И какие могут быть претензии к Советскому Союзу в том, что жители Византии несколько веков назад не сумели защитить свою родину, их потомкам пришлось бежать во все стороны, а в начале XX века - уже и из Турции? Какие претензии могут быть к государству, населенному десятками разных народов, потому этим беженцам не позволили быть националистами. Живешь в нашем государстве, в первую очередь ты - советский человек, а уж потом грек. Но эти ориентиры кое-кому отчаянно хотелось переставить местами, не считаясь ни с чем. А когда ретивых успокоили, как же это им не понравилось. И это геноцид? За их жизнь в нашей стране мы еще должны платить репарации? За их временную суть, которую они лелеяли в душе, как святыню.
Так, может, все претензии вначале предъявить своим предкам, которые копили не воинское мужество в своих душах, а золотишко в мошне? Может, наконец-то понять, что советские люди, а вместе с ними и российские нынче народы ничего не должны тем, кто по собственному желанию удрал из страны, не сумел на чужбине устроиться с помпой, а теперь желает поправить свои дела за счет своих националистических амбиций?
С внешними врагами советское государство в Великую Отечественную войну управилось. С достоинством и красиво. А вот справиться так же успешно с внутренними не получилось. Теперь миллионы молодых таджиков, узбеков, киргизов - на рабских работах в России. Русских, украинцев беспардонно использует Запад. Многие греки по собственной же воле - нынче рабы в горячо любимой ими Греции. Кто в няньках, кто в поломойках, кто в бесправных моряках в плаваниях длиною в два-три дня. Пора списки уже нового геноцида собирать.
"Любимой работы нет, друзья, подруги, родственники остались там, на Родине. Отец наивно полагал, что нам, понтийцам (этого слова он сам не знал), расстелют ковровую дорожку при встрече - ведь расставание было вынужденным. Мечты мечтами, а действительность? Она физически - тяжела, морально - унизительна. Не лучше ли жить и умирать на своей Родине, мечтая об исторической?" (Раиса Румениди. "Афинский Курьер", 18–25 августа 2006 г.).
Народы Советского Союза тоже нынче в рассеянии… Когда люди вдруг стали предъявлять государству претензии, которые по материальным возможностям того времени страна дать не могла, они не догадывались, что, как в заурядном уличном обменнике, меняют страну на собственную алчность… Подобно народам всех убитых на планете государств, подобно жителям некогда покоренной Византии, они теперь бездомовно слоняются по всем городам мира, к которым надо приноравливаться, уменьшать свои национальные амбиции. Потому тоску по преданной, когда-то сгоревшей советской родине они нынче изливают на страницах чужедальних газет:
"Помню, как в сельской школе костромской глубинки мы разучивали украинскую песню "Ридна мати моя…", да и потом, спустя годы, когда я переехала жить на Украину, в Донецк, мы все: русские, украинцы, греки (в Донецке проживали и проживают более 120 национальностей) - жили как одна дружная, многонациональная семья! Кому это мешало тогда, и кому это не нравится сейчас?" (Альбина Смирнова-Маргаритис, Ханья. "А К", 11–18.01.2008 г.).
"Как тогда, так и сейчас, все КРАСНОЕ - кому-то как кость в горле; даже цвет крови, текущей по сосудам их сердца, вызывал у них отвращение, и потому стремились они "перекрасить" ее в голубой цвет, как тогда, так и теперь, марксизм-ленинизм - главный враг их (!) "демократии"". (Иннокентий Киккинояннидис. "Афинский Курьер", 22–29.02.2006 г.)
…"Нынешние всплески дьявольских эмоций против Сталина, СССР, коммунизма - не иначе как активизация идейной наследственности "потомков" "третьего рейха"". (Ф. В. Картисидис. "Афинский Курьер", 22–29.02.2006 г.).
До чего же верно замечено, что каждый, кто принимал участие в разрушении Советского Союза, фактически - духовный наследник Третьего рейха. Это тот враг, который не успел схватить оружие во время войны - оружие у него тогда вырвали.
Но враг затаился и схватил его позже. Спустя полвека. Когда страна к войне вовсе не готовилась. Потому и оказались советские люди в растерянности перед шквалом вранья о том, как хорошо там, где нас нет. Теперь же все узнали, что в чужой кубышке ничего для нас не уготовлено. Но Византии-то - нашей, общей, Советской, уже нет! Мы ее тоже беспечно проворонили. И страну грабят теперь все, кому не лень. Совсем так же, как и древнюю Византию когда-то.
Те гордые хитроумные аргонавты, которые ради свободы личного обогащения боролись с советской властью, невзирая на проблемы государства, уже второй раз в истории засунули свой народ в дерьмо! Пятьсот лет опыта ничему их так и не научили.
ПОСЛЕСЛОВИЕ. Нынче, после разразившегося в Европе кризиса, каждый уважающий себя грек выходит на митинги протеста против урезания пенсий, зарплат, против сокращения рабочих мест. Хотелось бы знать: Галина Шаповалова, добровольно ставшая домработницей, лишь бы не жить на своей Родине, в прошлом начальница с двумя высшими, тоже в их рядах? Кого теперь она винит в своих бедах? Может, наконец-то себя?
АХ, БРАТЬЯ-ПОЛЯЦИ!
Любопытная информация появилась в польском издании "Газета Выборча". Польское правительство выступило с требованием к Москве выплатить компенсацию полякам за использование их граждан на принудительных работах во времена Второй Мировой войны. В сумме - по меньшей мере четыре миллиарда рублей.
Советское правительство в ответ, как сообщает газета, не отклонило эти требования, но и не отреагировало на него до настоящего времени.
Конечно, правительство не может моментально реагировать на столь сложную тему. Но пока оно молчит и что-то свое соображает, может, я пообщаюсь с теми, кто помнит ту войну во всех ее сложнейших взаимосвязях? К счастью, и в России, и в Польше на данном отрезке времени у меня немало знакомых. Предоставим им возможность самим вспоминать, сравнивать, думать…
Я в гостях у жительницы польского города Лодзь Софьи Станиславны Скибинской. Родом она из деревни Оборы Львовской области и до восьми лет говорила только по-русски.
В углу играет куклами внучка Виолетта. Почти все они, я вижу, куплены в московском Детском мире.
- В детстве у меня совсем не было игрушек, - рассказывает о себе Зося. - Война ведь, а после нее, когда Львов и его окрестности вошли в состав Советского Союза, нам предложили переехать в Польшу. Тогда начался обмен населением. Немцы из Кенигсберга выезжали в Германию, нам предложили перебраться в Польшу. Наша мама и мы, пятеро ее детей, четыре девочки - я, Броню, Стения, Ирэна и брат Янек, долго скитались. Поезд шел чуть ли не месяц, когда наконец-то состав остановился в Лодзи и мы там обрели хоть какое-то жилье.
Зося рассматривает старые фотографии, на которых все четверо детей худые и скверно одетые.
- Куклу я купила впервые, когда получила… пенсию, - вспоминает хозяйка. - И несколько дней не сводила с нее глаз. И на стол эту ляльку посажу, и на шкаф. А уж когда в Москве зашла в магазин "Детский мир" в центре Москвы и увидела ваши ляльки, ну, заплакала навзрыд. Русские девушки суетятся вокруг меня, волнуются, спрашивают, в чем дело? А я ответить не могу, слезы льются и льются: такие они красавицы, эти куклы. Да еще внучке своей я могла купить любую из них: в Москве игрушки не очень дорогие. Но в другом отделе немецкую куклу увидела, и хоть очень красивой она была, я ее не купила. Война поляку крепко помнится. Ничего не имею против нынешних немцев, но даже кукла в немецких одеждах до сих пор вызывает у меня дрожь в руках.
В эту минуту вспомнился мне приблизительно такой же эпизод уже из моей личной жизни.
Жаркий московский полдень. В автобусе не очень много пассажиров, среди них - гости из ГДР, видимо, из военной академии, красивые, молодые, в форме и в фуражках с высокой тульей.
- Мама, почему ты не садишься? - показываю я на свободные места. - Ехать нам далеко.
Но мама, устало переминаясь с ноги на ногу, к свободному месту не спешит.
- Не могу рядом с ними, - кивает она на пассажиров в чужой форме. - Понимаю, что эти парни не виноваты, но их фуражки много неприятного напоминают. Моей сестре Ире в Чутянском лесу на Кировоградчине ноги оторвало немецкой гранатой на мельнице. Командир послал ее на задание: привезти в отряд хоть немного муки, а там… фашисты. Они и швырнули в девушку гранатой. Ира на культяпках бежала до тех пор, пока не упала. Как такое забыть?
- Мама, но прошло так много времени, - напомнила я о том, что на дворе уже другая эпоха и люди вокруг другие.
- Вы и забывайте, вам дальше жить, - тяжело вздохнула мама и подвела черту под нашим разговором. - А я уж со своей памятью как-нибудь доживу.
Софья Станиславовна также доживает лишь со своей памятью.
- Немцев мы по сей день боимся как огня. А русских любим. Но как увижу на наших рынках какого-нибудь забулдыгу, который у себя дома пахать не хочет, а у нас самовар продает, как его уважать?
К вечеру хозяйка приглашает меня съездить еще и в Сопот, к ее знакомому польскому коммерсанту.
- Войтех тоже хорошо помнит войну. Он многое расскажет.
Как же красив этот город у моря! Какой он домашний, уютный. И мало уже кто помнит, что Гданьск и прилегающие к нему небольшие городки были когда-то немецкими, это так называемый "гданьский коридор", который вел в Восточную Пруссию к Кенигсбергу. Но благодаря победе Красной армии во Второй мировой войне и советской дипломатии эти красивейшие места стали польскими в обмен на те края в Западной Украине, которые когда-то входили в состав Российской империи.
Вокруг Сопота много облепихи, которую почему-то не принято тут собирать, а на берегу почти нет купающихся. Для местных море - не достопримечательность, они в него не особо ныряют. Да и времена такие, что поляк больше ныряет на рынок, чтобы хоть как-то свести концы с концами. На улице Стрыхальской купил, на Пиотровской продал… На эту разницу и живет. Вот и вся польская экономика этих лет.
Но Войтех не из тех, кто стоит на рынке. Он ювелир. Люди к нему сами идут. Он охотно в доме угощает крепким кофе, но потом порой своим гостям за эту чашечку предъявляет счет.
- Мне было семь лет, когда началась эта проклятая война, - начинает рассказывать он, - и двенадцать, когда она закончилась. Мой дед был русским. Жили мы в Вильно. Богато жили. Нам принадлежало несколько домов. Отец работал судьей, мать была профессором русской филологии в университете. Но я не пошел по стопам своих родителей, я не сторонник романтичных гуманитарных профессий. Во время войны и после нее я так наголодался, что до сих пор все внутри дрожит, как вспомню. Как живу сейчас? Скупаю вещи у подгулявших туристов, перепродаю. Ссужаю деньги под проценты. Жалость? Я не знаю, что это такое.
- Но почему?
- А русские знают, что такое жалость? Ответьте мне на этот вопрос…
- Разве не советские люди спасли мир от фашизма?
- Мало вы что знаете, - твердо возразил Войтех. - Все дома в Сопоте сожгли русские. Я сам видел, как бегали ваши солдаты от дома к дому с факелами в руках, поджигали. Польские женщины с детьми на руках плакали, умоляли не делать этого. Но они никого не слушали. Иногда отвечали, что это приказ командира. Как можно терпеть такой супер-фашизм? Гитлер гнал поляков на восток, - добавил он с горьким сожалением, - ваша армия потом нас, как скот, гнала, и на запад, и на восток. Нам с мамой достался запад. Ехали мы в крест-накрест забитых вагонах, часто без воды. Мертвые рядом. Зачем, пани-россиянка, устраивать такую грубую жизнь? Какой романтизм мог вызреть в моей душе? Какая любовь к слову? Я люблю только действия. Мне нужны деньги. Только деньги и благополучие. Чтоб никакого страха ни вблизи, ни вдали… Скоро я потребую, чтобы дома мои в Вильно вернули. И в Сопоте есть дома моего деда. Все пусть отдают…
Пан Войтех забыл рассказать лишь о том, может, из-за малого возраста в то время и не знал, что в Польше во время наступления Советской армии поляки безжалостно убивали советских солдат из-за угла и так много, что Сталин вынужден был послать ноту эмигрантскому польскому правительству в Лондоне. Да еще бандера в тех краях лютовала. Потому и везли переселенцев в забитых вагонах. Чтоб избежать лишней беды. Но чтоб без воды? Если только не успевали подвезти. Но чтоб и мертвые рядом? Это уже из народной фантазии, чтобы врагов своих, коих они видели теперь не в польски и украинских националистах, а в советских солдатах, как можно больше унизить хотя бы через много лет. Если бы умерших не захоранивали по пути, ни один поляк до Польши не добрался бы, все погибли бы от холеры.
Польский крестьянин Людвиг Кочинаш из-под Лодзи никогда денег со своих гостей за угощение не берет. Жена его Стения огромную отбивную в тарелку положила, картофель отварила и салату нарезала от души. На земле работают сами, знают, как трудно достается каждому человеку жизнь: к чему лишняя боль, если вовремя еще и не пообедать?
В колхоз Стения и Людвиг не вступали, имеют гектар земли. Считают, что это к счастью. На этой земле выросли трое их детей. Один сын учится в училище на фельдшера, другой - обожает трактор. Агнешка пока еще ищет работу.
Сам Людвиг был на фронте в составе Польской армии, в дивизии Ромуальда Трегута, в пулеметной роте 8-го полка. Сформировалась Польская армия, как известно, на территории Советского Союза в городе Сумы в феврале 1944 года.
Второго мая армия из места дислокации ушла, хотя на некоторое время задержалась в Луцке. И пока Польская армия формировалась, на всех множественных восточных фронтах воевали только советские солдаты.
- Когда Красная армия перешла Буг, - вспоминает Людвиг Кочинаш, - мы двинули на передовую к городу Хелм. Освободили город Новое Место, месяц тут стояли, готовились к будущим боям. Нас, поляков, не жалели, кидали в самое пекло, чтоб нас больше погибло, а своих берегли.
Стения охотно подает на стол чай и пироги, которые только что сама испекла.
- С жестокими боями вошли мы в Варшаву первого января 1945 года. Но передышке на этот раз радовались недолго. Седьмого января пошли на Колобжек, Ястров, Кольберг. После этого повернули на Берлин. Участвовали в его штурме. Помогали брать Прагу.
- Значит, поляки воевали до конца? - спрашиваю я бывшего солдата.
В ответ Людвиг морщится, честно признается.
- Нет, конечно. Как только Польшу освободили, многие дома и остались. Надо было пахать, приводить в порядок свои места.
- А советские пошли дальше?.. Нам не надо было приводить в порядок свои места? Наши женщины на себе волокуши в то время таскали.
Ответа на мой вопрос не последовало. Каждый народ привык думать только о себе.
- После освобождения у нас плохо в Польше все пошло, - переключился на иную тему Людвиг. - Податок в городе был больше, чем в деревне, город и съел деревню. Про землю теперь наш мальчишка слышать не хочет. Он все знает про рок, но ни одно орудие к трактору подвесить не может. Какое из них и для какой операции нужно, в какую им пору пользоваться, об этом лучше не спрашивать. Ни один хлопец знать про то не хочет.
Тропинка обогнула село, теплицу, медвежатник - уникальное зданьице, в котором когда-то князь Волконский держал для потехи зверя. В селе Касня на Смоленщине - его бывшее имение. Во время войны немцы разбомбили особняк князя. Остатки фундамента уже давно заросли травой, но каждый кирпичик, который иногда еще высовывается из нее, напоминает прошлое, ибо на каждом сохранилась отметина "СКВ", значит, предназначены были эти кирпичи только для Светлейшего князя Волконского.
В этом удивительном селе и люди удивительные. Колхозный электрик Виктор Степанович Смирнов, к примеру, брал когда-то генерала-предателя Власова.
Тропинка вывела меня на самую окраину села. В этой русской глубинке, в скромной избе, Виктор Степанович рассказывает мне о выпавшей ему военной судьбе.
- Да, всю войну протопал. Повезло, живой остался, - вспоминает Виктор Степанович далекие военные были. - Служил в отряде армии маршала Конева, был у Лелюшенко.
И тоже на столе угощение, и тоже за него колхозный электрик ничего со своих гостей не спрашивает. А спросил бы, так обсмеяли бы его всем селом, да еще тумака дали бы у плетня.
- Прекрасным командиром был Конев, - охотно делится он своим пережитым. - Охрану свою любил, берег ее и всегда давал нам возможность отдохнуть. Когда мы приезжали в какой-нибудь пункт, он отправлял нас спать. Охраняли его в это время местные солдаты.
Многие военные фотографии висят прямо на стене, подходи, изучай биографию хозяина дома даже без каких-либо вопросов.
- У Лелюшенко мы не знали ни минуты покоя, - продолжает воспоминать колхозный электрик. - Едем как-то по Польше, лето, полевые цветы вокруг, жаворонки трелями весь мир оглашают. А мы голодные, невыспавшиеся, хоть на обочину дороги вместо койки заваливайся. И до этого еще по Украине шли почти без подвоза продовольствия. Мы до того оголодали, что после боев ремни варили. Видимо, из страны все уже война выкачала, и армии поставить было нечего. Мы это понимали. Так вот… идем по Польше, в глазах темнеет. Один молоденький солдат не выдержал. Помню, выскочил из строя, сорвал в чужом саду одно яблоко. Надкусил…
- И что же дальше? - в ужасе спросила я, уже предчувствуя чужую беду.
- Лелюшенков высунулся из машины и мальчишку того голодного, безусого, тут же застрелил. А нам сказал: "Чтоб не смели грабить! Чтоб и пуговицу в чужом доме не смели взять". Ох, и жестко нас держали в армии, даже жестоко. С пустым вещмешком пришли мы в Польшу, с пустым и ушли.
В этот день на Смоленщине, как и много лет назад, висели над полями жаворонки, полевые цветы захватили всю окраину леса, вызревала вокруг кустистая рожь.
- Это сейчас еды полно, людей полно, и трудно понять те времена, как это не подвезли продовольствие? - рассказывал Виктор Степанович. - А тогда Тишка из отряда погиб, и все остались голодными. Уже заменить некем. У нас еще до вступления в Польшу неоткуда было брать солдат, из сел девчонок пятнадцатилетних служить уже забирали. Телефонистками, конечно, санитарками… Но попробуй потягай по земле какого-нибудь огромного мужика, да еще без сознания… Девочки наши надрывались, потом болели. Страна надорвалась на той войне, что уж спрашивать с отдельного человека? Представьте наше возмущение, когда вдруг сообщают в часть, что русские в Польше грабят какой-то населенный пункт. Ну, думаю, отловлю и прямо на месте расстреляю. Но вначале заехал в советскую воинскую часть, проверил… Командир вместе со мной проверял. Видим, все наши на месте. Ага, значит, бандера переоделась в форму советских солдат и, пользуясь моментом, провоцирует на выступление местное население. Я лично ловил бандеровцев и… Конечно, не жалел. За что нас грязью марать? Клопы поганые, а не люди… Мы воюем, погибаем, а они фашистам служат.
Мимо окна пробежала на ферму одна женщина, вторая… Поднялся и Виктор Степанович, неспеша двинул в контору.
А меня в Костромской области, неподалеку от города Нерехта, в колхозе "Волга" ждал еще один солдат - Иван Сергеевич Мариничев. Еще один солдат Польской армии, однако, русский человек, а не поляк.