С великим страхом смотрел сейчас Морозов на жуткие бараки, куда с прииска отправляли инвалидов и стариков, хронических больных, вообще непригодных к труду. Его бригада не должна задержаться здесь. Ведь их воз-вра-ща-ют! Наверное, для того чтобы проучить дебинских начальников и получить взамен крепких, неизношенных людей, еще способных крошить ломами мерзлые "пески" и возить короба к ненавистному молоху-отвалу.
Кого благодарить за случай? Не того же подполковника, у которого в душе нет и крошки милосердия?
Потянулись дни ожидания.
В бараке было не тесно, но очень душно. Все здесь пропиталось каким-то устойчивым, пресно-приторным запахом медленного гниения, застарелых болезней, резким запахом карболки - этого универсального лагерного лекарства. Люди лежали без стонов, без надежды, примиренно, по-христиански - тихо ожидая печального конца.
Тех, что уже не подымались, кормили ходячие, но тоже как-то равнодушно, по обязанности. Не хочешь - не надо, съем твою баланду, не пропадать же добру… Утром по бараку ходил пожилой доктор с отрешенным лицом человека, привыкшего к виду страданий и смерти. Он осматривал живых, задавал два-три вопроса и переходил к следующему. Позже являлась команда со скрипучими тачками. Помощник доктора указывал, куда подъехать, команда стаскивала мертвые тела, бросала в тачки и увозила. Предкладбищенское чистилище, откуда мертвых увозили к месту погребения. Иногда где-то поблизости между двух сопок раздавался звук, похожий на пушечный выстрел. При взрыве аммонала возникали ямы для тех, кого вывозили на тачках.
Похоронная команда состояла из молодых парней с сытыми лицами, на них сохранялось презрительное, тоже сытое выражение некоего превосходства. Лагерная аристократия из уголовников. Они всю жизнь ненавидели вот этих работящих интеллигентов, а здесь получили беспредельную власть над ними. Молодчики работали без суеты, матерились без злобы, скорее для речевого разнообразия. Туркмены и Морозов их не интересовали, даже обыскивать побрезговали: что возьмешь с вернувшихся оттуда?
Из этой зоны, устроенной на перевале между двумя речными долинами, открывался вид на унылые, в мелкой и редкой лиственнице, склоны холмов. Тут свободно гулял ветер, шипела низовая метель-поземка. Каждые три дня со склона, по наезженной колее отправлялись сани со своим "грузом". В оглобли с веревками впрягались эти же хлопцы, они гоготали, как лошади, матерились, тянули под гору рысью и скоро возвращались назад; четверо везли, двое-трое восседали на освободившихся санях. По тому, как скоро они возвращались, Сергей понял, что могил не зарывают. До весны, наверное. Когда земля оттает.
Один раз за эту неделю на пяти машинах прибыл этап. Остановились на ночлег и санобработку. Судя по одежде, этап был из Магадана. В своем… Бригада могильщиков оживилась.
В санпропускник новых отправляли партиями. Командовал нарядчик. Его подопечные не спеша обыскивали всю оставленную в предбаннике одежду. И не стеснялись других заключенных. Ограбленные звали нарядчика, начальника лагпункта. Те привычно отвечали:
- Пишите жалобу и укажите фамилию подозреваемого.
Фамилии членов вороньей стаи никто, естественно, не знал, а когда ограбленный указывал пальцем, вор взрывался в благородном гневе и накидывался на жалобщика. Избиения, как говорили потом в бараке, случались страшные: заключенные были слабы и разобщены, "стая" дружна и сплочена единством "дела". Нарядчик получал свою долю. Должно быть и на воле он был достаточно-опытным аферистом или вором.
На восьмой, кажется, день с прииска подошла машина с пустым кузовом, даже без брезента. За грузом в Оротукан. Пришел нарядчик, сказал Сергею:
- Могу отправить, если не боитесь холода.
- Далеко? - вырвалось у Морозова.
- Нет. К вечеру уже на месте, если повезет с дорогой. Заметает, кое-где чистить придется. Лопаты надо взять.
Туркмены согласились. Жизнь в этой кладбищенской зоне, на пайке штрафников, казалась невыносимой. И через полчаса, усевшись как можно тесней с конвоиром в кабине, они отправились дальше, только бы дальше от прииска, где их не успела зацапать смерть.
К счастью, зимник не был особенно переметен, лишь раз или два пришлось очищать переметы, согревались в работе. И снова ехали под гору. Вечером спустились на Колымское шоссе. Последние два-три десятка километров машина неслась, вписавшись в ритм непрерывного движения на север. Туркмены лежали в кузове лицом вниз, чтобы как-то спастись от ледяного ветра. Наконец, под колесами застонали доски мостового настила. Сергей поднялся, увидел внизу реку, белые вершины хребта слева, а близко от дороги - казармы внутренних войск. На той стороне светился прожекторами лагерь строителей.
ШАГ К ИЗБАВЛЕНИЮ
Каким добрым, многообещающим и, главное, теплым показался ему этот знакомый лагерь, хотя режим там был почти такой же, как и на прииске. Зато работа другая. Вроде, как домой приехал. И его спутники повеселели.
Около вахты шофер, конвоир и Сергей просто стаскивали на землю застывших туркменов. Не слушались ноги, опасно дергались щеки. Спешили и принимавшие. Нарядчик удивленно развел руками:
- Ну и подарочек! Вот уж не ожидали. Начальство схлопочет по выговору. Значит, и тебя, Морозов, за компанию?
- Значит. - Язык у него плохо слушался. - В одном списке.
- Давай в третий барак. Ужина вам не будет. А завтра как все - на работу.
Голодные, обессиленные, гуськом вошли в барак и сразу оттеснили от печек старожилов. Дневальный подбросил дров, а через десяток минут туркмены уже заговорили все сразу, стали размахивать руками, что-то доказывали, подталкивали Сергея, указывали на дверь.
- Спать, спать до утра, тогда завтрак и работа…
Утром их кормили после всех. И в этом была некая нечаянная справедливость: баланды было больше и она была гуще. Побольше каши, просторней в столовой. Почему-то пахло щами, кислой капустой, забытым уже запахом.
После завтрака Сергея Морозова отделили от туркменов. Нарядчик сказал ему:
- Все! Наездился, парень. Тебя бетонщики берут, помнят. А твоим друзьям в папахах придется ехать дальше. Ой, далеко!
Не позавидуешь. До обеда погрейся, бригада явится на обед и заберет с собой. Ну как там? - поинтересовался прииском.
- Ад, - коротко ответил Сергей, - не приведи Бог.
- У нас ведь тоже не мед, знаешь.
- У вас кислой капустой пахнет. - И Сергей улыбнулся: - Как в ресторане…
- Учуял? По первой категории выдают. Старайся. Вместо баланды щи с горбушей, тут цинга уже подстерегает.
Бригадир бетонщиков пришел за Сергеем утром. Поручковался, покачал головой.
- Сдал ты с лица, парень. И побледнел. Вроде и глаза тебе поменяли - такие скушные. Я ведь всяко отстаивал, не соглашался, но твоя статья… На прииск - и точка! Оперчек за этим следит. Кого на прииск, кого на "Серпантин".
Это странное слово Сергей услышал впервые. Оно звучало еще более зловеще, чем прииск. Расспрашивать постеснялся, сказал:
- Я готов. С тачкой управлюсь.
- Мы тебе дадим отдохнуть, как раз нам грамотный человек нужен при бетономешалке. Подучу, и тогда ты будешь вроде забронированный кадр. Начальник стройки не отдаст оперчеку, если тот вспомнит про твои буковки. Пошли на завтрак.
Так в утренней темноте для Сергея Морозова забрезжил светлый луч. Его проклятая КРА, даже с редчайшим трехлетним сроком, постоянно висела над головой, как дамоклов меч. Вдруг мелькнуло: над всеми его утерянными друзьями с их КРД и КРТД висит такая же опасность - прииск, недолгая работа, истощение и смерть.
Антон Иванович, фактический руководитель стройки, сорокалетний инженер-строитель Московского метрополитена, со статьей 58 пункт 7, как вредитель, имел десять лет за тот известный всей Москве пожар и обвал на Метрострое около здания Метрополя. Но его судила спецколлегия, так получилось, что он не оказался среди особых - политических и уже тем осчастливлен, что его не расстреляли, как это сделали с шестью другими инженерами, и не отправили "дело" на Особое совещание, где полковники НКВД Только по протоколам допроса выписывали кому пять, кому восемь или десять лет заключения, а иным и расстрел. Без права обжалования. Антон Иванович угодил на Колыму, здесь инженеры всегда требовались, его назначили бригадиром на строительстве четырехэтажной казармы для внутренних войск - у стратегически важного места, где и мост через Колыму, и разветвление автодорог, в сущности середина адова кольца в триста километров диаметром, с основными стабильно работающими приисками Южного, Северного, Западного и Чай-Урьинского горно-промышленных управлений по семи или десяти отделений в каждом.
Антон Иванович дело знал. Еще ранней зимой он предложил свой способ укладки бетона в условиях жестокого мороза. И получил право бесконвойного хождения, право переписки с семьей и одной посылки в год. Человек русской души, он теперь, как мог, старался облегчить участь сотоварищей по работе, вырвал у начальника стройки согласие на самостоятельный подбор строителей. Перекрытие подвального этажа завершил до намеченного срока, доказав свою изобретательность и способность организатора.
Сергея Морозова он "упустил", как сам признался, по незнанию. Тогда на стройку явился оперчек, сказал, что у него на бетономешалке опасный преступник, место которому только на прииске. О возвращении Морозова Антону Ивановичу сказали в тот же день. И он сам пришел за Сергеем.
- Так вот, теперь мы с оперчеком поладим. Скажу начальнику строительства о тебе, как о дипломированном строителе и заручусь его поддержкой. Какой же ты опасный преступник - с детским сроком в три года? Теперь такие сроки не выдают. Последний этап в метель загнали к нам в барак, две ночи ждали, пока трассу очистят, так я разговаривал с некоторыми. Десять, пятнадцать лет, вот как нынче "выдают"!
Инженер был плотен, невысок, с лицом интеллигентным, немного лукавым. Он каким-то чудом сохранил и поддерживал аккуратную, уже седеющую бородку, светлые глаза его излучали приветливость, на щеках лишь наметились морщинки старости. Ходил быстро, энергично, за ним никто не успевал, а говорил так, что заслушаешься, вставлял поговорки, смешинки, английские фразы - и все с улыбкой, с неугасимой добротой. Видно, до лагеря был душой всякого общества. В лагере его звали "батей", он отвоевал и отгородил себе в бараке "кабинет" со своей печкой, столом и настольной лампой. Была у него какая-то чудная складная кровать, которая на день исчезала, будучи сложенной. Питался он со всеми вместе, но раздатчики выделяли его из очереди и неизменно подливали больше баланды, а каши - так горкой. Жалели инженера, как и он жалел своих рабочих.
При помощи Антона Ивановича Сергей скоро освоил немудрую бетономешалку, рецептуру раствора из цемента, песка и гравия перевел с веса на меру, сделав ящики, раствор всегда получался стандартный. Тратили они английский портландцемент, завезенный, судя по бумажным мешкам, давно, еще из Канады.
Часы и сутки проходили в работе, в походе на строительство и обратно, в очереди за пайкой и баландой, в коротком, крепком сне. Мысль о смерти, так часто посещавшая его на прииске, здесь исчезла, к монотонности бытия он уже привык и с грустной улыбкой дожидался того "юбилейного" дня, когда ему останется ровно два года "под колпаком". Третье марта, как говорится, на носу.
Однажды он увидел у соседа по нарам, бытовика, газету, потемневшую на сгибах. Хотел, было, попросить, но сосед так глянул на него, что отбил всякую охоту к сближению. Более того, он сразу же припрятал газету и с какой-то особенной жестокостью прошептал:
- Кому трепанешься - убью! Понял? Мне это запросто…
За добытые каким-то путем старые газеты заключенным добавляли срок, как за новое преступление. Сергей так и не мог понять смысла подобной строгости. Раз они преступники, то их и надо, прежде всего, просвещать, а для этого хорошо бы знать, как страна движется к светлому будущему и как ей помогать в этом движении. Увы!..
Не удержался, рассказал об инциденте "бате". Конечно, без упоминания соседа.
- Простота ты деревенская, Сережка! Чего нашего брата просвещать и дразнить? Что для тебя статья о постановке в Киевском театре "Тараса Бульбы" композитора Лысенко? К чему знать, что ее ругают - она не так героически поставлена, как положено в наше героическое время? Или, что пышно отмечена двадцатая годовщина ОГПУ - НКВД. Только в Москве наградили орденами четыреста работников НКВД, может, и твоего следователя тоже. А уж моего-то непременно! Ну, наградили, так тому и быть. Не прочтешь - и не позавидуешь. Когда ты на своем "Незаметном" породу кайлил, мы тут из-за моста военную музыку слушали и крики "ура!". В том городке, где красноармейцы живут. Они парад устраивали. И зачем знать, что Папанин на Северном полюсе? У нас своя серьезная работа, планы, нормы, за что обеды-ужины получаем. Хватает? Не голодный?
- Да как вам сказать… - Сергей смутился. Выросший без отца, он вдруг как-то живо представил себе отца вот таким добродушно-ворчливым, понимающим всё и вся, способным и горькое горе обращать в тихую радость.
Зима катилась к концу, бетонщики работали ладно, получали еду по первой категории, словом, жили спокойно. "Батя" уже мостился на перекрытии первого этажа, строительное начальство ходило с гордо поднятыми головами. И вдруг… Кончился бетон.
Не оказалось цемента в Дальстрое. Вот и свяжись с Канадой… Туда-сюда запросы сделали - нет цемента. Радиограмму в Магадан. Нет. И не будет до начала новой навигации. Сворачивайте работу. Каменщики еще продолжали кладку стен, но как же без перекрытия? "Батя" посерел и перестал холить свою бородку. Когда Сергей зашел к нему в "кабинет", Антон Иванович сердито сказал:
- Расформируют лагерь. Не одному тебе, а всем строителям, да и мне тоже придется ехать на этот, как его? - на "Незаметный". Да! На промывку песков. Чушь какая-то! Нет, мы иначе сделаем. Подберу десятка два самых надежных ребят и отправлю вас на лесозаготовку. Леса нам много надо: опалубки, доски, то-сё. И сам, если горячо сделается, с вами поеду. Черт знает что! Им ордена горстями сыпят, праздники пышнее Пасхи закатывают, а они цементом одну стройку не могут обеспечить. Ходят, животами трясут. Чекисты называются…
И вдруг резко поднялся, рывком открыл дверь в барак: не подслушивают ли? "Спокойнее, спокойней, Антон Иванович, - сказал самому себе. - Им видней, наше дело - исполнять. И на Метрострое им опять же было видней - никакой техники безопасности, только гони погонные метры. А отыгрались на нашем брате. Решено, поедешь, Сережа, в лес. Точи топор, направляй пилу-двухручку. Я здесь отсижусь до весны, работой проектировщика обеспечен, это ни котам хвосты крутить. Так что, милый, не тревожься".
Никак не мог уснуть Сергей после этого разговора. Ворочался с боку на бок и все думал: вдруг - на прииск… Здесь он почувствовал себя снова человеком. А если опять все с начала?..
…Впереди шел трактор, большой, дребезжащий, старенький ЧТЗ. Он вез сани и уминал снежную дорогу. За ним двумя цепочками вышагивали по колее семнадцать самых умелых строителей, которых хотел сохранить Антон Иванович: плотники, каменщики, бетонщики. Среди них был и Сергей Морозов. Все в берзинских полушубках, валенках, при теплых рукавицах. На санях лежали матрацы, одеяла, кухонная посуда - гора необходимых вещей для жизни в тайге. Рядом с трактористом сидел бригадир Михаил Михайлович Машков, он часто вставал, держась рукой за плечо тракториста, и с этой высоты просматривал впереди местность. С любопытством оглядывался по сторонам и Морозов. Северная экзотика…
Направлялись они от Колымской трассы на юг, куда местность постепенно понижалась. Далеко за сопками горделиво, бело и жутковато выпирал в небо зубастый горный хребет. Через него с верховьев пробивалась сюда река Колыма. Не часто, но и на белом фоне темнели пятна: еще не вырубленные леса. Вблизи вместо лесов встречались только вырубки. Память о лесах, которые уже не поднимутся.
Шел неяркий зимний день с первыми приметами ранней весны. Воздух был чист, холоден и необычайно прозрачен, как на картинах Роккуэла Кента. По бледному, с голубизной, северному небу плыли редкие облака. Вспомнились Джек Лондон и Сетон-Томпсон: такая ширь, таинственная природа и безлюдье пространства.
Подались правее, вдоль опасного склона. Трактор осторожно обходил пеньки. Вдруг возник остов большой лагерной палатки, из-под снега торчали клочья брезента. Остановились, деловито вытащили три больших куска. Пригодятся.
Уже к вечеру увидели перед собой уютную неширокую долину с небольшой речкой. На той ее стороне, прямо у отвесного размыва стеной стояли стройные и высокие лиственницы. Под ними было темно и жутковато. Ветки густо облеплены снегом.
- Вот этот самый! - крикнул бригадир с трактора. - Уцелел до нашего прихода, родимый! Небось и зверь еще хоронится. Давай - вперед! Тут лед такой, что не провалится, спокойный ручей. Проедем вдоль, отыщем, где пологий берег, и выберемся. Там и осядем.
Скоро отыскался распадочек, трактор, задрав радиатор, пыжась и перегреваясь, полез вверх, работяги попрыгали с саней и снова пошли сзади, увязая в сыпучем и хрустком, как сахарный песок, снегу. Немного повиляли по лесу, нашли полянку и сразу взялись за лопаты, расчищать снег. Ломами долбили ямы под столбы каркаса, долго и с беззлобными матерками расправляли жеванную временем палатку, наконец, вытянули ее, И возник дом со стенами и крышей, в дыры которой заглядывал вечерний отсвет. Сергей с напарником спилили пяток лиственниц и разделали на коротыши для нар. Две другие пары резали деревья, чтобы срубить конвоиру теплую клеть-избушку. Ночевать ему с винтовкой в общей палатке с заключенными не полагалось.
Тракторист хотел, было, ехать назад, но его отговорили: одному опасно, вдруг машина заглохнет и встанет. Закоченеешь. В радиаторе лигроин, как и в моторе, это почти что бензин, он не замерзает и при пятидесяти градусах. Но легко воспламеняется. В общем, опасная штука.
Все накрыла темная ночь. Запалили три костра, промороженные ветки с сухой, не опавшей хвоей занялись весело, пламя высокое, хоть пляши вокруг. Грелись, и работали. Часов до одиннадцати палатку утеплили, хатку поставили, снегом с боков обвалили, на потолок - брезент и опять снег сверху, печку внесли. И загудело пламя, стены помокрели, паром пошли. А заместо дверей - тоже кусок брезента. Конечно, до полного уюта далеко, но вохровец не замерзнет, если будет подкидывать в печку. Парень он оказался покладистый, винтовку в сторону и давай разделывать сухостоину. Поленья горкой сложил у порога. И завалился спать.
Большая палатка тоже обрела живой вид. "Летучая мышь" осветила ее, бочка на камнях, труба - в небо. Нары по сторонам. Пока печка горела, было тепло, даже жарко. Хоть и тесно, зато в уюте. Таежный дом.
Когда поели горячей каши и выпили морковный чай, Сергей вышел на недалекий берег и огляделся.