Как раз показательное мероприятие и намечалось, и я предложила себя сразу во всех ипостасях - и декламатор, и чтец стихов, и ведущая актриса заодно.
Задействовали во всем!
Уж я расстаралась! Целый месяц в углу ни разу не стояла и никаких нареканий и замечаний от воспиталок не получала - заучивала тексты, стихи, роли и активно репетировала.
И продолжала не замечать категорически Марину с Юрой - а нет их, и все!!
Ау! Ау-у-у-у! Куда делись? А нету!
А еще вела себя примерно-примерно, аж подташнивало меня от этой примерной правильности, но я стоически терпела и держала свое неугомонное воображение и любопытство стреноженными до поры!
А вот докажу, что я хорошая, пусть тогда Юрочка пожалеет!
Но странное дело, что там про меня думает Юра, мне очень скоро стало глубоко неинтересно, да и сам предательский мальчик Юра - тоже, а вот желание утереть нос этой Мальвине выросло до размеров моей сверхзадачи. Ну, как-то покруче насолить ей, противной!
И настал день моего триумфа!!
Я блистала! Во всех ролях!
Прочла небольшой рассказик, изобразив все в лицах, декламировала стихи, изобразила стрекозу и танцевала польку-бабочку.
Успех!!
Довольны остались все - и дети, и воспитатели с заведующей, и проверяющие из гороно, и родители, и даже повариха Федоровна. Ну и я, разумеется.
Все, кроме Марины. Та даже расплакалась в конце концерта от досады и жуткой обиды на меня - ей-то как раз никакие выступления не удавались: не умела она перевоплощаться, блистала только в одной роли - принцесски великой, приросшей к ней на всю жизнь.
А ведь всем детям и их воспитателям давно-о-о-о известно - принцесс в постановках театральных и выступлениях концертных никогда нет! Есть зайчики, мишки, лисички, овощи всякие, деды-бабки, колобки и иже с ними, а вот с амплуа принцесс полный швах - не формат! Не катят! Тем более еще в том советском детском саду! Какие принцесски?! Тимуровцы наше жизненное кредо!
И еще неделю после концерта я ходила победительницей, и все взрослые меня хвалили, да и дети вспоминали частенько наше выступление.
Маринка старалась держаться от меня подальше. А простодушный Юра подошел и предложил снова дружить, потому что оказалось, что я все-таки хорошая девочка.
- Нет, - отказала ему в дружбе хорошая девочка Таня, тяжело и горько вздохнув, и объяснила: - Я тебя разлюбила. Ты же меня подвел, поверил Маринке. Вот с ней и дружи.
Дала решительную отставку кавалеру провинившемуся я.
Но повздыхала, погрустила.
Сильно погрустила. И частенько все посматривала в его сторону. И даже немного поплакала один раз.
Хороший он все-таки мальчик. И настоящий какой-то, честный, искренний и по-мужски основательный. Да и за справедливость ратует всерьез. Жаль, что такие мальчики всегда верят таким девочкам, как Марина, и слушают их наговоры. И попадаются на все их уловки.
Наверное, только такие настоящие мальчики и попадаются на уловки таких девочек.
А еще было жаль этой своей первой обманутой любви и того, что теперь уж не получится полюбить мне Юру снова, ведь что-то непонятное изменилось во мне и стало другим. А он так и не понял, какие страсти вокруг него разыгрались и как много всего произошло из-за него. Мальчики позже развиваются, чем девочки, так уж получилось.
А иногда так и вовсе не развиваются.
Вот такой первый болезненный жизненный урок любви я тогда получила.
Но это еще не совсем конец истории.
Марина, быстро придя в себя от поражения посредством искусства, предприняла попытку восстановить свой превосходящий статус. И где-то через неделю специально подкараулила меня в общем туалете среди детсадовских горшков и маленьких унитазов и объявила начало нового витка военных действий.
- Я все равно всем расскажу, какая ты плохая! - уперев руки в бока, сообщила она мне с кровожадной интонацией, обещающей многие беды. - И такого про тебя всем наговорю, что тебя вообще из садика отправят навсегда!
- Никто и не поверит твоим вракам! - покрутила я головой в твердой уверенности в своей правоте.
- А вот еще как и поверят! - пообещала противная девчонка. - Я не сразу все плохое скажу, а потихоньку! Сначала покажу ушиб и скажу, что это ты меня ударила, потом упаду и скажу, что ты толкнула, а Марье Павловне скажу, какие гадости ты на нее говорила! И всем всякое скажу, вот тогда и узнаешь!
- Ах, ты!! - возмутилась я до того, что аж задохнулась.
- А вот так вот! - уже ликовала Маринка, с удовольствием смакуя вид моей растерянности.
- Ах так! - взорвалось что-то у меня внутри требованием немедленной справедливости.
И я подлетела к ней, толкнула так, что она уперлась в стенку, а я ухватила ее за волосы и подтащила к рядам умывальников. Трое детей из других групп, с интересом наблюдавшие за нашими "дебатами", на моменте, когда разговоры перешли в стадию дела, быстренько сбежали - жаловаться, наверное, - но меня это уже не могло остановить, так я разозлилась ужасной творящейся несправедливости. Я же точно понимала, что все, что бы ни рассказала Маринка взрослым, они воспримут за чистейшую правду, а мне ни за что не поверят.
- Ты что?! - захныкала обескураженно она.
- Вот только пикни, - предупредила я. - Как дам, будешь знать!
И, подтолкнув ее к крайнему умывальнику, развязала сзади на ее платьице поясок, всегда уложенный красивым, затейливым бантом, и привязала крепко-накрепко к трубе, протянувшейся из стены вдоль всех умывальников. И сопроводила эту процедуру воспитательным наставлением:
- Вот и посиди тут и подумай, какие нехорошие вещи про меня наговорила всем. А если скажешь кому, что это я тебя привязала, то я тебя… я тебе… - надо было срочно придумать какое-нибудь страшное наказание. - Бант развяжу! - обрадовалась я такому варианту возмездия и расширила пояснение: - Точно! Когда спать будешь, стащу с твоей головы бант и развяжу! А еще! - добавила я, заметив по ее лицу, что не особенно она этой мести и испугалась. - Еще клея на твои волосы налью! Вот! И обрежут тебе их! - и удовлетворенно заметила, что теперь-то ей стало страшно. - Вот так! Поняла?
- Поняла, - кивнула она и заплакала.
- Вот и отстань от меня! - завершила я наш продуктивный диалог и, развернувшись, вышла из туалета.
С моей точки зрения, на сей раз справедливость восторжествовала полностью.
Разумеется, меня наказали.
Маринка меня не сдала, так прониклась обещанным актом вандализма над своей прической, но имелись и иные добровольные доносчики - вся та малышня, что внимательно слушала наш с ней диалог в туалете. Да и понятно было, как божий день, что кроме меня никто бы во всем саду не догадался привязать ее бантом к трубе, к тому же и обнаружили ее сразу же после моего триумфального выхода из клозета.
Да и ладно, и постояла я еще раз в углу, подумаешь.
Вот стояла и улыбалась, ибо моя просыпающаяся женская сущность была полностью удовлетворена справедливой местью, достойным наказанием соперницы и ощущением своей победы над ней.
После этого происшествия Марина старалась не то что не общаться со мной, а находиться как можно дальше, а вскоре ее и вовсе перевели в другой садик.
Вот такая у меня случилась первая любовь. По всем правилам - с переживаниями, соперничеством, треугольниками и предательством - охо-хо! Все по-взрослому!
Я до сих пор помню мальчика Юру, помню, как он выглядел, и фамилию его помню, помню его рассудительный несуетливый характер, как он сдвигал брови, когда обдумывал что-то серьезное или принимал решение. Такой настоящий мужичок, правильный, степенный.
Действительно хороший мальчик. Интересно, где он теперь, кем стал, как сложилась его жизнь?
И иногда, бывает, вдруг всплывут воспоминания про ту мою первую любовь, вызывая улыбку и легкую грусть. И вздохнется мимолетной печалью - ах, как жаль, что никогда больше ни один мальчик, парень или мужчина не протягивал мне кусочек яблочка в ладошке, чтобы поддержать во время несправедливого житейского наказания.
Ах, как жаль!
Александр Гадоль
Александр Гадоль родился и живет в городе Днепр, бывший Днепропетровск. Окончил теплофизический факультет, работал режиссером на различных каналах Киевского телевидения. Путешествовал автостопом по Европе, Азии, Африке и Америке. Был заключенным украинской тюрьмы. "Я фанатею от американских фильмов-нуар 40–50-х годов, поэтому мое произведение тоже написано в… жанре нуар: от лица мужчины, который постоянно ведет внутренний диалог, а его мысли сопровождаются закадровым голосом. В тюрьме я представлял себя героем фильма. Так было намного легче жить, чтобы не сойти с ума, представлять, как будто все это не по-настоящему".
Польский фильм
В первом, втором и третьем классе Саша после уроков заходил в кулинарию и брал пирожок с мясом за одиннадцать копеек или пирожное "Лето" за пять копеек, а когда денег было чуть больше, чем пятнадцать копеек, Саша брал мороженое пломбир, а на тридцать копеек ходил в кино.
Один польский фильм под названием "Новые амазонки", в главных ролях Ежи Штур, Ольгред Лукашевич, Барбара Лудвизанка и Божена Стрыйкувна, Саша смотрел семь раз подряд. Он мечтал, что у него, когда станет взрослым, появится такая девушка, как Божена Стрыйкувна, с длинными белыми волосами, бледной кожей и голубыми глазами. Он был согласен и на саму Божену, при условии, что она не будет слишком морщинистой.
Божена Стрыйкувна не давала ему покоя почти целый год. Ради нее он бегал по болотам, по притонам алкашей, по мусорникам, собирал пустые бутылки, баночки из-под майонеза, сдавал их, получал денежку и шел в кино. Там он поклялся, что, когда вырастет, а это будет лет в пятнадцать, поедет в Польшу и женится на прекрасной Божене. Ему почти двадцать, он не вырос, а, наоборот, уменьшился.
В двадцать лет Саша был не таким, как его ровесники. Они были взрослыми, а он был детским. Он не справлялся с ними: не вывозил их психически. На равных общался только с малолетками. На их уровне был почти вровень с ними. Его другу было пятнадцать лет, а выглядел на двадцать. Саша, наоборот, в двадцать - на пятнадцать. Вместе они ходили на дело.
Их дело нехитрое. Вот как оно начинается. Один приходит к другому и говорит:
- Давай сегодня кого-нибудь грабанем.
- Сегодня? - переспросит другой, стараясь не показаться трусом.
- Да.
- Давай.
И вот вечер. Двое в троллейбусе, оба с окраины, едут в центр города грабить богатых.
- Мне по хрену, кто попадется. Хоть мужик, хоть баба, - говорит первый.
- А по мне, так лучше мужик, - говорит второй.
- А мне пох. Я - зверь. Мне надо бабло.
Он называет себя зверем, чтобы набраться храбрости и отключить все человеческое.
- Главное, в глаза не смотреть, чтобы совесть не замучила. Бей с ноги или с руки сразу по морде. Забирай сумку и беги.
- Все-таки лучше мужика, - говорит второй. - Мужик, все-таки мужик.
- А ты бабу бил когда-нибудь?
- Нет. Я женщин не бью. Я сделан из другого теста.
- Зря. Это кайф. Один раз попробуешь, и все. Засосало.
Сидят они рядом. На обоих регланы с капюшонами и слаксы черного цвета. Первый грязнее и коренастей второго. Сразу видно, кто хулиган, а кто погулять вышел.
У первого внешность простая. Лысый череп. Горизонтальная складка делит лоб на две половины. Верхнюю и нижнюю. Он похож на уголовника, чем и гордится.
Второй посложнее, вернее посимпатичней. Морщин на лбу нет. Лицо народовольческое. Такие лица рисовали на советских плакатах красными и синими чернилами.
- Где выйдем? - спрашивает первый. - На базаре или дальше поедем?
- Давай до конца.
Первый много болтает, цедит слова сквозь зубы и постоянно морщит и без того узкий лоб.
Второй молчит. Скулы его напряглись, предчувствие мрачное.
Первый мечтает вслух:
- Если будем стопить по два-три в день, то в неделю человек шестнадцать окучим. Прикинь, сколько это лаве.
Первый задумался. Второй тоже задумался. Интересная тема. В жизни приятней всего думать о бабах и бабле.
Троллейбус остановился. Зашла симпатичная девушка. Пацаны дружно смотрят на нее и внутренне облизываются. Девушка заплатила кондуктору за проезд и села у окна. У нее пухлая попа, и вся она пухленькая, беленькая и пушистая. Свежая, как весенняя капель.
- Малолетка, - сказал первый.
Второй громко втянул носом воздух и закусил нижнюю губу.
- Надо будет пехаль прикупить, - сказал первый.
- Зачем? - тихо спросил второй.
- Мечта.
Первый мечтает дальше:
- Главное, первый капитал срубить, а потом раскрутимся. Всегда начинается с малого. Все великие люди начинали с малого, а потом вырастали. Все нас будут бояться. Банда в черных капюшонах. А надень капюшон.
- Что? - спросил второй.
- Капюшон надень. Круто будет.
Второй натянул на голову капюшон реглана и стал выглядеть зловеще.
- Банда в черных капюшонах терроризирует жителей города, - сказал первый.
Первый тоже натянул капюшон, и друзья стали одинаковыми.
Второй смотрит в окно. За окном тянется бесконечный индустриальный пейзаж, освещенный луной и тусклыми фонарями.
Первый смотрит вдоль прохода в кабину водителя. Там стоит жопастая кондукторша. Первый смотрит на ее зад. Кондукторша чувствует на своей заднице взгляд и топчется как лошадь. У нее очень чувствительный зад, ей льстит внимание молодых.
Троллейбус останавливается на остановках. Люди входят и выходят. Ребята сидят отдельно от всех, словно огорожены невидимым барьером. Никто не подходит к ним близко. Все из-за капюшонов. Возникают ассоциации с костюмами палачей и балахоном смерти.
Первый тихо говорит второму:
- Нас боятся.
Второй:
- Мы привлекаем внимание.
Первый:
- Пора выходить, а то запомнят.
Остановка. Двое покидают троллейбус.
Ребята засовывают руки в карманы и идут вдоль дороги. Нарочито вразвалочку, чтобы казаться бывалыми не по годам. Слева квадратные дома. В квадратных окнах горит электрический свет. Слышно, как обыватели соскребают со сковородок вчерашнюю лапшу на ужин. Некоторые окна горят голубым светом. Это значит, кто-то смотрит телевизор.
Первый говорит второму:
- Любишь вечерних окон негасимый свет?
- Ненавижу.
Они ходят по улицам, смотрят на прохожих, оценивают на глазок, сколько у кого в кармане денег.
- Этот вроде с баблом, - говорит второй.
- Да ну его. Смотри, какой лось. А если погонится?
- Не ссы. Нас двое, а он один.
Не на того они нарвались, а на бывшего опера. Саше, как старшему, дали пять лет, а его подельнику, как младшему, три года малолетки. Еще неизвестно, кому повезло. На малолетке совсем плохо.
В тюрьме Саша долгое время никого не видел, кроме людей. Они ему так надоели, что он заскучал по животным, и когда увидел на продоле собаку, немецкую овчарку, натасканную на арестантов, то захотел ее погладить.
Однажды к ним ворвались маски и вывели всех на шмон. Там сидел этот пес. С его клыков капала жидкость. Он бил хвостом и порыкивал в сторону арестантов. Саша так и не понял, самец это был или самка. Саша стоял крайним, лицом к стене, в позе, называемой "растяжка". Считается, что эта поза крайне неудобна и сковывает свободные движения, но это не так. Не сковывает. Вернее, сковывает, но не полностью.
Собака была рядом. Саша вдруг ощутил болезненную жажду саморазрушения, как бывает на крыше небоскреба, когда тянет прыгнуть вниз. Он спокойно вытянул руку и погладил пса по голове. Пес не укусил, а человек среагировал мгновенно. Здоровенный мент в черной маске прорычал: "Рруки!!!", и прорядил с ноги в печень. С ноги в печень - это не шуточки. Саша упал на пол из битого кафеля. Лежал скорчившись, не плакал, не смеялся - без дыхания это сделать сложно. Он чувствовал себя маленьким и разбитым.
Приехала мама на свиданку и взяла почитать книжку, которую Саше подарила одна девочка в городе, куда его и других зэков возили под видом рабов работать на кирпичном заводе. Девочке нравилось, что Саша не местный, он грязный, потный и мускулистый. Она быстро его полюбила, а он ее. Но у девочки был жених, который тактично стоял в сторонке, не смея вмешиваться в их любовь. Сашу это устраивало, а девочку грызла совесть. Этот треугольник просуществовал три месяца, до самых заморозков, а потом кирпичный завод прогорел, и зэков свезли в зону.
Девочка, не в силах преодолеть море слез и соплей своего жениха, который с придыханием заявлял, что ему больше не страшно разбиться на параплане, рассталась с Сашей. На прощание подарила ему книжку и сказала, что главный персонаж похож на Сашу. Не в смысле внешности, а в смысле всего остального.
Мама, взяв почитать эту книжку, сказала то же самое, что и девочка. Снаряд два раза в одну воронку не падает.
Книжка называется "Жажда жизни" Ирвинга Стоуна, описывает житие Ван Гога. Саша книгу не читал. Ему она показалась нудной.
С девочкой у Саши была первая любовь. Первая, со времен Божены Стрыйкувны. То есть Божена была первой, а девочка второй. Но девочка была настоящей, а Божена - несбыточной мечтой; но все равно Саша сравнивал девочку с Боженой, и не всегда это сравнение было в пользу девочки.
Приезжала к Саше в зону одна женщина, с которой он познакомился по переписке. Женщина была близкой копией Божены Стрыйкувны, и даже возрастом они совпадали. Она была старше Саши на двадцать лет, но хорошо сохранила лицо и особенно грудь. Ее грудь была идеальной, слишком идеальной, чтобы быть настоящей, но это не портило ее. У идеальной женщины должна быть идеальная грудь из лучших материалов. В ней было что-то от недосягаемой мечты.
Женщина просила Сашу, чтобы он ее убил.
- Убей меня, я больше не в силах выносить этот экзистенциальный ужас, я открыта всем ветрам, пустота и… пустота.
Саша сказал:
- Ты сумасшедшая. Я что, похож на убийцу?
Она сказала:
- Да. Потому я к тебе и приехала.
Она закатывала глаза и говорила, как она одинока.
- Подойди ко мне сзади, и в ритме танца мы оба приблизимся к зеркалу, ты возьмешь нож и запрокинешь мою голову. Я хочу это видеть. Последний миг. Хочу принять смерть от любимого. Просто проведи лезвием по горлу. Одно движение. Тебе это ничего не стоит, а мне - великое освобождение.
Саша сказал ей, буднично и серо, дабы развеять в пыль ее дурацкое наваждение:
- Это будет мне стоить от семи до пятнадцати лет, статья сто пятнадцать, часть первая, умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. А если так, как ты хочешь, то вторая часть, от пятнадцати до пожизненного. Ты этого мне желаешь, эгоистка чертова?
Он не смог ее удовлетворить, и они расстались.
В кромешной тьме и одиночестве, когда бывало совсем хреново, Саша разговаривал с Боженой, как разговаривают с Богом. Он представлял, как она смотрит на него, будто он герой фильма. Фильм "Новые амазонки" так и остался его любимым.