- В Бразилии я и этого "едва-едва" не имел, - ответил сердито Веревкин и объяснил: - Батрак что имеет? Я же под акведуком спал. Там простой народ по помойкам роется. А вы про машины, яхты… Каждый человек, в жизнь встроенный, будто медведюга в собственной берлоге, такое лишь у нас…
Отодвинул пастух ветку, которая слишком уж дергала его за плечо, вдруг спохватился:
- Значит, и отпуск у меня будет?.. - удивился он и протянул негромко, как бы в напоминание себе одному: - Я же один адресок помню… В Белоруссии это… Как получу отпуск, так и поеду.
Как же шумно в этих белорусских Боярках! Все вокруг сыпали зерном, чтоб предстоящая жизнь молодых была в полном достатке. Катали свекровь и тещу в корыте, дабы были покладистыми, терпеливыми да заранее отказались бы от мысли ездить на шее зятя или невестки.
- Всех, кто идет по улице, прошу в мой дом! - кричал тамада Иван Степанович, натягивая голубую ленту от ветлы к ветле через улицу.
Увидев незнакомого мужчину с небольшим чемоданчиком в руках, шустро перегородил ему дорогу:
- Пан, загляните к нам, а дела - потом… Сегодня женятся полешане!
Василия, который уже выложил на стол огромного копченого леща родом из таежного озера, мгновенно усадили меж незнакомых людей.
- За молодых! За будущих внуков!
Нежная радость невесты будоражила и волновала в этот день все село, особенно женщин, которые приободрились, вспоминая, кого и как из них тоже отводили когда-то к венцу.
- За живущих!
Вишневые грани бокалов заманчиво переливались неземным темным цветом, так и льнули к рукам. Полешуки пили с удовольствием, кто медленно, кто от нетерпения напиток опрокидывал моментально и спешно хватался за вилку, желая отведать колбасу, "пальцем напханную" самим Степанычем.
Веревкин заметил, как напротив него вдруг начал медленно подниматься из-за стола огромный, набычившийся, какой-то очень угрюмый и неаккуратно одетый человек.
- Вот за такого тоже пить? - грозно рявкнул вдруг он.
- Леонтий, ты о ком? - удивленно спросил хозяин дома. - Чем тебе наши гости не пришлись?
- За такого тоже пить? - взвыл Леонтий, хотел было опереться на стол, но рука соскользнула, он поднял ее и наотмашь, будто топором, хрястнул по лицу соседа, который тут же покатился под стол.
- Убил! Убил! - вскричали женщины, а мужики, кто под стулья за упавшим, кто - держать Леонтия, чтобы богатырской, накачанной в кузнице, силушкой своей не вырубил бы он еще кого-нибудь.
- Что он тебе плохого сделал, урод? - бросилась на кузнеца жена Гавриила Катрина, причитая: - Вы живете в разных деревнях, за жизнь словом не перекинулись. Ирод ты кровяной!
- Это я-то кровяной? Живу на кузне, у меня теперь никого и ничего, и я ирод?
Опять поднял свой могучий кулак Леонтий, но мужики быстро его перехватили.
- Убью, все равно убью!
Раскосмаченный, злой, кузнец бился в руках мужиков, как дурной огромный зверь, только крупные, чистые, как у ребенка, слезы почему-то текли по лицу.
- Но за что?
- Знает он за что… притворяется, что не понимает.
Гавриил уже сидел за столом, размазывая по лицу кровь.
- Милицию! Милицию! - орала жена.
- Не надо милицию! - вышел из-за стола посаженный отец и предложил: - Вначале сами разберемся…
- Наша земля, сами знаете, древняя, - неторопливо начал Степаныч. - В "Летописи временных лет" о ней упоминается на 50 лет раньше, чем о Москве. Здесь закончил свой поход Батый. Мошкара, видать, зажрала, хвосты коням отгрызла.
Действительно, в полесских болотах заглох топот монгольских коней, изветрилась дикая сила воинов Батыя.
Полесье манило еще многих завоевателей. В деревушке, что лежала у тракта, остановилась как-то польская королева. Вышла поглядеть на свои новые владения и потеряла кольцо с драгоценным камнем. Крестьян в поисках его вынудили исползать, излазить, на ощупь перебрать каждый клочок земли. И хотя кольцо украли придворные, изрядно пороли только полешуков.
Иноземцы боялись оставить тут даже свой крошечный ценный камешек, а сами прихватывали все, что попадалось под руки. Не могли прихватить только… землю. А она, богатая травами да речными затоками, веками любила журавлей и беззащитных, как птицы, людей.
- По этой дороге, - показал Степаныч за окно, - и немцы пришли на нашу землю. По этой же дороге и ушли. Хватит нам войн и потерь. Давайте все миром решать. Прошу за мной в другую комнату. Не будем мешать молодым. Гуляй, свадьба! - выкрикнул он перед тем, как захлопнуть дверь в соседнюю горенку.
Какая-то старушка тут же кинулась к невесте:
- Прости, дочка! У бульбяшей бывает ли свадьба без драки? Значит, жить будете много лет. Детей много народите.
Долго еще не мог говорить Леонтий, все у него тряслись руки, а мужики, чтоб замять ситуацию, начали вспоминать прежнюю жизнь, мол, раньше как было? У полешука, если сдохнет корова, идти ему по миру, это было большим несчастьем. Теперь колхоз - другую корову выделяет.
В соседней деревне, к примеру, какая хлябь была? Старики говорили, что это дыра в бездну, в предсердие земли. Месяцами машины скидывали туда камень, который вначале уходил как в пропасть. Но вот наконец-то перестала булькать болотина. Теперь на месте этого чертова входа - улица. Новая. И семьи на ней новые. Какой единоличник одолел бы такое? Огромную работу вместе выдюжили!
В Полесье не ломают сараев. Даже если покосились в них оконца и почернела на крыше солома. Ведь из большого теплого гнезда, свитого над темной соломенной крышей, каждое лето выглядывают лукавые аистята, при виде которых в душу белоруса напрочь поселяются покой и радость.
- У меня же теперь никого и ничего до конца дней не будет! - закричал и ударил кулаком по столу Леонтий. Но потом присмирел и с горечью в голосе начал рассказывать, что много лет назад, когда немцы с автоматами в руках запихнули полешан в одну хату и подожгли ее, он собственными глазами видел, как вспыхнули волосенки на голове его младшенького ребенка. Жена сбивала пламя, пока в дыму не задохнулась сама. Рядом забылись уже навсегда еще два его сына. Леонтий рванул к ним, отталкивая от своих детей мечущихся погибающих односельчан, но так жахнуло вдруг ему в глаза огнем, что поневоле он отпрянул к двери, чтобы ухватиться за косяк.
Он совершенно не слышал выстрелов, когда рвал доски к себе. Немцы не слышали треска досок, потому что трещал, рушился весь дом. Они стреляли в огонь, чтоб полешуки знали, от арийской пули погибнет каждый, кто смеет помочь партизанам. В тот же вечер в Берлин ушло донесение: "Погиб рыцарь Белорусского народа Логвин. За его смерть отомщено. В ближайших деревнях - ни одного человека".
В результате три сотни крестьян ушли с дымом в воздух.
Шлейф дыма еще долго стелился в тот день чуть ли не по снегу, видно, к плохой погоде, и достигал уже леса. Вдруг фашисты увидели в этом шлейфе чью-то руку, чуть дальше мелькнула из дыма нога. Яростной пальбой в невидимку закончили они операцию по запугиванию окрестных деревень.
Немцы зверствовали в Полесье так, будто хотели убрать отсюда абсолютно все жизни. Тут располагались два концлагеря для военнопленных и один - для жителей окрестных деревень. Замучено в них 30 106 человек, на каторгу вывезено 10 000. К тому же был взорван мост через реку Пину, сожжены вокзал, речной порт, многочисленные гидротехнические сооружения Днепро-Бугского канала.
Леонтий тогда спрятался на чердаке среди сена, боясь дохнуть. Невыносимо болели обгоревшие руки, ноги, душа рыдала, когда вспоминались горящие дети и женщины. Он долго гадал, стоит ли обратиться за помощью к хозяевам дома? Жизнь так неожиданно переменила людей, словно никогда они прежними и не были.
Вдруг в избе послышались голоса. В дом пришли гости. И Леонтий приник к чердачному перекрытию, чтоб услышать их разговор.
- Большая беда пришла в наши края, - сказал хозяин дома Ян.
- Слышал я, мужики, что в Купятичах сожгли 38 человек, - произнес с болью в голосе Юзеф.
- Одним меньше сожгли… - поправил его Гавриил. - Леонтий, говорят, сбежал.
- Вот молодец! Хоть один удрал из той беды…
- Какой молодец? - возмутился вдруг Гавриил. - Его же немцы повсюду ищут. Как встретите, порешить бы беглеца, и концы в воду. Из-за него же могут всех нас пострелять.
Мужики в испуге крутанули головами, прикрыли дверь плотнее, чтоб в той комнате, где гуляет свадьба, ничего не слышали.
- Как же ты мог такое сказать, Гавриил? - возмущенно уже спросил Степаныч.
- Представляете, что со мною было? - вскричал Леонтий. - Сижу я на чердаке, в мороз - босой, по снегу пять километров бежал, окровавленный… Немцы-таки прострелили половину лица. Перед глазами горящие дети, гибнущая жена… Как же выла в огне бабка Скорчинска, руками слабыми защищая внуков от огня! А он… Жаль, что и я там не сгорел… Убью! - кричал кузнец. - Все равно его убью… Ах ты, бандеровец затаенный! Властям я об том не доносил. Но я сам… Как выпью, так и убью!
- Милицию! Милицию! - взвыла Катруня. - Угроза для жизни… В суд! У нас пятеро детей, сиротками будут.
Степаныч поднял руку.
- Не надо в суд, - изрек строго он. - Успокойся, Леонтий, - приказал хозяин дома кузнецу. - Никакой Гавриил не бандеровец. Он, если по честности говорить, просто трус. И рассуждал тогда как шкурник.
На лице женщины в это время - целый калейдоскоп чувств, которые менялись едва ли не со скоростью звука: от страха за жизнь супруга до желания непременно, тут же отбить его из рук всяческих вражин.
- Я сама ему нынче устрою суд, - произнесла решительно Катруня, уже успев придти в себя. Подбоченившись, женщина бесстрашно кинулась в бой. В свой бой…
- Чего это, Леонтий, ты в армию не пошел, когда наши войска отсюда уходили? - шипела она на кузнеца. - Погляди, какой ты и по сей день здоровый! Кулаки у тебя пудовые, плечи во… - развела руками жена Гавриила. - Хотел в болоте с женой и детьми отсидеться? А мой каков? - показала она на мужа. - Он же задохлик, у него в войну туберкулез был.
Она обвела руками комнату и изрекла жестко:
- Нет здесь героев! Все в войну шкурниками были. Все спасали лишь себя. Только курица от себя гребет, ясно!
Тут уж не выдержал такой наглой бабьей логики гость, поднялся, кашлянул и негромко произнес:
- Был в вашей деревне герой! Я и приехал сюда, чтоб о нем рассказать. Из Сибири я приехал. Потому что каждый из нас клятву дал: если кто-то останется из нас живым, непременно найдет наших родных.
И последовал рассказ про плен, каменоломню, городок Морли, самолет, который через океан подкидывал в Аргентину рабов. Про катастрофу, которую устроили пленники фашистам над Фолклендами, про труднейший путь домой, про то, как везде и всюду у всех народов решались проблемы Василия тайком, по-народному, по какому-то высшему разуму, по какой-то доступной только простым людям логике. Потому и остался он живой. И смог вот нынче приехать в Белоруссию.
Свадьба гуляла, а в этой комнате висела тишина. Иногда мужики тяжко вздыхали, кто-то тайком глотал валокордин, кто-то доставал из кармана носовой платок.
- Рядом со мной в самолете был солдат из Белоруссии… И тоже пел перед смертью Интернационал!
- Но кто же это?..
Василий перевел дух, чтоб успокоиться, и добавил:
- Алесь Ахремчук…
- Алесь?
И запнулась вдруг бойкая и неугомонная на язык жена Гавриила. С лица Катрины мгновенно, как маска, сползли наглость, дурь, оно вдруг стало бледным, испуганным, человечным.
- Алесь? - переспросила она и упала всем телом на стол, забилась в судороге, - Алесюшко!.. Это ж мой брат, - выдавила из себя она сквозь горькие причитания. - И разница-то между нами была совсем ничего. Мы - погодки. Вместе росли. Он - моя душа. Что скажет, то я, бывало, и думаю. Неужели Алесь так страшно погиб?
- Красиво погиб, - поправил Катрину Василий.
А та и не глядела уже в сторону еще скулившего от боли мужа. И стала вроде бы выше ростом. Светлее. Прекраснее…
Хозяин дома поблагодарил гостя за приезд, ушел в другую комнату, вернулся с бутылкой, попросил всех помянуть Героя, настоящего, несмотря на молодость, мужика. Воздав прошлому, вернулся к настоящему, глянул сердито на Леонтия, Гавриила и наказал строго:
- Вы это… распрю кончайте. Перестаньте терзать себя и других враждой. Теперь нужен только мир. Чтобы растить детей. И ставить героям памятники.
Люди за столом кашлянули, кто-то повернулся к окну. Все понимали, что подобная распря не кончится никогда, что этим полешукам нельзя встречаться никогда - ни в лесу, ни на улице, ни на болотной кочке, под которой один из них… непременно утопнет. А уж тем более не положено быть им за одним столом. Изменить ли непримиримое в ситуации, когда у одного из них по сей день травы под ногами горят, а в душе до конца дней могут остаться лишь мрак и боль?
С уральских гор прибежала сюда Пышма. По пути вобрала в себя столько талых вод, что на тюменской земле и под таежным ракитником плещется, и в луговых низинках. На ее мелководьях копошатся чайки, высоко над полем верещит жаворонок, а в лесу - волнующий и настойчивый, как метроном, голос кукушки, который упорно зовет в эту даль, обещая всем по сто лет.
У крыльца с черемуховыми всполохами, совсем неподалеку от дома Веревкиных, носятся дети, которые любят сдувать головки одуванчиков, рвать по осени рябину и бегать в мастерскую, чтобы замереть около техники, которую с удовольствием ремонтирует их отец: человек огромного роста, с ручищами полесского кузнеца. И глазами, уже спокойными, как у рыбака, который расположился около глубокого таежного озера.
ФОЛКЛЕНДЫ - ВЕРЕВКИН - ПОЛЬША
Советским полякам, героям Великой Отечественной войны, посвящается
На березах - огромные, пухлые, как подушки, вороха снега. Под ними зайчатами скакали мальчишки, перекидывая снежки с одной руки на другую.
- Ну, и мороз, настоящий, сибирский, - сказал учитель и добавил: - а на Багамских островах нынче плюс двадцать.
- Неужто? - ахнули дети.
Учитель рассказал, что Багамы - это архипелаг коралловых островов, цитрусовые, фикусы и агава произрастают здесь вольно. Агава же вообще уникальна: цветет лишь раз в жизни, но бутонов - до семнадцати тысяч. Делают из агавы ткани, канаты, бумагу.
Васю же вдруг поразило, что между их маленькой сибирской деревней и Багамами есть какие-то таинственные связи - в избе у Веревкиных в большой кадке растет фикус, на подоконнике с длинными темно-зелеными листьями красуется агава, хотя среди чужих снегов она мала ростом и лишь декоративна.
- Но кто впервые привез на Русь эти диковинки, как потом добрались они до тюменских деревень? В какую избу не войдешь, везде радует своим чудным цветом китайская алая роза или невиданной формы кактус? - обдумывал мальчишка часами свое открытие.
Дома он долго смотрел на карту, нашел среди океана Багамы, задержался взглядом на Фолклендах, про которые учитель как-то сказал, что на этих островах, которые в просторечии называют Овечьими, мало людей, зато много овец и пингвинов. Рука подростка отодвинулась по карте к африканскому континенту, и на нем Вася заметил речку, которая на желтом фоне пустынь прервалась и обозначилась на бумаге как тонкий пунктир.
Мать, с жалостью и нежностью разглядывавшая тонкую теплую шею сына, вдруг тихо спросила:
- Не из дома ли уже норовишь, сынок?
- Так хочется все увидеть, - ответил Василий и спокойно отодвинул карту. - Да выйдет ли?
Из учебника истории подросток уже знал, что в стародавние времена пахоты не чурались даже цари. Они проводили первую борозду, давая тем самым знак, что подданные могут приступать к полевым работам.
- Как и отец, я трактористом буду, - твердо ответил он.
- Ну, спасибо. А я уж подумала, что ты в мореходку хочешь, в чужие моря… Представляешь, - бросая очищенную картошку в котелок, сказала мечтательно мать: - Дадут тебе задание в МТС вспахать по весне земли, ты же первым делом - в наш колхоз. Потом к лету справа - рожь, слева - овес… Бабы летом любуются, моего мужика добром поминают. Спустя время, значит, уже за двоих благодарить будут? И "ох" тогда не скажу против! - с радостью выкрикнула она ему в лицо.
Веревкины в деревне были в большом почете, хотя вначале жизнь вроде сулила иное.
Гармонь Федьки Илюхина уже какой час неистовствовала за сиренью. Умолкнув на мгновение, вновь хватала за душу, за самое чуткое, рвала ее переборами, хлестала гармонным рыданием, потом охаживала нежным вызвением колокольчиков, но выпевала она недоброе:
Не форси калошами
У тебя нет лошади.
Одна метелочка в углу
И та кричит. "Уйду, уйду"!
Иван чуть не задохнулся от ярости, но поделать ничего не мог. Милиционер тоже не запретил бы распевание частушек, даже самых ядреных, хотя они в устах кулака - уже как ядовитые издевки над новой властью. Много люду вместе с ним подхихикивали, норовили не выйти на работу.
Мы село прошли,
Ничего не нашли.
Только видели одно -
От ведра худое дно!
Заливался в кустах Федька, подковыривая недавно вернувшегося из района Ивана, а саратовская трехрядная с колокольчиками энергично вторила его хриплому голосу.
Ответить же этому кулацкому верховоду некому. Гармонь стоила огромных денег, не по карману даже середняку, откуда же они у многодетных Веревкиных? Хотя у Ивана, к примеру, был отличный слух. Стоило заиграть где-нибудь гармонике, как стоявший у плетня двухлетний Василек тут же растягивает руками прутик, подражая игре какого-нибудь деревенского гармониста. Незаметно и сам выучился многому.
Но что делать сейчас с напористым Федькой? Дать в морду? Тогда многие, примкнувшие к баламуту случайно, горой встанут за обиженного. Парни из деревенской бедноты могли играть и петь не хуже Федьки, но где возьмешь инструмент? Сначала одна война, потом другая совершенно расстроили в России гармонный промысел. Многие кустари тогда погибли, другие бросили это чудное ремесло - им уже было не прокормиться. Производство гармоник в стране сократилось до минимума. Потому хозяином положения в деревне на вечеринках, больших народных гуляниях всегда оказывался сын кулака. Федька, например, умудрялся расстраивать даже сходки: пристроится где-нибудь за кустами да с невинным видом наигрывает.
Нет, с гармонью должна сразиться гармонь! И уж когда Иван, вернувшись из района с курсов трактористов и копивший потом целый год деньги, вдруг тоже запел на берегу реки, тут и люди подхватили его ладные частушки.
Нас не горбят больше баре,
Не колотит становой.
Мы в республике - на воле,
Мы в коммуне трудовой!
И эти скороговорки, а главное - гармонь в руках еще одного деревенского парня, сразили Федьку не хуже пушки. Пляски и гулянки были теперь и у бедноты.
Кто гуляет в час труда -
Подавай его сюда.
Подавай его, лентяя,
Доя народного суда!
Федька стал теперь скромнее. А Иван Веревкин оказался на равных с зажиточными. Но когда приезжал потом в деревню из МТС на полевые работы не на одной лошадиной силе, а на целой сотне (ни одного императора не носила по миру такая упряжка), то вообще стал героем целого района. Как подраставшему Васе не быть похожим на своего отца?