Говорили мы с ней, отвлекаясь от производственного процесса, в основном "за жизнь", и многое из того, что со мной происходило, ей не нравилось. К моим очеркам, появлявшимся время от времени в печати, она относилась вполне равнодушно, а переводы вовсе не читала. Кроме того, ей не нравились те фигуры, которые дожидались меня у входа в редакцию "Знамени" на улице Станкевича, чтобы проводить домой в Лаврушинский переулок, где я тогда жила. У Софьи Дмитриевны насчет моего будущего были совсем другие планы.
Однажды на этом самом диванчике у нас с ней произошел примерно такой разговор:
– Ты не обидишься, если я тебе кое-что скажу откровенно?
– Конечно, нет.
– По-моему ты делаешь неправильный выбор. Можно, я тебя познакомлю с одним молодым человеком, который мне кажется интересней, чем эти твои кавалеры?
– Конечно.
– Правда, он сейчас находится далеко от Москвы на одном закрытом объекте, но он вскоре вернется.
– Как это его туда занесло?
– Потому, что он тоже, как и мой Даня, физик.
Я уже писала о том, что Софья Дмитриевна по какой-то неведомой причине была убеждена, что ее муж – физик, и так его всегда и называла "физиком". Она не отступила от своего замысла познакомить меня с этим "таким же, как и мой Даня" физиком, пока не подстроила нашу встречу в их квартирке на Малой Дмитровке. Из всей этой затеи, как это по большей части бывает, могло бы ничего не получиться, если бы только с этим самым физиком, Юрой Каганом, мы не были по сей день вместе, – вот уже более пятидесяти лет.
С Даниным они познакомились в Коктебеле, куда после смерти вождя Юра, в то время работавший на закрытом объекте на Урале, поехал в отпуск. Коктебель он выбрал не случайно, а по наущению своей невестки Зои Богуславской, жены старшего брата, Бориса Кагана. Зоя к тому времени уверенно входила в литературу, дружила с восходящими звездами театральной критики и не могла дать лучшего совета Юре, который наконец-то вырвался на волю со своего закрытого объекта, как поехать отдыхать в Коктебель – эту литературную Мекку тех дней.
Дружба с Даниным продолжалась у них с Юрой, пока Данин был жив. Менялись обстоятельства, у Данина после смерти Туси появилась новая жена, Наташа Мостовенко, но неизменной оставалась их привязанность друг к другу. Помимо общности взглядов на события в мире, живого восприятия действительности, этих двух "лирических физиков" связывал еще постоянный интерес к невероятным новостям в науке, находившейся в ту пору на подъеме и поражавшей фантастическими открытиями. Данин осваивает новый для себя жанр – популярного научного романа, и у него подряд выходит несколько книг: "Неизбежность странного мира", 1961 г., "Резерфорд", 1967 г., "Нильс Бор", 1975 г. Написать доступно о самом сложном, изобразить с помощью слов весь драматизм труда ученого, полного взлетов и падений, разочарований и восторга, это было под силу только Даниилу Данину, одновременно художнику и физику и по образованию, и по душевной склонности. Читательская аудитория тех лет тянулась к знаниям, и поэтому книги Д. Данина, занимавшие умы и воображение, становились бестселлерами.
Работа над этими книгами сопровождалась постоянными обсуждениями и спорами с Юрой по телефону и при личных встречах, и так продолжалось не год, и не два, а целые десятилетия.
После того, как "Нильс Бор" вышел из печати в серии "Жизнь замечательных людей", мы получили книгу со следующей надписью:
"Дорогому Юре Кагану – верному другу и сообщнику – без вмешательства которого это сочинение, возможно, так и не увидело бы свет – со старинной любовью – Д.Д.
Р.S. А Тане и Максиму этот же экземпляр с той же любовью. – Д."
Творческую биографию Д.Данина завершает многостраничный том "Бремя стыда". Д. Данин снова отдается во власть своей юношеской страсти к поэзии и пишет о Борисе Пастернаке. Это книга-исповедь, книга – признание в любви, книга – подведение итогов. Эта книга – предупреждение о том, как разрушительны – для личности, для общества – поступки, подавляющие в человеке простое чувство стыда. Это труд, потребовавший от Даниила Семеновича едва ли не двадцатилетней упорной работы изо дня в день, из года в год, невзирая ни на какое настроение, заботы, недомогания или болезни. Но вот он завершен, и Юра Каган получает от Данина чуть ли не сигнальный экземпляр с надписью:
"Милый Юра – дорогой и давний друг мой – давай будем жить долго, раз уж мы наверняка освободились от бремени стыда! Обнимаю тебя, твой Д. 25 дек. 97. Аэропортовская". (Это их новый адрес. – Т.В.)
Они были не только друзьями, но также и единомышленниками, для которых "бремя стыда", наряду с другими горестями, было бы самым мучительным наказанием в жизни. Но, к счастью, оглядываясь назад, на прожитые в нашу непростую советскую эпоху годы, ни Данин, ни Каган ни в чем не могли себя упрекнуть, – их совесть оставалась чистой и незапятнанной.
Что представляет собой такое расхожее определение, как "цельная личность"? Набор нравственных качеств с превосходными степенями или, напротив, эпитеты с приставкой – "не"? Так вот, по отношению к Данину можно было бы применить и то, и другое.
Поразительна в нем была верность любви своей молодости – к Тусе Разумовской – жене и музе. Записки в "Дневнике одного года, или Монологе – 67" ("Нестрого как попало. Неизданное", М., 2013. Изд. Э.П.Казанджан), когда Данин лежал в больнице и ждал операции, говорят о том, как близки они друг другу по духу:
"2 апреля. Я держу в своей руку Туси. И почти неслышными голосами мы вспоминаем строчку за строчку пастернаковскую больницу:
"О, господи, как совершенны дела твои, – думал больной. – Постели, и люди, и стены, час смерти и город ночной!"
И снова:
"3 апреля. Ужасно жалко Тусю – ей все представляется обвалом, пожаром, землетрясением, непоправимостью".
"4 апреля. Снова держу руку Туси. И снова мы вполголоса вспоминаем Пастернака. Теперь – байроновские "Стансы к Августе".
Свидетельства любви и нежности к Тусе можно продолжать до бесконечности.
Не менее поразительна в Д.Данине его способность к долголетней дружбе. В ближайшем окружении Даниила Семеновича и Туси творческая элита обеих наших столиц – Маргарита Алигер, Юрий Герман, Лев Разгон, Юрий Трифонов, Борис Жутовский, в этот список входил также мой муж и вся наша семья. Данины дружат всерьез, вникая во все ваши заботы и проблемы, но больше всего ценят самоиронию и юмор. Вот как одна знаменитая поэтесса поздравляет с днем рождения не менее знаменитого прозаика:
" Ну что, Данька, допрыгался?! То-то! Я всегда говорила: это дело до добра не доведет. Теперь уж, валяй, прыгай дальше и прыгай весело, даже еще веселее. Ибо расстраиваться нам ни к чему, расстраиваться не приходится. Это все не что иное, как неизбежность странного мира (цитата из Данина, Т.В.). Будь здоров и смотри у меня. Целую тебя. Твоя скромная современница Маргарита Алигер".
И дальше Данин делает приписку: "Черт возьми, мы уже 30 лет(!) друзья-приятели. Придется прыгать дальше веселее".
Все это в том же монологе-дневнике 1967 года.
К сожалению, жизнь не позволила им слишком долго перебрасываться остротами и общаться в таком игривом тоне. Сначала у Маргариты Иосифовны умерла от лейкоза ее старшая дочь Таня. Потом застрелился А.А.Фадеев, с которым у Маргариты Иосифовны общая дочь Маша. А потом Маша покончила с собой самым ужасным способом. Рядом с Маргаритой Алигер все это время "тетя Туся" и "дядя Даня", каковыми они были с самого младенчества для этих несчастных девочек.
Бездетная чета Даниных обладала Божьим даром любоваться на чужих детей и любить их, как своих. Они обожают сына Юрия Германа, Алешу, так же как и жену Ю. Германа, Таню, и в самое тяжелое время, кончины Юрия Павловича, Данин с ними, в тогдашнем Ленинграде.
Когда у нас в 1961 году родился сын Максим, произошла рокировка с нашими визитами. Теперь уже не мы навещали Даниных в новой квартире на Аэропортовской, в кооперативном писательском доме, а они нас на Щукинском, где мы жили неподалеку от Курчатовского института.
Помню, я оставила Софью Дмитриевну с ребенком, а сама побежала хозяйничать на кухню. Вдруг она нас зовет:
– Ой, смотрите, смотрите! Он дрыгает ножками! А в тот раз, когда мы у вас были, он не дрыгал! – Хорошенький малыш и правда дрыгал ножками, как будто бы в подтверждение догадки Софьи Дмитриевны о том, что он растет и развивается.
К тому времени, когда у нас родился сын, мы с Юрой состояли в совершенно законном зарегистрированном браке. Мы жили с ним тогда в квартире его родителей на Ленинградском проспекте, и вдруг однажды в одно дождливое, промозглое утро он мне говорит:
– Собирайся скорее, Данины нас ждут!
– Что такое, почему Данины нас ждут?
– И не забудь взять с собой паспорт.
– Но куда мы идем?
– Сама увидишь.
И мы побежали. Оказалось, Юра подготовил мне сюрприз – поход в ЗАГС, где мы должны были сочетаться с ним законным браком. Софья Дмитриевна и Даниил Семенович уже ждали нас под дождем у дверей этого заведения на бывшей улице Горького. Им предстояло присутствовать на этой церемонии в качестве свидетелей. Данин был немного хмурый.
– Покажи-ка мне свои длани, – обратился он к Юре. – Сейчас на тебя наручники наденут. Хорошее дело "браком" не назовешь!
Сами они за всю свою многолетнюю совместную жизнь умудрилось так и оставаться незарегистрированными, однако с хозяйственным отделом Атомной энергии им. И.В. Курчатова не поспоришь. В то время Юра должен был получить от института жилье, и если ты зарегистрирован – значит – женат. А если – нет, тогда и разговор другой. Получишь комнату в коммуналке.
Между тем Софья Дмитриевна возмутилась:
– Даня, ну что ты несешь какую-то чушь! – и, кинув на него выразительный взгляд, пропела своим воркующим мелодичным голоском: – Ничего страшного, привыкнет!
С этим ее напутствием мы вошли в довольно-таки мрачное помещение, наполовину занятое разросшимся фикусом. Мы направились к столу, где восседала пожилая сотрудница данного заведения, которая поставила нам в паспорте печати и, с трудом поднявшись со стула, протянула нам через массивный казенный стол вялую ручку и произвела необходимые рукопожатия:
– Поздравляю с законным браком!
И под популярный тогда мотивчик, лившийся из заведенного на полную громкость патефона:
"Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня…", мы вышли на улицу уже законными мужем и женой.
Так, "заради" банальных практических соображений были преданы прекрасные идеалы Свободы.
Закупив какую-то скудную снедь в угловой "Кулинарии", мы отправились тогда еще на Малую Дмитровку к Даниным отпраздновать нашу свадьбу, – а там, как всегда, было душевно, тепло и уютно.
Вечером меня ждал еще один сюрприз. Моя милая, такая прогрессивная и современная мамочка, – она примчалась к нам в тот же день поздравить с "законным браком". Смотрю, входит в дверь, а в руках у нее ничего нет! Как-то это странно!
Раздевается, целуется с нами по очереди, и тут из своей сумочки достает такую маленькую старинную коробочку – сережки невероятной красоты и ценности. Известное дело, чем меньше на подарке навернуто всякого бумажного хлама, тем ценнее то, что внутри. Значит, и она, моя любимая мамочка, при всей широте взглядов, либерализме и толерантности, придерживала до поры до времени свой главный подарок и дожидалась того момента, когда мы официально оформим свое совместное существование. Так, на всякий случай.
Даниил Семенович Данин, в отличие от своей жены Туси, которую в основном волновала моя личная жизнь, интересовался также моими литературными делами. Поскольку он был с раннего детства "всезнайкой", он, конечно же, не мог пройти мимо такого явления, как роман Иво Андрича "Мост на Дрине" в 1961 году получивший Нобелевскую премию. Следующим после Бунина писателем, пишущим на одном из славянских языков. Данин прочитал "Мост на Дрине" в моем переводе и был восхищен этим произведением, яркостью созданной автором картины самобытной жизни Боснии, широтой исторической панорамы, нравственной чистотой героев повествования. Колоритностью легенд, связанных с этим одним из красивейших уголков южной Европы. А перевод нашел достойным того, чтобы, принимая во внимание и другие мои переводы с сербскохорватского, македонского, словенского языков, дать мне рекомендацию в Союз писателей, в который я была принята в 1973 году.
Данин также хотел все знать и про Максима, – что он читает, чем увлекается и кем скорее всего будет – физиком или лириком?
Как жаль, что Данин не дожил до того времени, когда можно было бы порадоваться успехам Максима Кагана: наш сын – доктор физико-математических наук, профессор и членкор РАН. И у него жена Таня и сын Саша.
Давно уже нет на свете Даниила Семеновича и Софьи Дмитриевны, но светлая память о них все жива. Этих людей просто невозможно забыть.
В окружении физиков.
Москва – Мюнхен.
У нас в доме Рудольф Мессбауэр впервые появился в 1974 году. Профессор Мюнхенского Технического Университета и первый в Баварии лауреат Нобелевской премии, полученной им в 1961 году, он приезжал в СССР для взаимодействия с нашими учеными, в том числе с моим мужем, который в те годы являлся (и является поныне) руководителем отдела теоретической физики Института Атомной энергии им. И.В.Курчатова. Насколько я могу судить, многолетнее сотрудничество Ю.Кагана и Р.Мессбауэра было весьма плодотворным.
Биография Рудольфа Мессбауэра (родился 31 января 1929 года), как многосерийный фантастический сериал, который длится и длится всю жизнь. Известно высказывание П.Л.Капицы: выдающийся ученый говорил, что в России надо жить долго, чтобы состоялось все, что должно состояться. Сам П.Л. Капица получил Нобелевскую премию в 1978 году, когда ему было 84 года. Но это у нас, в России.
К Рудольфу Мессбауэру всемирная известность пришла в ранней молодости, – в то время ему было немногим больше тридцати, и он был обречен нести этот венец, а может быть и вериги, до конца своих дней.
Выходец из семьи фототехника Людвига Мессбауэра, начальное образование Рудольф получил в Мюнхене, в своем родном городе, и рано избрал путь ученого, не без сожаления оставив мечту о профессиональной карьере пианиста. Но всю жизнь при первой возможности садился за рояль. Он играл, целиком отдаваясь музыке, и как бы уносился куда-то далеко от окружающей действительности. Это хрупкое состояние отрешенности от бытия земного передавалось и нам, когда мы слушали его, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть охвативший его порыв вдохновения.
Продвижение к вершинам славы началось у Рудольфа с первых шагов освоения научных знаний, – сначала это было блестящее окончание Мюнхенского Технического Университета (в ту пору Института). Затем он работает в Институте медицинских исследований общества Макса Планка под руководством профессора Майера -Лейбница и защищает докторскую диссертацию. И, наконец, по приглашению Ричарда Фейнмана он переезжает в Калтех, Калифорнийский Технологический Институт, где продолжает экспериментальные исследования ядерного резонансного поглощения у-лучей, которые приводят ученого к открытию эффекта, названного его именем. Это открытие было отмечено высшей научной наградой, и в 1961 году Рудольф Мессбауэр становится лауреатом Нобелевской премии.
Здесь же, в Калифорнийском Технологическом Институте, он получает профессорское звание.
Возвращение Мессбауэра в 1965 году в Германию, было встречено с большим энтузиазмом. Он занял должность руководителя научной программы Мюнхенского Технического Университета. Немецкое правительство с необыкновенной щедростью отметило это событие, выделив средства для постройки нового корпуса Университета и для приглашения на работу в нем еще десяти профессоров. Вслед за Рудольфом Мессбауэром некоторые ученые немецкого происхождения также вернулись к себе на родину, и это возвращение стали называть "вторичным эффектом Мессбауэра".
Кроме нескольких лет, проведенных в Гренобле, в Институте им. Макса фон Лауэ и Поля Ланжевена (1972-1977 гг.), в должности директора, он вплоть до своей отставки трудится в Мюнхенском Техническом Университете, сотрудничая со многими странами и принимая участие в экспериментах по обнаружению нейтринных соединений в Гесгене и экспериментах по изучению солнечных нейтрино в подземной лаборатории Гран-Сассо в Италии.
Желание сотрудничать с советскими учеными в семидесятые-восьмидесятые годы, то есть в самый разгар "холодной войны", было отражением взглядов ученого, считавшего науку достоянием всего человечества, а обмен информацией – залогом безопасности планеты.
– Ну, вот, кажется, я от него благополучно оторвался! – с таким возгласом к нам в дом входил наш друг Рудольф, быстро освоившись со всеми способами передвижения по Москве, где он стал нередко бывать. Расшифровать этот возглас нам было не трудно. Все дело в том, что Мессбаэру, как официальному лицу, приглашенному АН СССР, по статусу полагался так называемый "сопровождающий", т.е. такой товарищ, который должен был неотлучно находиться при нем, пока его подопечный не уляжется спать в свою кровать в номере гостиницы "Академическая". Этого товарища, насколько я припоминаю, звали Герман. А как же иначе, История – она ужасно ехидная особа и никогда не упустит возможности подмигнуть нам лукаво. Надо сказать, что этот Герман казался мне тогда вполне приятным малым, – кандидат физико-математических наук, прилично знающий немецкий. Он был совершенно адекватным компаньоном для того, чтобы сопровождать в поездках по незнакомому городу высокого гостя и ограждать его от возможных назойливых приставаний где-нибудь на улице или в холле гостиницы. Но все дело в том, что Рудольф Мессбауэр был от природы весьма сообразительным и на второй день пребывания в Москве прекрасно освоился с тем, как надо ездить в метро, каким транспортом добираться к своим знакомым, и прочее. Он быстро подучил немного нашу азбуку "кириллицу" и мог прочитать вывески, названия улиц, а также заголовки газет. При этом намерения у них с Германом были диаметрально противоположные. У Германа была одна забота – ни на минуту не упускать из виду Рудольфа, а Рудольф только и мечтал, как бы от Германа оторваться и смыться в неизвестном направлении. И вот вам еще один эффект Мессбауэра – он в свободном плавании и очень доволен собой. Эта игра с Германом – на вылет – продолжалась у них постоянно, и, конечно, чаще всего в выигрыше оказывался Рудольф! Соперничать с ним Герману приходилось все трудней, и трудней.
В тот день, когда Рудольф впервые переступил порог нашего дома, Юра представил ему меня:
– Вот моя жена Таня. Она переводчица.
– Переводчица, как интересно. Вы случайно не знаете сербскохорватский язык? – просто так, наугад, спросил меня Мессбауэр.
– Представьте себе, я как раз перевожу художественную литературу именно с этого языка.
– Да что вы говорите! А вам такое имя, как Иво Андрич, случайно не известно?
– А как же!
– И вы знаете его роман "Мост на Дрине"?
– Еще бы мне его не знать, если я как раз сейчас работаю над переводом этого романа. И его оригинал лежит у меня на столе.