университета Ричард Дана ступил на палубу парусника в качестве простого матроса. Из-за интенсивного чтения у него развилась болезнь глаз, и врачи посоветовали уйти в море.
"Пилигрим" вышел из Бостона и, обогнув мыс Горн, дошел до Орегона на тихоокеанском побережье США. (Мне тоже довелось обогнуть мыс Горн и дойти до Орегона, только не на паруснике, а на крупнотоннажном траулере "Пасвалис".)
По пути капитан брал грузы для разных портов. После двухгодичного "тура" на "Пилигриме" Ричард Дана написал книгу о тяжелой жизни AB (able bodied - то есть тело (персона), умеющее что-то делать; так именуют простых матросов на английских и североамериканских судах). Книга написана прекрасным языком. Я перечитывал снова и снова многие эпизоды, смакуя хороший слог матроса-писателя.
Не рискнув сделать полный перевод "штормовых" страниц книги, я излагаю их в сокращенном "вольном" пересказе.