В сборник вошли избранные страницы устных мемуаров Жоржа Сименона (р. 1903 г.). Печатается по изданию Пресс де ла Сите, 1975–1981. Книга познакомит читателя с почти неизвестными у нас сторонами мастерства Сименона, блестящего рассказчика и яркого публициста.
Содержание:
Сименон вспоминает 1
Из книги "Человек как все" 5
Из книги "Следы шагов" 18
Из книги "Маленькие люди" 26
Из книги "Ветер северный, ветер южный" 30
Из книги "Скамейка на солнышке" 35
Из книги "От подпола до чердака" 40
Из книги "Под сенью нашего дерева" 44
Из книги "Пока живу" 46
Из книги "Вынужденные каникулы" 49
Из книги "Рука в руке" 54
Из книги "За стеклянной дверью дома" 60
Из книги "Я остался мальчиком из хора" 63
Из книги "К чему зарекаться?" 66
Из книги "Точка с запятой" 70
Из книги "Цена человека" 74
Из книги "Говорят, что мне семьдесят пять" 77
Из книги "Когда наступают холода" 79
Из книги "Права, которые нам остаются" 83
Из книги "Спящая женщина" 88
Из книги "День и ночь" 91
Из книги "Судьбы" 96
Примечания 101
Жорж Сименон
Я диктую
Воспоминания
Я счастлив, что после знакомства с циклом романов о Мегрэ и с "трудными" романами мои верные русские читатели смогут прочесть воспоминания и раздумья старика, каким я теперь стал; они названы "Я диктую", потому что я диктовал их на магнитофон.
С самыми сердечными пожеланиями моим читателям в надежде не слишком их разочаровать.
Жорж Сименон, август 1982
Сименон вспоминает
В конце 1972 года, оставив незаконченным очередной роман "Оскар", Жорж Сименон резко оборвал свою деятельность всемирно известного писателя-романиста. Принятому решению он остается верен и сейчас. Многие годы он, по его собственному признанию, "вживался" в судьбы других людей - созданных им персонажей, - смотрел на мир их глазами, сквозь призму чужих несчастий и чужой боли. Но вот наступил момент, когда писатель почувствовал необходимость говорить от своего имени. Изо дня в день в течение десяти лет Сименон беседовал сам с собой перед диктофоном, ставшим "последней игрушкой старого человека", с помощью которой он пытался сказать о том, что "познал в течение долгой жизни", о том, что запало ему в сердце.
"Надиктованное" печаталось на машинке секретарем писателя и после небольших исправлений отправлялось в парижское издательство "Пресс де ла Сите". Так на полках книжных магазинов появился двадцать один том воспоминаний Сименона, явление в своем роде уникальное. Это - не дневники (в них нет или почти нет хронологической последовательности), не мемуары в узком смысле слова и не исповедь, автор которой хотел бы оправдаться в чужих или своих собственных глазах. Определить жанр появившихся книг не в состоянии пока и сам автор. Важно то, что именно такая, нетрадиционная форма оказалась наиболее приемлемой для писателя, стремящегося высказаться, открыть людям свою душу и помочь им понять самих себя и окружающий мир.
Сейчас на Западе мемуары пишут все. Издатели умело эксплуатируют успех "воспоминаний" так и не повзрослевших вундеркиндов и политических ренегатов, беглых каторжников и отставных министров.
Отношение Сименона к обширному потоку современной эпистолярной и мемуарной литературы - двойственное. Документ, обогащающий наши представления о жизни, о человеческой природе, о глубинных движениях души и скрытых сторонах человеческих поступков (именно поэтому в сознании Сименона особое место занимает переписка Ф. М. Достоевского), нередко, на его взгляд, дает лишь фальшивый портрет его автора, который изображает себя таким, каким ему хотелось бы казаться потомкам.
Воспоминания же Сименона отмечены большой искренностью, порой, в том, что касается его собственной интимной жизни, - откровенностью, которая может показаться излишней. Сименон стремится восстановить о себе правду - в противовес легендам, которые во множестве слагались в западной печати и в некоторых книгах о нем, о его образе жизни, даже о том, как он работал над своими произведениями. В цикле, названном им "Я диктую", он то делится впечатлениями о прожитом дне, то размышляет о том, что происходит в мире, то мысленно возвращается к детским и юношеским годам, ко времени своих литературных дебютов в Париже или к воспоминаниям о совершенных им путешествиях. При этом он тщательно избегает всего, что может смахивать на сенсацию, возбудить у читателя нездоровое любопытство, задеть или обидеть кого-нибудь.
В "диктовках", или в монологах, как он склонен называть их, - немало повторений. Сименон ведет неторопливое повествование, как бы стараясь ответить самому себе на вопрос о том, чем же была его жизнь, понять смысл своих поступков, отношений с другими людьми.
Сделать это невозможно, не пытаясь одновременно проникнуть в существо современной эпохи и происходящих в ней изменений. Так за картинами частной жизни одного человека и его близких вырисовывается облик окружающего мира, то прекрасного и радостного, то страшного и уродливого. Несмотря на его излюбленный принцип "понять и не судить" (надпись на экслибрисе Сименона), мы замечаем, как из-под пера мемуариста все чаще вырываются строки гнева и осуждения. Не без некоторого удивления сам писатель отмечает, как его рассуждения о современности все больше своим гневом и возмущением походят на то, что писал шестнадцатилетний юноша, впервые столкнувшийся с социальной несправедливостью.
Хотя десять лет назад за диктофон сел человек с вполне сложившимися взглядами, установившейся жизненной позицией, страницы воспоминаний свидетельствуют о неустанном движении мысли писателя и его склонности к не признающему компромиссов самоанализу. Внимательного и как бы стороннего наблюдателя, пытающегося отделить себя от быстротекущей жизни временной дистанцией, подчас сменяет проницательный обличитель и судья.
Сименон видел и знает больше, чем это нашло отражение в книгах воспоминаний. В этом нас убеждают и его романы, и острая, злободневная публицистика, которая еще ждет встречи с советским читателем. Судьба сводила романиста и с сильными мира сего - банкирами, министрами, газетными магнатами, - и с людьми, определявшими целые направления в современном искусстве, литературе и науке. Среди друзей Сименона - Чарли Чаплин, Жан Габен, Жан Ренуар, Федерико Феллини, Вламинк и Дерен, ученые-биологи, медики, юристы. Он встречался с сюрреалистами 20-х годов, с Пикассо, переписывался с А. Жидом и другими писателями. Имена появляются и исчезают, лишь иногда - несколько строк, яркие, меткие характеристики. Воспоминания уводят нас то в Америку, с которой связаны десять лет его жизни, то в Париж, то к пигмеям Тропической Африки, то в бельгийский город Льеж начала нынешнего века - на родину Сименона, чаще же всего - в маленький дом с садом на окраине Лозанны, где в последние годы обосновался писатель. Не правда ли, как о многом еще хотелось бы расспросить писателя.
Литературную судьбу Сименона можно было бы считать вполне благополучной. Его книги расходятся многотысячными тиражами в десятках стран мира. По его романам поставлены уже, вероятно, сотни фильмов и театральных спектаклей. О нем пишутся книги и диссертации; практически почти невозможно учесть все посвященные ему статьи. О живом интересе к его творчеству писали Ф. Мориак и У. Фолкнер, Р. Мартен дю Гар и Ч. Сноу. И все же к несомненному успеху, к необычайной популярности Сименона примешивается иногда какой-то странный привкус. Даже признавая особую значительность романов о полицейском комиссаре Мегрэ, а тем более так называемых "трудных", социально-психологических романов Сименона, многие до сих пор еще числят писателя по ведомству то ли детективной, то ли - шире - приключенческой литературы, призванной доставлять читателю развлечение, не всегда требующее большого напряжения ума.
В конце концов, упомянутые выше жанры - законные побеги древа художественной литературы, и можно было бы не обижаться за писателя, оказывающегося по соседству со многими другими почтенными авторами, если бы не одно существенное обстоятельство.
К писателям, работающим в различных жанрах, исследователи предъявляют и разные требования. Это в большой степени правильно и разумно. У А. Конан-Дойла или А. Кристи не следует искать эпические полотна или глубокое философское осмысление жизни, у Т. Манна или Р. Роллана - запутанную интригу, острые сюжетные повороты или изображение загадочных и страшных преступлений. Мы судим о писателях в соответствии с законами их творчества. Разумеется, были писатели, которые, подобно У. Фолкнеру, отстояли право соединять в своих произведениях эпический размах с почти "классическим" детективным построением, и критики были вынуждены с этим примириться. Беда, однако, заключается в том, что, отнеся писателя к определенному, точно очерченному жанру, исследователи зачастую обращаются в его произведениях преимущественно или даже только к тому, что имеет отношение к данному жанру, не замечают и не ищут (иногда не хотят замечать и искать) то, что к нему не относится. Создается своеобразная литературоведческая инерция, которая так много повредила Сименону-романисту, да и не одному ему. Известно, с каким трудом пробивали себе дорогу переводы его "трудных" романов, как охотно публиковали романы о Мегрэ, но и в Мегрэ видели лишь смелого и опытного полицейского, а ведь именно ему писатель доверил многие свои важные мысли и суждения о жизни.
Литературоведы постепенно меняют свою точку зрения на творчество Сименона. Однако существует и читательская инерция. Мы ведь тоже читаем в соответствии со все еще, к сожалению, недостаточно изученными законами. Едва принявшись за какую-нибудь книгу, мы как бы заранее настраиваемся на определенный лад. Так и с романами Сименона, от которых мы ждем острых ощущений, увлекательного, захватывающего действия. Но как легко, оказывается, в этом случае "пропустить", не заметить в этих романах (в том числе и в романах о Мегрэ) что-то существенное и важное. Это вдвойне вредно, ибо обедняет и автора, и читателя.
Книги воспоминаний открывают нам нового Сименона. В них есть многое из того, что не нашло места (или осталось не замеченным нами?) на страницах его романов, и знакомство с ними позволит по-новому прочесть и эти романы. Мы увидим то, чего не видели, поймем то, над чем прежде не задумывались. Сименон предстает перед нами как писатель, глубоко связанный с современностью.
В 70-х годах романист и критик Клод Мориак, сын Франсуа Мориака, опубликовал шесть обширных томов весьма своеобразных воспоминаний, включив в них страницы собственных дневников, дневников отца и деда, записи бесед со многими выдающимися людьми. Не будем останавливаться на этих не лишенных интереса книгах. Заметим лишь, что автор дал им несколько странное название - "Неподвижное время" ("Le temps immobile") - Мысль К. Мориака, если несколько упростить ее, заключается в том, что, как бы ни развивались события, что бы ни происходило в нашей жизни, время не идет вперед, оно словно топчется на месте. Близкие к этому ощущения характерны для большой части французской интеллигенции, почувствовавшей себя после второй мировой войны как бы выключенной из Истории.
Иное - у Сименона. Чувство принадлежности к миру, быстро изменяющемуся и подвижному, ожидание сдвигов, переломов, захватывающих все общество, все области человеческой деятельности, пронизывают его воспоминания. Мы живем между двумя мирами, двумя цивилизациями, между двумя формами отношений между людьми - эта мысль лейтмотивом проходит в сознании Сименона. "Много говорят о потрясениях атомной эры, - пишет он в автобиографической книге "Когда я был старым",- ищут новые истины, новые основы жизни". И позже, в первом же томе своих "монологов": "Мне кажется, что мы живем в такой период истории, когда человек ищет новые основания". Острое ощущение царящей в мире дисгармонии, неблагополучия не покидает писателя. Это неблагополучие затрагивает самое жизнь: "цивилизация бетона" безжалостно наступает на "цивилизацию деревьев", могущественные наднациональные монополии стремятся подчинить себе весь мир ("Капитализм становится империализмом", - констатирует Сименон), и над человечеством нависла угроза гибели в атомной войне.
Предчувствие возможных изменений и катастроф давно волнует многих деятелей культуры. Их тревожит то, что человек утрачивает возможность воздействовать на собственную жизнь, а происходящее в мире не поддается его контролю. За "круглым столом" газеты "Леттр франсэз" в 1959 г. писатель П. Гаскар говорил: "Происходящие изменения фантастичны. Завтра нас могут послать на Уран или превратить в пар водородной бомбой".
Как бы отвечая на подобные утверждения, Сименон неоднократно заявляет: я - не пессимист. Он ждет пришествия нового мира: "В глубине моего существа живет чувство, заставляющее меня аплодировать всему, что приближает нас к завтрашнему миру". Он приветствует рождение мира, "основанного на новых ценностях", и с волнением фиксирует признаки грядущих перемен. Повсюду "некогда угнетенные классы, общественные группы, народы" поднимают голову, буржуазные правительства встречают все большее сопротивление. На страницах воспоминаний появляется мысль о революции, и пусть представление о ней носит у Сименона несколько наивный характер, он готов принять ее во имя будущего счастья людей, во имя тех, о ком были его романы. При этом он твердо убежден: поступательное движение истории остановить нельзя, хотя в мире есть еще немало сил, которые хотели бы сделать это. Медленная эволюция не кажется ему решением насущных, безотлагательных проблем, поставленных временем.
Мир нуждается в кардинальном преобразовании, потому что господствующие в нем капиталистические отношения стали препятствием на пути движения человечества вперед. Это капитализм, сопротивляясь поступательному ходу истории, пытается сохранить режим шаха, "позор современного мира". Это заправилы капиталистического бизнеса, почувствовав угрозу своим прибылям и привилегиям, "могут развязать какую угодно катастрофу". С гневом пишет Сименон о торговцах смертью, о правительствах, которые "вопреки решениям ООН дерутся между собой за поставки оружия в ЮАР, страну, где негры все еще рассматриваются как рабочий скот", о том, как "президент, а вслед за ним премьер-министр Франции ездят из страны в страну, домогаясь, точно нищие, заказов на поставку подводных лодок, танков, атомных энергетических установок", о французском миллионере М. Дассо, который с помощью обслуживающего его правительства наводняет весь мир машинами для убийства. Война - прибыльное дело, а лучшее на свете ремесло - ремесло тех, кто торгует оружием.
Мир нуждается в кардинальном преобразовании и потому, что еще слишком много экономически бедных стран, из которых выжимают прибыли страны богатые. Антиколониальная тема - одна из важнейших в творчестве Сименона.
Мир должен быть преобразован и потому, что режим Пол Пота, уничтоживший половину населения своей страны, сохраняет представительство в ООН, и потому, что в Никарагуа (Сименон пишет об этом в 1978 г.) правит "семья, разыгрывающая из себя королевскую династию" и "противостоящая народу с помощью винтовок и пулеметов, не говоря уже о других, более изощренных способах убивать".
"В этом году пало не то пять, не то шесть диктаторов. Разве это не радостно? Конечно, не для всех. Не для тех, кто посадил их на эти посты, например не для ЦРУ, которое ставит у власти и поддерживает самых жестоких южноамериканских диктаторов".
Сегодня особенно актуально звучат слова Сименона об огромной армии безработных, жертвах современного капитализма.
Мир нуждается в преобразовании…
Конечно, Сименон не революционер. Как многие писатели Запада, которых можно было бы назвать "социалистами чувства", но не точного научного знания, он довольно быстро теряет под ногами почву, как только речь заходит о конкретных формах общества будущего. Сименон хорошо знает капиталистическую действительность наших дней, буржуазный образ жизни. Плохо - при всем сочувствии ему - социалистическое общество, реально создаваемое будущее. Перед ним один за другим возникают вопросы, на которые он не находит убедительного ответа. По каким образцам и кто будет строить новый мир на развалинах ненавистного ему буржуазного мира? "Кто? Мы? Как? Почему? И что такое наша мера? Чья мера? Мера чего? - спрашивает Сименон самого себя и тут же - характерная черта его позиции! - добавляет - Все же я чувствую - за этими неловкими словами что-то есть".