Но молодой летчик твердо выдержал взгляд командира. Сгибнев увидел в глазах новичка такое же горячее, как и у всех, стремление идти в бой и сразу поверил в него.
- Полетите моим ведомым, - приказал он Коломийцу. И, обращаясь уже ко всем летчикам, предупредил: - Сообщать в эфир только о появлении врага и об опасности. Мой заместитель в воздухе - капитан Адонкин. Всей группой идем к Рыбачьему. А сейчас по самолетам. Взлетаем по сигналу: две красные ракеты.
Вскоре хмурое небо прочертили две ярко-красные ракеты и тут же взревели моторы истребителей. Один за другим поднимались с аэродрома боевые самолеты и ложились на заданный курс.
По-прежнему низко над землей лениво плыли облака. Сгибнев вел свой воздушный отряд на бреющем полете, едва не задевая вершины сопок. Вот линия фронта осталась позади.
Теперь надо было тщательно замаскироваться и выжидать появление противника. Пока вражеских самолетов нигде не было видно.
Вдруг в эфире прозвучал голос Сгибнева:
- Впереди и выше нас под облачностью идут "юнкерсы" в сопровождении "мессершмиттов". Нас, видимо, не заметили, спокойно развернулись влево.
Группа Сгибнева продолжала свой полет прежним курсом до тех пор, пока не оказалась в тылу фашистских самолетов.
Около пятидесяти машин бросили фашисты на нашу морскую пехоту в районе Титовки. Стервятники пытались подойти незаметно, скрываясь в облаках. Но не удалось. Внизу их встретил меткий огонь наших летчиков.
- Выбирайте цель! Атакуйте самостоятельно! Прикрывайте товарища! - отрывисто передал Сгибнев и пошел в атаку на лидера "юнкерсов".
Дистанция между его истребителем и самолетом врага быстро сокращалась.
Фашистский летчик летел со снижением, потом перешел в горизонтальный полет. Сгибнев вместе с Петром Коломийцем оказались в хвосте. "Сейчас командир откроет огонь!.. Бей же скорее!" - нетерпеливо думал Коломиец.
Однако Сгибнев не торопился. Он осторожно приподнял нос своего "ястребка" и только тогда открыл огонь. Меткая очередь прошила "юнкерс", и машина со свастикой свернула в сторону. Но было уже поздно: пламя охватило фюзеляж, перебросилось на хвостовое оперение. Горящий вражеский самолет несколько мгновений еще планировал, потом рухнул на землю.
Коломиец впервые увидел сбитый самолет. Одну-две секунды он провожал глазами огненный язык, окруженный густым облаком дыма.
Вскоре на гранитной сопке высоко в небо взметнулось пламя - еще один фашистский пират отлетался навсегда.
В разгар воздушного боя Коломиец увидел, что летчик Адонкин погнался за "юнкерсом", а в этот момент в хвост ему начал пристраиваться "мессершмитт".
Волнуясь, Коломиец передал по радио: "Ноль два! Ноль два! В хвосте "мессер".
Услышав тревожное предупреждение, Адонкин энергично положил свой истребитель в глубокий вираж и ушел от вражеской атаки.
Сгибнев и Коломиец быстро сближались с "мессершмиттами" на встречных курсах. Но фашисты не выдержали атаки в лобовую и отвернули в сторону. Преследуя их, Коломиец поймал одного в сетку прицела. Дробное постукивание пушки и пулеметов - и из мотора "мессершмитта" вырвалось дымное пламя.
Окрыленный своей первой победой, Петр Коломиец дерзко, уверенно нападал на врагов, словно уже не раз участвовал в боях. Сгибнев одобрительно наблюдал за ним.
"Такой в бою не подведет", - радостно подумал он.
Налет гитлеровской авиации был отражен. Все наши машины благополучно вернулись на аэродром.
В этот день летчики долго вспоминали и детально обсуждали все перипетии сражения. В разборе принимал участие и Петр Коломиец. Теперь он - не новичок, а настоящий боец: сбить в первом же воздушном бою самолет врага - это удается далеко не каждому.
Подводя итоги, Сгибнев сказал:
- Отвечу, почему Петр в первом же бою показал себя опытным воином. Выдержка и мастерство. Петр - истребитель по призванию.
И командир не ошибся. Сотни раз вылетал на боевое задание Герой Советского Союза Петр Леонтьевич Коломиец и всякий раз добивался успеха.
…Отошли в прошлое кровавые бои с гитлеровцами, заросли травой окопы, затерялись среди валунов обломки вражеских машин, но никогда не изгладятся из памяти народа имена героических защитников Заполярья и в числе их имя летчика-истребителя Петра Коломийца.
Прерванная песня
Летчики-североморцы во время отдыха с наслаждением слушали пение аса-истребителя Василия Адонкина. Голос у него был низкий, мягкого приятного тембра. Музыкальный слух - абсолютный. Но главное, он вкладывал в песню что-то свое, большое, сильное - пел ли Василий старинные русские песни или наши любимые, авиационные.
Василий до самозабвения любил пение и музыку. Он привез с собой гитару, которая удивительно мягко и верно дополняла его голос. Нередко поздно вечером в его землянке собирались однополчане. В такие вечера память выхватывала из жизненных впечатлений самые сокровенные воспоминания. Поет Василий о Брянских лесах, а кто-то из летчиков вспоминает родные строчки последнего письма из дому - сейчас гитлеровцы топчут знакомую с детства землю… И по-новому звучала известная песня, превращаясь в горячий призыв к мщению.
А рано утром гвардии капитан Василий Адонкин, всегда собранный, спокойно-уверенный, летел на боевое задание. И, глядя на его сурово сжатые губы, сведенные брови, трудно было поверить, что совсем недавно задумчивая улыбка придавала его лицу мечтательность и доброту.
* * *
Небо было на редкость чистое и безмятежное, будто бы и нет войны, будто бы и не здесь каждый день идут смертельные схватки с врагом…
В такую погоду хорошо мчаться на быстроходной моторке, разрезая волны, мчаться до тех пор, пока далеко позади останется берег и слышен будет только тихий рокот безбрежного, раскинувшегося до самого горизонта моря. И кажется, ничто не нарушит тишины и очарования широкого простора…
О такой прогулке я мечтал, возвращаясь с боевого задания на свой аэродром. И получаса не прошло с тех пор, как я вместе с другими летчиками-североморцами носился над пылавшим транспортом противника, охраняя свои торпедоносцы. В дальних сопках еще грохотали орудия, слышался вой мин и характерный треск пулеметов. Но в безбрежном небе было сравнительно спокойно. Ровно и уверенно гудели моторы. А вот и аэродром…
Мой МиГ-3 садится близко, почти рядом с машиной капитана Василия Адонкина. Еще в воздухе я по радио услышал об очередной победе нашего славного североморца: во время боя над морем он сбил два "мессершмитта".
Спешу поздравить товарища, но Адонкин отвечает нехотя, и совсем невесело смотрят его усталые глаза.
- Что хмуришься, Василий? - удивленно спрашивают летчики.
Адонкин молча показывает на свой самолет: три свежие пробоины. И я сразу вспоминаю: здесь же, на этом аэродроме, капитан Адонкин как-то беседовал с молодым летчиком. Тот совсем недавно приехал в наш полк и только что получил боевое крещение. Новичок, сияя от удовольствия, говорил:
- Посмотрите на фюзеляж, сколько у меня пробоин!
- В воздухе прозевал, а на земле петухом ходишь! Какой же ты после этого летчик?! Да еще истребитель! - резко оборвал его Адонкин и тут же пояснил: - Умелый воздушный боец не должен быть мишенью для врага. Сражаться надо так, чтобы огонь противника не коснулся твоей машины. Конечно, в бою всякое бывает… Но тогда огорчаться надо, даже стыдиться и уж во всяком случае не гордиться, не хвастаться!
После следующего боевого вылета молодой летчик поспешил к Адонкину:
- Ни одной пробоины, товарищ капитан!
- Молодец! И дальше так действуй!
"А вот сейчас… у самого…"
- Следы вражеских пуль на боевой машине отнюдь не украшают летчика-истребителя, - расстроенно произнес Василий Адонкин. - Это ложка дегтя в бочке меда.
Он серьезно огорчен. Мы понимаем, что Василий прав, но нам хочется его успокоить. Но, несмотря на все попытки, у нас ничего не получается.
* * *
- Море - не суша, оно не прощает ошибок, здесь не спасет ни парашют, ни удачная вынужденная посадка. Вот почему к морским летчикам предъявляются повышенные требования. Самолет надо знать как пять пальцев и чувствовать его, как собственное тело, - не раз напоминал молодым пилотам капитан Василий Адонкин.
В сущности Адонкин повторял известные истины. Но в устах прославленного североморского аса эти истины звучали особенно убедительно: обладая всеми качествами, необходимыми морскому летчику, Адонкин всегда возвращался с победой. В бою он зорко следил не только за маневром врага, но и за каждой своей машиной. Внимательно наблюдая за воздушным пространством, Адонкин всегда вел свой самолет так, чтобы в доли секунды увидеть все вокруг и успеть принять правильное решение. Поэтому линии, которые он прочерчивал в небе над Баренцевым морем, никогда не были прямыми. Но ничего общего не было в них с путаными зигзагами машин, бросавшихся из стороны в сторону.
Однажды он спокойно и уверенно сражался один против трех "мессершмиттов". Вражеские истребители вдруг поспешно бросились в разные стороны. Казалось, в этот момент каждый из них является легкой добычей для советского летчика. Но Адонкин никогда не поддавался на такую "удочку". И сейчас он сразу верно оценил обстановку: два "мессершмитта" намеренно стараются отвлечь внимание, в то время как третий готовится внезапно напасть на него с задней полусферы. Предупреждая атаку фашистского летчика, Адонкин первым открыл пулеметный огонь, стреляя короткими очередями. Василий ни на одно мгновение не забывал, что за ним с разных сторон охотятся еще два вражеских истребителя.
Заметив их приближение, Адонкин энергично развернул свою машину и пошел им навстречу. Те начали удирать, снижаясь и расходясь в разные стороны. Момент для внезапной атаки, казалось, самый выгодный: Адонкин имел запас высоты и скорости. И все-таки атака была очень опасна: один из самолетов противника находился сзади. Достаточно было Адонкину увлечься погоней и потерять высоту, как его самолет стал бы легкой добычей для врага. Адонкин был все время начеку, и, как только "мессер" потерял скорость, советский летчик молниеносно обрушился на него. Пикируя почти отвесно, он приблизился к противнику и в упор открыл огонь. Черная полоса дыма прочертила небо, и "мессер" врезался в сопки. Увидев это, оставшиеся "мессеры" форсировали двигатели до отказа и скоро скрылись из глаз.
Те, кто видел этот бой, долго вспоминали искусную боевую тактику Василия Адонкина, его смелость и высокое летное мастерство.
На другой день капитан Адонкин сопровождал на бомбежку вражеского аэродрома наши пикирующие бомбардировщики. Уже совсем близко у цели Адонкин обнаружил двух "мессеров", летевших в юго-западном направлении. Подобная "беспечность" противника заставила Адонкина насторожиться. Особенно подозрительным показалось ему, что истребители врага появились в тот момент, когда советские бомбардировщики находились уже в районе аэродрома.
"Неспроста это. Тут какая-то хитрость, - подумал Адонкин. - Надо внимательно следить за обстановкой в воздухе".
Вскоре он заметил, что группа "мессеров" готовится с задней полусферы атаковать наши бомбардировщики. Расчет гитлеровцев был прост: советские истребители, заметив в стороне двух "мессеров", естественно, обрушатся на них, отвлекутся от сопровождаемых ими самолетов, и те останутся без прикрытия.
Вместе со своим ведомым Адонкин погнал фашистов на запад. Но нельзя увлекаться преследованием: в воздушном океане могут находиться и другие вражеские машины.
"Атакуя одного, помни, что в воздухе есть и другие самолеты врага" - это правило Адонкин никогда не забывал. Поэтому он поспешно набрал высоту. Такая предосторожность и на этот раз оказалась единственно правильным решением: над фашистским аэродромом действительно барражировали четыре пары истребителей.
- В воздухе восьмерка "Мессершмиттов-109", - передал Адонкин по радио своим ведомым. - Не выпускать их из поля зрения!
Осмотрительность, постоянно напоминал новичкам капитан Адонкин, важнейший закон для летчиков. Но этого одного недостаточно. Можно отлично видеть машину врага и не сбить ее. Только сочетая осмотрительность, маневр и огонь, можно добиться победы в воздушных боях. Исключительно важно заметить противника первым. Тогда можно выбрать неожиданный для врага маневр, обеспечивающий вероятность попадания, и уверенно, метко вести огонь с наиболее выгодной дистанции.
Не удивительно, что в воздушных боях с фашистами побеждал всегда Адонкин. Главной его боевой задачей было прикрытие транспортов, кораблей, наземных войск и аэродромов базирования.
Каждый боевой вылет Героя Советского Союза Василия Адонкина был настоящим воинским подвигом. В каждом бою он искал новые тактические приемы.
* * *
В жаркий августовский день капитан Адонкин вместе со своими боевыми друзьями сопровождал группу бомбардировщиков, совершавших налет на аэродром противника. Налет был настолько неожиданным для врага, что фашистские зенитки открыли заградительный огонь только тогда, когда наши бомбы легли точно на цель: загорелись самолеты, складские помещения, аэродромное оборудование.
На свой аэродром истребители возвращались не только без потерь, но и не побывав в бою; они везли обратно неизрасходованные боеприпасы. Это серьезно огорчало Адонкина…
В порту Петсамо у причала стоял торпедный катер. Заманчивая цель! Адонкин вместе с ведомым спикировал и выпустил несколько пулеметных очередей. Над катером взметнулись языки пламени.
В тот же день Адонкин слетал еще и в разведку. Небо было ясное, золотой солнечный диск висел над горизонтом.
В районе Варде Адонкин сделал разворот и пошел курсом на северо-запад. Вскоре далеко в море он обнаружил гитлеровский транспорт, сопровождаемый кораблями охранения. Транспорт направлялся в порт Киркенес. Не теряя времени, Адонкин развернул свой самолет на юг, чтобы остаться для врага незамеченным, и тут же вызвал по радио группу наших торпедоносцев, которые в сопровождении истребителей вылетели в указанный квадрат для уничтожения вражеских кораблей.
* * *
Наконец наступила короткая передышка, и снова мы слушаем песни Василия Адонкина.
Однажды - никогда не забуду этот день! - Василий был в особенном ударе. Таким мы его еще не видели: он заразительно-весело смеялся, шутил… А как он пел тогда! Вместе с нами Василия слушала молоденькая медсестра Лида. Она улыбалась его шуткам, а когда он пел, не сводила с него восторженных, чуть раскосых глаз.
Василий вдруг неожиданно запел новую, но уже сильно полюбившуюся нам песню о встрече "с единственной в мире девушкой". О разлуке, о будущем свидании… Бледное лицо Лиды порозовело, она вся преобразилась, похорошела, ее волнение передалось и нам.
Боевая тревога прервала песню. Через несколько минут мы поднялись в воздух, чтобы прикрыть с воздуха наши наземные войска. Видимость была великолепной. Но мы летели к линии фронта так высоко, что внизу фигуры бойцов сливались с темно-серым фоном гранита и скал.
Выполнив боевое задание, Василий Адонкин вместе с друзьями возвращался на аэродром бреющим полетом. Под крылом мелькали сопки, ущелья, окопы, блиндажи, землянки нашей морской пехоты.
- Вы сегодня допоете нам песню о девушке, товарищ капитан? - обратился в столовой к Адонкину молодой летчик.
Тот, бросив короткое "нет", торопливо ушел.
Юноша растерянно посмотрел ему вслед. Капитан всегда такой приветливый и доброжелательный. Что с ним?
Ничего не подозревая, вечером мы окружили Василия и начали просить его спеть. В ответ он отрицательно покачал головой, а выражение лица у него было такое, что никто не решался спросить почему.
На следующий день Василий сам объяснил:
- Не обижайтесь, друзья! Петь больше не буду… Не могу. Сердце щемит. Мы, летчики, хотя и знаем, что происходит на земле во время боя и после боя, но редко видим тех, кто отдал жизнь за Родину… Вчера я летел на бреющем… Видел павших. Тяжело, так тяжело…
До конца войны Василий не спел ни одной песни.
Секрет побед
Поздно вечером весной 1956 года я возвращался домой после теплой встречи с рабочими одного из московских заводов. Состояние радостной приподнятости, взволнованности не покидало меня: рабочие жадно слушали мои рассказы о боевых делах, о героических подвигах летчиков-североморцев в суровые годы войны.
И вот сейчас в автобусе, который спешил в Новые Черемушки, я вспоминал об этом.
Неожиданно негромкий женский голос назвал мою фамилию. Я обернулся. Пожилая женщина смущенно смотрела на меня.
Я узнал ее: это - вахтер подъезда, где живут мои хорошие знакомые.
- Здравствуйте, Анастасия Ивановна! - приветствовал я ее.
Прерывающимся от волнения голосом она тихо сказала:
- Оказывается, вы с племянником моим Пашей Орловым вместе воевали. Я только вчера в журнале прочла. Собиралась разыскать вас, чтоб поговорить с вами, попросить подробнее рассказать о Паше. Он ведь приемный сын мне, Паша-то… Шести лет ему не было, как моя сестра - его мать умерла, и я взяла его к себе.
На другой день вечером Анастасия Ивановна пришла ко мне домой. Беседа наша затянулась далеко за полночь. Я подарил Анастасии Ивановне сохранившиеся у меня фотографии капитана Орлова.
Гостья ушла, а я сидел и вспоминал Павла Орлова. В моих ушах все еще звучал голос Анастасии Ивановны: "Рос парнишечка белоголовый, смышленый, геройского-то в нем вроде ничего и не было. Но поозорничать маленько любил. Возраст, видно, такой, малолетком остался без матери. Постарше стал - остепенился. Любили мы его очень…"