Реально выношенная книга - это как больной зуб: пока его не вырвешь, он будет занимать твое сознание до последней клеточки серого вещества. Начавшись с простого желания изложить на бумаге накопившийся материал, со временем это перерастает в острую клиническую потребность, занимающую все больше места в твоей жизни!
"В декабре 2004 года в Московском центре Русского географическою общества, что в институте географии на Старомонетном переулке, представляли книгу об острове Врангеля. Автор интересно рассказывал об этом действительно уникальном месте на крайнем северо–востоке российской Арктики, и председательствующий даже продлил время его доклада. Когда и это время истекло, один из присутствующих в зале попросил слова и поднялся на трибуну. Представился - заместитель директора заповедника "Остров Врангеля". Его выступление свелось к доказательствам необъективности изложения в книге научных работ коллектива заповедника, мол, в книге клевета, а главное - обвинил автора в краже архива, "первинки", как говорятученые. Посыпались обвинения. Ход заседания секции Географического общества принимал неприятный поворот. Видимо, чтобы, достойно выйти из сложившейся ситуации, слово дали старейшему члену общества Зотикову Игорю Алексеевичу. Он - автор серии интереснейших книг об Антарктиде и Арктике. "Что не написано - история сметает. Пишите книги!" - было им сказано. "У него книга есть, а у Вас ее нет". На этом и разошлись. Уже дома я прочитал в "Сагах полярных морей" И. Зотикова продолжение этой мысли:"Какой удивительной властью обладает тот, кто записывает события. Почти сто пятьдесят лет прошло с тех пор, когда написаны эти каракули (речь идет о дневнике 1848 года). Но благодаря им, то, что происходило тогда, было. А того, что никем не было записано сразу или описано хотя бы по воспоминаниям, "не было". Волны моря под названием Время смывают все, не записанное на бумаге, как песчаные замки, оставленные маленьким мальчиком на мокром пляже, смывает наступающий прилив. Может поэтому, я и пишу". А ведь верно! Приключение, будь‑то восхождение, морское или сухопутное путешествие - это нечто реальное, но до тех пор, пока оно не описано, остается слишком эфемерным, обычным воспоминанием, которое легко стирается в памяти и даже искажается в вечно меняющейся перспективе событий. Не написанное - умрет!"
Эту историю мне как‑то рассказал Валерий Васильевич Кудрявцев, один из тех замечательных людей, без кого, скорее всего, не было бы ни наших находок, ни самой экспедиции 2010 года. В далеком теперь 1996 году ему, наконец‑то, удалось осуществить свою давнюю мечту: он уезжал в экспедицию на Крайний Север. Укладывая теплые вещи в свой видавший виды походный рюкзак, сорокалетний полковник МЧС России тогда еще даже не предполагал, что навсегда попадает в плен к этим бесконечным заснеженным просторам. С тех пор тысячи страниц текстов про Русский Север из архивов, справочников, книг, летописей, заметок в журналах, монографий поглотили все его свободное время, а полярные экспедиции - практически все отпуска. Набравшись уникального многолетнего опыта, именно он уже в 2004 году сколотил вокруг себя группу единомышленников, которая в дальнейшем и составила основной костяк всех наших последующих экспедиций в Арктику. Напористый до фанатизма в достижении целей, чрезвычайно коммуникабельный и необычайно энергичный, он всегда умел грамотно мотивировать коллектив на выполнение задач в сложных экспедиционных условиях.
- Кудрявцев, он что за человек? - спросил я у Лени Радуна перед своей второй экспедицией в Арктику (во время первой Валерий Васильевич "рулил" из Москвы, и мы лично были еще не знакомы).
- Настоящий полковник, сам всё увидишь, - был короткий ответ. Леня всегда давал характеристики людям одной ключевой фразой.
Валера (ну не повернулся у меня язык к молодому крепкому мужику обращаться по имени–отчеству) всегда окружал новичков прямо какой‑то отеческой заботой, вовремя умел подсказать, ненавязчиво посоветовать, сам оставаясь при этом в тени. Бескорыстный, для него было совершенно не существенно - кто выполнит поставленную задачу, главное - она должна быть выполнена непременно! Школа Кудрявцева очень пригодилась мне в дальнейшем для понимания психологии полярного братства, способности находить с участниками самых разных по целям и масштабам экспедиций общий язык в критических ситуациях, когда нервы, подчас, бывают взвинчены до предела и, казалось, конфликт неизбежен. Когда после неудавшейся в 2009–м, наконец, совершенно четко прорезалась экспедиция 2010 года, Валера поехать не смог по семейным обстоятельствам. Нужно было видеть его глаза в тот момент! В них был такой бездонный океан с трудом скрываемой боли и затравленной грусти, что я невольно отвел свой взгляд в сторону. К изучению истории экспедиции Брусилова полковник приложил столько сил и своей поистине неиссякаемой энергии, что ему, как никому другому, должно было быть на Земле Франца–Иосифа. Тем не менее он неустанно следил за нашей поездкой и ходом поиска, вел комментарии и разъяснения в Интернете по поводу маршрута и находок, всячески поддерживал нашу команду по телефону. Как говорится, держал руку на пульсе. Уже на Земле Франца–Иосифа Саша Чичаев сообщил нам о том, что перед отъездом он получил от Кудрявцева запечатанный пакет с указанием вскрыть, только если мы что- нибудь найдем по Брусилову. Полковник и здесь неуклонно следовал лучшим армейским традициям. Мы честно вскрыли пакет только вечером 25 июля, через несколько часов после первых находок. В нем было написано следующее:
"Если Вы вскрыли этот пакет, значит, нашли то, что искали столько лет. От всей души поздравляю с этой победой! Я всегда верил в Вас, чувствовал и даже знал, что у Вас все обязательно получится. Очень прошу всех быть предельно осторожными. Всегда с Вами, обнимаю, Валерий Кудрявцев".
Уезжая в свою первую арктическую экспедицию на поиски затонувшего судна Виллема Баренца, я еще не знал, что именно Валерий Васильевич "выписал" мне путевку на Север. Не мог я и предполагать, какую существенную роль в моей дальнейшей судьбе сыграет эта, как мне казалось тогда, случайная, разовая поездка.
Арктика, несмотря на то, что человечество давно уже обзавелось мощными ледоколами, современнейшей авиацией, спутниковой связью и прочими достижениями научно–технического прогресса, по–прежнему своенравна, непокорна и предельно независима! Не это ли во все времена влекло сюда крепких духом - помериться силами с чем‑то по–настоящему великим? Спросите любого, кто хоть раз бывал на Крайнем Севере, и он непременно скажет вам, что с Арктикой можно только на "Вы". Она не прощает неуважения и развязной фамильярности, но если ее полюбить всем сердцем, то когда‑нибудь и она ответит взаимностью и уже никогда не отпустит вас
Уникальность этого региона и в том, что в таких условиях обычные повседневные жизненные ценности приобретают совершенно иной, непривычный для нас смысл. До крайности упрощенная жизнь неизбежно приводит к заключению, что многие вещи не столь уж и значимы, как это казалось ранее. Кажется, что сам воздух здесь кристально–чист и не только в физическом понимании. Он чист духовно: от скверны, мелочности, алчности и склок. Австрийский исследователь Арктики Юлиус Пайер, не раз за свою трехлетнюю полярную одиссею на судне "Адмирал Тегетхоф" бывавший на волосок от смерти, сумел постичь это в полной мере:
"Путешествие внутрь арктического мира - задача многотрудная. Страннику, избравшему ее, должно приложить все свои духовные и физические силы, чтобы отвоевать у тайны, в которую он жаждет проникнуть, скудные крупицы знания. Ему необходимо запастись несказанным терпением для защиты от иллюзий и неудач и идти к цели, даже когда она обернется юрою случая. Целью этой должно быть неудовлетворение тщеславной гордыни, но расширение наших познаний. Годы человек проводит в страшнейшем изгнании, вдали от друзей, от радостей жизни, окруженный опасностями и тяготами одиночества. Вот почему поддержать его способно лишь идеальное в этой цели; иначе он, впавши в духовное раздвоение, блуждает во внутренней и внешней пустоте" .
Сейчас стали много и активно говорить о потере нравственных ориентиров, отсутствии некой национальной идеи. Неожиданно вспомнили и о патриотическом воспитании молодежи, правда, не всегда себе ясно представляя, что же это такое. Так вот же она, кузница личности, прямо перед нами! Взгляните на карту России, и вы поймете, что великое рядом!
"Это страна мужчин, бородатых "по делу", а не велением моды, страна унтов, меховых костюмов, пург, собачьих упряжек… - олицетворение жизни, которой вы, вполне вероятно, хотели бы жить, если бы не заела проклятая обыденка. Во всяком случае, вы мечтали об этом в юности.. У вас вдруг сожмет сердце, и вы подумаете без всякой причины, что до сих пор жили не так, как надо". Эти строки принадлежат перу Олега Михайловича Куваева и написаны еще в 1975 году . Ведь именно здесь, в этом застывшем в своей бесконечности мире морозов и вьюг, способен выкристаллизоваться со временем настоящий, глубокий характер мужчины, на склоне лет имеющего моральное право не без гордости сказать: "А ведь кое‑что в этой жизни я сделал!"
На материке лабораторные исследования дневников затягивались: пришлось проводить слишком большой объем восстановительных работ, которыми занимались сразу два отдела института криминалистики. Поэтому параллельно этим же вопросом мы занимались самостоятельно по оставшимся у нас фотокопиям. Разглядывая снимки найденных дневников, мы с ребятами наткнулись на прелюбопытную запись, в которой неизвестный автор повествует о том, что сегодня у него день Ангела. Сама по себе информация эта чрезвычайно ценная, если бы не одно "но": невозможно разобрать конкретной даты этого события. Начала пока бессвязных, коротких строк изъедены временем, и все никак не удавалось сложить отдельные фрагменты в единое целое. Предыдущая читаемая дата дневниковой записи 15 июля, последующая 31–го. У кого же в этом двухнедельном интервале могли быть именины? Оказывается, у троих из четырех пропавших без вести человек: Петра Максимова, Павла Смиренникова и Владимира Губанова. А если это дневник не кого‑то из этой пропавшей четверки, а из каячной группы или вообще какого‑нибудь матроса, оставшегося на корабле? Могло ведь быть и такое! Этот очень большой отрезок времени включал в себя слишком много различных именин и никак не позволял нам сделать однозначные выводы. К каким только ухищрениям не приходилось прибегать, лишь бы суметь прочитать хотя бы одну лишнюю букву! Менялся угол падения света, фотокопии контрастировали на компьютере, изменяли цветовую гамму, расстояние до исследуемого объекта. Так, не зная, что бы еще придумать, я дошел до измерения размеров букв штангенциркулем. И вот однажды, листая в очередной раз копии страниц дневника, я попробовал дописать по смыслу и размеру букв почти исчезнувшие от времени фрагменты. Это заняло не одну долгую зимнюю ночь, но вот что из этого получилось:
"15 июля за последнее время убито 17 тюленей. 1 маленький медвежонок околел, и одного медведя убили около самого судна. Стреляли по борту. Работа палубной команды производится все время для освобождения судна ото льда, но выбраться изо льда пока нет никакой надежды. Видимо, что останемся на еще одну зимовку. Очень скучно. В светлый день моего Ангела, я на целый день освобожден от работы. Штурман поздравил меня и дал немного табаку. Шленский угостил… Я вспомнил как проводил этот день среди знакомых и мне так стало скучно, впереди,. солнце преде… Лед около судна образовал трещины.
31 июля был убит почти у самого борта вахтенным Ауняевым 2 час. Ним... медведь. Утром собака Граммофон, уйдя по следу убитого медведя, и по вечеру не вернулась"
Внезапно промелькнувшая догадка ошеломила. Да нет никакой промежуточной даты между 15 и 31 июля! Это все написано 15 июля, а там, где мы раньше предполагали еще одну несохранившуюся дату, были просто нечитаемые слова. Большинство дневниковых записей лаконичны и меланхолично однообразны, что‑то вроде "сегодня убили медведя. Ветер SW. Мороз 25° R". Дни бесконечно тянутся, похожие друг на друга как близнецы–братья. Писать просто не о чем* А тут в жизни у писавшего эти строки человека происходит значимое событие - именины. Его в честь такого праздника освобождают от всех работ на судне, потому и дневниковая запись в этот день такая нехарактерно длинная - ему просто нечем было себя занять!
До утра я дождаться не смог. Зуд нетерпения безжалостно сверлил меня насквозь, настолько ключик к разгадке лежал уже рядом. Боясь, как бы не спугнуть удачу, в первом часу ночи звоню в Рязанскую область знакомому священнику.
- Отец Вадим, здравствуйте! - начал я, позабыв от волнения даже представиться, но, видимо, выручил определитель номера, - ради Бога, извините, но мне очень нужно знать, у кого в день 15 июля по старому стилю именины?
Повисла недолгая пауза, показавшаяся мне тогда целой вечностью.
- Какого года? Это может быть важно, - было ощущение, что батюшка даже не удивился беспардонности моего звонка и неуместному для такого часа вопросу.
- 1913–го…
Еще одна бесконечная пауза. Видимо, время все‑таки остановилось.
- Сразу сказать не могу, но посмотрю святки, а завтра утром тебе перезвоню, - в трубке послышались гудки, а мне стало стыдно за свою нетерпеливость, которую я к тому же так и не смог удовлетворить.
Прикурив раскисшую и давно потухшую в зубах папиросу в попытке хоть как‑то отмахнуться от навязчивых мыслей, я забегал из угла в угол, натыкаясь с досады то на стол, то на табуретки. И кто только строил эти клетушки! Нужно как- то дождаться утра. Но как?! Внезапно раздался звонок, и на дисплее мобильного телефона появилась запись: "Вадим Овсянников". Поперхнувшись от неожиданности дымом, я судорожно схватил трубку:
- Слушаю…
- Роман, я так понял, что тебе это срочно. Тогда записывай: 15 июля 1913 года старого стиля именины у Василия, Владимира и Устина. Ты все копаешь по своей северной экспедиции?
- Все копаю, батюшка, все копаю. И, кажется, вы мне очень помогли. Обо всем расскажу при встрече. Еще раз извините за поздний звонок!
- Не извиняйся. Богоугодное дело делаете, - успокоил меня священник, - до встречи!
Его полотна выставлялись в крупнейших картинных галереях Лондона, Парижа и Америки. До того как заняться живописью, почетный член–корреспондент международной академии культуры и искусства, художник с мировым именем, Вадим Овсянников долгие годы реставрировал фрески во многих российских храмах. О таких вещах не спрашивают, но возможно, что именно это и привело его к Богу. Отстранившись от мирской суеты, сейчас он служит скромным священником в маленьком храме рязанской глубинки…
В груди уже знакомо заколотило. У Василия, Владимира и Устина! На всякий случай я кинулся пересматривать копию рукописи судовой роли "Св. Анны", написанную собственноручно Г. Л. Брусиловым, которую и без того помню как "Отче наш". Ни Устинов, ни Василиев в ней, конечно же, не было. А вот Владимир… Мало того, что на судне был единственный Владимир - машинист Губанов, так еще как раз именно он‑то и шел в пропавшей пешей группе Петра Максимова! Получается, что не Смиренников, а Владимир Губанов автор найденного дневника? Но как же ложка, часы?..
Масла в огонь подлило пришедшее в марте неожиданное заключение из Центра судебно–медицинской экспертизы от профессора Звягина:
"Костные останки принадлежат мужчине 25- 29 лет, крепкого телосложения, рост 170- 173 см, размер обуви 40 - 41… В найденных останках повышенное содержание свинца, что характерно для людей, в течение длительного времени проживающих в Прибалтике".
В Прибалтике? Постойте, но тогда это Регальд! Что же получается? Ян Регальд погибает на склоне морены, имея при себе дневники Владимира Губанова, а часы и ложку Павла Смиренникова. О чем это может говорить? Да только о том, что был он последним из оставшихся в живых! Поэтому‑то у него и собираются все "полезные" вещи умерших товарищей: ложка и часы нужны всегда, дневник можно использовать просто для розжига огня - вряд ли он тогда думал о том, чтобы доставить его на Большую Землю. Значит ли это, что его спутники не дошли до этого места? Или, наоборот, все вместе прошли дальше, но, попав в ледниковую западню, погибли, а он затем, поняв всю тщетность усилий на леднике, вернулся обратно? Прямо Тришкин кафтан какой‑то: вопросов становится все больше и больше, а нам нужен четкий маршрут поиска!
В начале мая пришли окончательные результаты техникокриминалистического исследования дневников из лаборатории, занимавшейся наиболее разрушенными фрагментами текста:
"Отдельные фрагменты текста были исследованы на видеоспектральных компараторах в различных диапазонах видимой, ультрафиолетовой и инфракрасной областей спектра с целью возбуждения и наблюдения люминесценции красящею вещества, которым исполнен текст, а также с применением микроскопа с различными увеличениями и видами освещения объекта. В результате проведенных исследований было установлено…".
В очередной раз борюсь с собственным нетерпением, пробегая глазами сухие строки подробного отчета. Далее идут фотоснимки реставрированных дневников. На побуревших от времени листах уникальные специалисты смогли прочитать то, что было скрыто от невооруженного глаза:
"…мотор, пока стрелка не упадет, отвинтить и постепенно навинчивать коническую гайку… убедиться, что масло в картере стоит на достаточном уровне…".
И так далее в том же духе. Несколько дней кряду записи про смазки, бензин, керосин, цилиндры. Даты нигде не читаемы, но по контексту понятно, что все эти события происходили после праздника Покрова, а значит, после 1 октября. Год, когда была сделана запись, понять проще: в октябре 1912–го, несмотря на то, что судно уже было заковано льдами, все еще было благополучно. Весной 1914–го отряд Альбанова покинул "Св. Анну", а значит, осень этого года тоже отпадает. Остается октябрь 1913 года. Но паровые машины с началом второй зимовки, скорее всего, уже были разобраны и законсервированы до следующей весны. На борту находился спасательный катер с бензиновым двигателем, возможно, проводилась его ревизия. А может быть и еще проще - ремонт водяной помпы. Зима все крепче сжимала свои ледяные объятья, истерзанные морозами борта надсадно трещали от чудовищных сжатий, и угроза затопления судна становилась все более реальной. Безотказное откачивание воды становилось для команды вопросом жизни и смерти!
Но дело не в этом Подобным ремонтом на корабле в первую очередь занимаются машинисты. А как известно, на "Св. Анне" их было всего двое: Яков Фрейберг и… конечно, Владимир Губанов! Но Фрейберг остался на дрейфующем судне с капитаном Могли его дневники попасть к уходящей группе? В найденных нами записях есть еще одно хорошо читаемое место: