Разрушая предания старины, в отношениях к новой власти они вторили пушкинской парадигме: там, где действуют Словом, поэт – не меньшая власть, чем правитель. Они с властью на равных и в равенстве близки ей.
Волн было две. Волна эстетического самовыражения, где крошилась традиция и выходила энергия. Но еще и массовый всплеск приобщения к политике. Я уже не говорю о том, что где-то формируются аппаратные структуры.
Ну да, негромко…
Вот проблема, от которой нельзя уйти. А сегодня историографией эпохи правит вульгарная схема – их всех ангажировала власть.
Сломали шею, сами виноваты!
Да, мол, выкопали себе могилу, да еще помогли краснопузым. Общепринятая схема лжи. Лжи нужно противостоять – поглядите, ведь все было не так. Все было не так! Бесконечные союзы, распады и объединения, диспуты на публичных площадках – Колонный зал? В вашем распоряжении! Политехнический музей? Открытое поприще! Внешне никто почти не одергивает. Иных выхватывают по политическим обвинениям, не ослабляя напор волны. Бесконечные споры составляли оргию существования и наполняли восторгом. Экстаз, игра в руководство искусством. Одни обулюлюкали других, потом наоборот те этих. И бесконечное множество течений, направлений, школ.
А как из пиршества духа рождается музыка подчинения власти?
Знаешь, именно благодаря масштабу. Они буйствовали не ради себя, они верили, что творят революцию как таковую! Самый масштаб таил мысль о масштабном руководстве. И однажды эта мысль сама продиктует им волю. Поскольку революция руководима, революция диктует тебе коллективную волю! Снижая иммунитет к сценическому, площадному самовыражению. Теряется внутренний человек. И, вышибленный с театральной площадки, с этой кипучей сцены, ты вдруг видишь, что и жизнь твоя никому не нужна.
Уходит автономия содержания жизни?
Да, чудо немыслимой жизни ушло.
Зато как вы жили! Читаешь дневники Пришвина или Чуковского. Сознание, что я рос неподалеку, уже кажется неимоверным. Люди – скважины в глубинные пласты, где у каждого свой тайный колодец. Жизнь, неконвертируемая в современную. Сегодня круга ни у кого нет, а есть истерично искомый, отсутствующий читатель. Нет публичного стиля, нет ничего, что мыслилось как общее благо.
Читал вчера Шкловского, его последние записи 1882–1884 годов. Интересна запись о Пушкине. Можно ли инсценировать Пушкина? Можно ли вообще по Пушкину поставить фильм? "Пушкин, – говорит Шкловский, – ничего не показывает. У него нет реалистических картин, инсценировать его невозможно, фигур у Пушкина нет". "С кувшином охтенка спешит". Вот попробуй инсценируй эту охтенку, как она спешит с кувшином. И посмей назвать это Пушкиным!
Да, мнимая фабульность. Шкловский – умный и очень одаренный человек. Не без странностей. Вообще мы люди ломаные, все мы такие были. Из-за Шкловского я раз неприлично рассмеялся на публике. Дело было в Доме кино. Показывали фильм "Минин и Пожарский", премьера показа. Пудовкин совершенно бездарен, у меня его фильмы вызывали отвращение. Выступает Шкловский, но, когда он сказал, что во времена Смуты в Россию из Японии впервые был заслан шпион, я безудержно захохотал на весь зал!
Мы были свихнутые советские люди, и нам надо было удерживаться. Во-первых, удержать приемлемые условия существования – работа, деньги, квартира. Во-вторых, привычка идти в обойме творимой истории. Она тебя запечатлевает и все твое фиксирует как свое. С одной стороны, ты прав – у каждого тайный ход в глубину, а с другой стороны, извольте ловить японского шпиона.
А ведь тогда еще не дошло до крайнего разврата антикосмополитической кампании. Когда Дементьев, выступив на собрании ленинградских критиков, выйдя, невозмутимо интересуется: "Ну как, я говно?" А ему со смехом отвечают: "Говно!"
…Знаешь, теперь я понимаю, как страшно им было в 20-е годы. Сегодня в России незачем пользоваться родной речью. Трудно поверить, что можно иметь право на какую-то значимость, кроме частной.
При удалении от status quo усиливается подавление. Ты ощущаешь внутреннее наказание и знаешь, что опасно неправ. Что-то такое было в юности, когда возникло мое первое отщепенство. Но сейчас мне, слава богу, 42 года, я прошел ряд отщепенств. И все равно страшно, страшно по-новому – не так, как бывало. Начиная писать, видишь, что все формы позиций заданы. Публичное поле продиктовано вместе с его разметкой.
Твое место задано схемой – ты вот где, ты здесь. Так во всем, вплоть до манеры одеваться. Если же отказался от правил, превращаешься в чудака и далее можешь делать все что угодно.
Как Галковский.
Галковский не чудак! Он предсказуемо выбирает, куда плюнуть, в чью рожу и на каком расстоянии. Чтобы не рисковать слишком сильно, но чтобы при этом заметили. Вот удобнейший человек для нашего status quo.
Понимаешь, это и мое чувство. Люди начинали себя еще при Сталине, в те времена, органически, и шли дальше. Выросло строение жизни со своими ходами, возможностями, человеческими образцами. Советский узус, он весь в аллюзиях, весь в подтекстах. Целая культура что-то себе объясняла, разрешала и запрещала что-то себе, помогала чему-то. Как вдруг под ней открылась пустота, она рухнула и стала разлагаться. Оказалось, что пустая свобода ускорила ее разложение. А новое растет из попрания нашего, трудно добытого, недостроенного, нелепого, случайного. Не нужны аллюзии, не нужно все, чем разговаривал с собой и с другими, примиряя, выстраивая. Порывая отношения, как Витя Сокирко, идя в ссылку, как ты, идя в лагерь, как Абрамкин.
Ничего не нужно, а нужно преуспевать. Язык, которым говорил изнутри революции Платонов, – вот настоящий русский язык. А подтексты и аллюзии – все это мимо. Непонятно, какое слово нужно – миловать или бить по морде? Уйти в сторону, замолчать? Роскошь, которую может позволить себе одиночка.
Сегодня нет возможностей для реализма, даже гениального. Либо документ, либо иносказание и поддразнивание. И убеждение, что нельзя довериться ни одному человеку, если он при этом не рассказал о себе. К таким нет доверия.
052
Человек наедине с собой как работа со временем. Речь – не средство коммуникации, а средство отдаления. Побег от себе подобных. Сталин и время, которое застыло ♦ К постисторическому спасению человека. Внутреннее время, уравновешенное извне. Книги и музыка.
Михаил Гефтер: Совершенно непостижимая вещь – что человек думает наедине с собой? Кто-то счастливый, тот вообще не думает. Либо думает чисто инструментально.
Глеб Павловский: Быть наедине с собой – это способ обращения со временем. Ты строишь время так, чтобы внутри него выкроить "наедине", а оно не образуется тем, что вокруг никого нет. Наоборот, когда изнутри поднимается страсть быть наедине, эта субстанция, расталкивая всех, разрушает прежний круг. Воле быть наедине предшествует теснота, а не уединенность.
Вот ключевой вопрос! Деление, страшно важное для людей. Оно заложено в людях, поскольку существует речь. Речь – не средство коммуникации, это вторично; речь – средство отдаления. Речь – это попытка к бегству от себе подобных, подкоп, можно сказать, для побега. Вот меньшинства используют речь в большем объеме, чувствуя дефицит там, где, казалось бы, все уже сказано. Да, все заложено в речи. И в ней – другое обращение с временем.
Человек Сталин – это само остановленное время. В нем есть протяженность, позволяющая его рассчитывать, только без зрения учета перемен в человеке, производимых самим человеком. Во времени Сталина с человеком можно лишь что-то сделать, исключив фактор того, что сам человек меняется и меняет в себе.
Да, здесь коренной пункт. Надо найти способ, чтобы человек строил внутреннее время, а внешний строй жизни ему не мешал, но корректировал, предлагая модусы приведения себя в равновесие. Исходя из него, можно выстроить постисторическое существование человека.
Звучит несколько утопично. Возможен ли такой модус?
Вероятно, да, раз некоторые из модусов существуют. Люди читают великие книги, где это с ними происходит, и слушают великую музыку, где такое бывает. Значит, они в этом нуждаются.
053
Диалог о status quo. Причастность к происходящему в РФ, причастность неподготовленностью ♦ Говорухин и самооплевание. Внеобъектная ненависть. Телевидение и воздействие на вегетативную систему, клеймо "совок" ♦ Противодействия нет, русский мир завершился, СССР самопогублен. Беловежская катастрофа "напоминает Холокост". Мистика персонификаций в истории ♦ Несогласие ГП. Триумф status quo – иллюзия. Новая Россия – афера, смести ее – техническая задача. Беловежская реальность однотипна 20-м годам и готовит 1937-й ♦ Несогласие Гефтера. Революция и 20-е были масштабны. Расцвет формы. РФ лишена масштабности. Параллель с началом 30-х. Бунт в человеке вызывают подлые мелочи. История Сталина и Виноградова ♦ Судьба падших. "Глеб, то был Рим!".
Михаил Гефтер: Нам не обойти проблему своей причастности к этому вокруг. Прямой причастности, во-первых. Причастности равнодушием, во-вторых. И в-третьих, причастности неподготовленностью. Вот главная причастность, как нам с тобой в нее не влипнуть? Неподготовленность человека к встрече со злом – очень важная тема. Я отказываюсь трактовать победу фашизма вне провала антифашизма. Победа первого – только следствие поражения второго, проблемного и интеллектуального. И мы с тобой причастны неподготовленностью, даже если говорим событиям нет!
В случае Говорухина ты видишь, как все грубо состряпано. Но вместе с тем сделано психологически расчетливо и умело. Он перетасовывает хронологию. Он создает навязчивое клише из фотографий Ленина перед смертью, где тот уже почти лишен человеческого облика. И это его страшное письмо. Расстрел царя. Бомбы народовольцев.
Представляю миллионы зрителей – как им объяснишь, что суд оправдал Веру Засулич, потому что Трепов был негодяй, какого даже сановная среда отринула из-за его негодяйства? Я подумал: начни спорить, разве переборешь этого Говорухина? Ты разве владеешь телеэкраном? Да туда тебя не пустят! И я понял, что они могут успеть сделать свое дело. Говорухин, Невзоров, Захаров – их достаточно много, кто оплакивает эту Россию, которую мы потеряли. А России этой не было. Кроме объявлений, что свежие устрицы продаются в Елисеевском магазине. И баек, будто "Россия кормила весь мир". Слушайте, вы же ничего не знаете, вы врете на каждом шагу. Даже там, где вы могли бы быть правы, и то врете!
Глеб Павловский: Марк Захаров рядом с Невзоровым не сядет, но вещают они в том диапазоне слышимости, где переборок нет. И делают одно дело. Они возбуждают рассеянную внеобъектную ненависть, а та ходит по стране и подбирает жертву.
Ты правильно сказал: возбуждают внеобъектную ненависть. Так что, прикажешь запретить им вещать? Мне встать и спросить у Ельцина на Президентском совете: зачем эта дрянь на первый экран выводится? Где, скажет он, ваш демократизм?!
Я со вчерашнего вечера все думаю, как мы с тобой попали в слабаки по отношению к такому отчетливо грубому негодяю Говорухину? У него и морда негодяя. От каждого произносимого им слова с экрана несет негодяйством. То, как он говорит, весь речевой нафталин про "великий духовный народ", эти пошлости. Вместе с верным расчетом воздействия на нервную систему человека. Мозг не включается, а вегетативная система, вздрогнув, запоминает очень крепко. Я сам уже вздрагиваю, слыша слово "совки", просто вздрагиваю! У меня желание залепить кому-то в морду.
Почему нам с тобой не поддаться этому законному желанию?
А вот нет! Я пришел к выводу: прямого противодействия всему этому сейчас нет. Только так, понимаешь? Проблема уже не в реабилитации советского прошлого. Кто-то должен сначала в своем кругу нечто в себе прояснить. Чтобы в критический момент наш круг выделил тех, кто повлияет на процесс.
Мы легко можем показать, как Белая армия вешала, насиловала и устраивала погромы. Но это не решает проблему. Надо признать, что русский мир завершился. Будучи в Лувре, я шел по залам Античности. Глеб, однажды все так и было проиграно! А ведь Рим работал на вечность, и как все масштабно выстраивал. Но не спасло, и не спаслись.
Проиграно? Что проиграно?
Империю устраивали навсегда, ее строили как Мир каждого. Римляне были весьма терпимы. Кёльн был римской колонией, и при раскопках рядом с храмами в честь императора нашли и храмы Осирису! Вот она, имперская разновидность унитарного плюрализма. Раз вы подчиняетесь, то в меру вашего подчинения и в его рамках будьте независимы! Христианским ранним церквам это, кстати, мешало так же, как гонения. Епископ не мог дисциплинировать верующих, поскольку римлянам неизвестно понятие ереси. Но и этот гениально, мощно задуманный Мир не смог состояться. Разве варвары погубили Рим? Рим самопогублен. Варвары пришли расписаться под этим и это использовать. Вторжение фактора извне при самоисчерпании цивилизации бьет наотмашь.
Исчезновение Советского Союза – гигантское, планетарных масштабов явление! Разве это сделали три человека?
Представь себе только это театральное действо. Сцена – Беловежская пуща. Охотничий заповедник, безлюдное место для избранных – королей, генсеков. Собираются три человека, и для того лишь, чтобы освободить себя от четвертого, отменяют Мир! Упраздняют Советский Союз.
И тут я тебя спрашиваю: да, но там ли все отменилось? Что если Советского Союза уже не было в момент, когда те его отменяли? Что если их низкий акт запоздал? И вообще, мог быть по существу другим, если бы не яд горбачевской медлительности? Горбачевской манеры откладывать дела, в геометрической прогрессии насилия с нерешительностью. Где каждое имя собственное становилось именем нарицательным – Сумгаит, Тбилиси, Баку. Вильнюс. И под конец – Беловежская пуща.
Единственное, что мне ясно, – это что Беловежье произошло не только в мире, но и с Миром. Не только с нами это произошло – с людьми вообще. Так в ХХ веке ведутся дела. Беловежская акция, с одной стороны, похожа на конец колониальных империй, с другой – чем-то напоминает Холокост. О таких событиях трудно понять, как они вообще могли произойти.
Я убежден, что наци без Гитлера не пошли бы на Холокост. Такое им в голову бы не поместилось – уничтожить всех евреев на планете! И без Сталина террор 1937-го невозможен, как без Ельцина немыслим 1991-й. Мистика персонификаций – в игре истории. Сначала персона случайна и вроде необязательна, но двумя шагами позже – и она уже неумолима! Персонификации принуждают дисциплиной безальтернативности События. Их наружная случайность, мнимая персональность сигнализируют о неумолимости, перед которой любые жесты недостаточны. Вот мой ход мысли.
А знаешь, ведь я не согласен с тем, что ты сказал. С главным, с основой твоей картинки – ее страдательным аспектом. Да, глупо отрицать: все рухнуло, включая систему жизнеобеспечения. Рухнули системы социальной защиты человека. Проще следовательские фальсификации, они бесконечно множественнее, чем лет десять назад. Абрамкин говорит: лагеря забиты, почти как при Сталине. Уже сидит миллион, столько не было с 1956 года. В моих Бутырках снова пытают, впервые после Берии, между прочим, который отменил пытки.
Мы с тобой жили в СССР, как в Перикловых Афинах. Я мог привлечь внимание общества к обыску и даже к простой грубости следователя. Ты написал письмо Андропову и получил ответ, а Абрамкина выпустили. Сегодня следователей, которые обратят внимание на закон, просто нет, их не стало. А тем временем твои друзья по Президентскому совету кричат о "красно-коричневой угрозе".
Ну да, глупцы они.
Но я даже не спорю с твоим Марком Захаровым. Меня удивляет твоя иллюзия триумфа и неумолимой силы status quo. Сегодня актеры российской сцены моделируют себя как послереволюционное действующее лицо в 20-е годы – как господин положения. Они себя поместили в центр происходящего, они "субъект-триумфатор".
Но рассмотри ход событий последних пяти лет, и увидишь, что наша история была бесперсональной. А лжетриумфатор был в ней никем, и звали его никак. Он тогда уклонялся от ответственности за происходившее. Помнишь, в 1987 году у меня на съезде неформалов в ДК "Новатор" твои друзья, гранды гласности, прятались на заднем ряду, чтобы их не заметил инструктор Брежневского райкома КПСС? Там была вся будущая "Московская трибуна".
Весь ход перестройки – от Горбачева до Ельцина – безразличен к персонам. Они столь мелки, что ни уровнем действия, ни массой не определяли доминанту процесса. Они присосались к катастрофе СССР и стригут купоны. Я и себя не особо вычитаю из этой среды. Да, и я к ним теперь тоже причастен. Но что в них "неумолимого"?
Я утверждаю, что никакой неумолимости за событиями не стоит, это вранье. Никакой однозначности и никакой "неодолимой силы вещей" нет. Не было в 1991 году никакой революции, вся афера с "новой Россией" – надувательство, спекуляция и мыльный пузырь. Она толкает одних в мародеры, других – к тотальному нигилизму.
Все стало вопросом воли. Все догадываются, что, переменив курс на 180 градусов, можно двинуться в другом направлении – и пройдешь, как нож сквозь масло. В такой России можно все! Сегодня я берусь поставить любую задачу как техническую и ее осуществить. И реконструкцию данного государства в другое можно ставить как техническую задачу. И цели достигнем, разумеется, в зависимости от ресурсов.
Шум и гам, вынуждающий определяться по отношению к "народному Ельцину", можно просто отключить! Это речевое поведение, его поменять легко. Его уже несколько раз меняли за последние пять-семь лет, под крики "так жить нельзя". Не вижу для себя смысла определяться по отношению к беловежской фикции. Не вижу смысла вникать в беловежское как свое. Оно враг, болезнь. Опухоль нашего мозга. Отказ болезни в реальности является не подвигом, а гигиеной. Отмылся от Говорухина – и пошел дальше. Ты же переключаешь ТВ на другой канал, ожидая, пока кончится реклама "Олби"? Я в рекламе жить не хочу и не буду. Я отключаю канал. Ельцинское status quo такой же муляж и маскировка измены себе, как в 20-е годы речевое капитулянтство вашего поколения. Подготовившее 1937-й.
Понятно. Весьма возможно, и даже наверняка, если отнять от моих семидесяти пяти лет тридцать, мы б с тобой сговорились. Но есть отягчающие меня обстоятельства. Первый пункт – я лучше, чем ты, могу судить о 20-х годах. Потому что я просто к ним ближе. Ты еще не был физически запроектирован, а я уже жил.