Доннер оказался последователен в своих словах и действиях. В подтверждение сказанного им в 1977 году он после моего матча с Карповым в Багио выпустил книжку, где добросовестно переписал все околошахматное вокруг матча на Филиппинах, всю грязь, которой полила меня, беженца из СССР, советская пресса. Ему бы, западному гражданину, моему боевому соратнику - сколько турниров мы играли бок о бок! - защитить меня, жителя Голландии, от грязных потоков лжи, пущенных из Москвы! Но на такое деяние у большого, физически сильного человека Доннера не хватило силы характера. Я написал ему письмо, открытое письмо. Оно было напечатано в газете "Фолькскрант" под заголовком "21 вопрос и одно спасибо гроссмейстеру Доннеру". В письме я объяснял Доннеру, что он не имел права с расстояния 12 000 километров безапелляционно судить о матче, не имел права и переписывать советскую точку зрения. А закончил письмо огромным "спасибо!" от лица советских…
Я вспомнил еще одно высказывание Б. Ларсена о Доннере: "Все, что он рассказывал, было исключительно интересно, но все - неправда!" К сожалению, далеко не все голландцы познакомились с этим высказыванием Ларсена. Зато на склоне лет, будучи неизлечимо болен, будучи навсегда прикован к больничной койке, Доннер начал писать. И в тот год был признан лучшим голландским писателем года!
Глава 23 ГОД 1979
Сеансы одновременной игры сотни лет служат для популяризации шахмат, для демонстрации искусства ведущих мастеров и гроссмейстеров, а также как практические уроки для людей, желающих овладеть тонкостями игры. В последнем случае им теперь представляет серьезную конкуренцию компьютер. Со многих точек зрения использовать компьютер удобнее, чем быть участником сеанса гроссмейстера. Дешевле тоже. Но компьютер пока что сеансов не дает. И вообще, при игре против машины отсутствует довольно важный компонент - человеческий контакт. Рядовой шахматист начала XXI века с удовольствием садится играть против человека, обладающего высоким шахматным званием.
Вообще, гроссмейстеры не любят, когда в группу участников обычного сеанса вклиниваются несколько сильных игроков. Гроссмейстеры иногда дают сеансы мастерам, но с часами на каждой доске, чтобы и участник сеанса, и сеансер могли при случае подумать несколько минут, а то и больше над ходом. Однако у меня случались сеансы без часов, где все как один участники были высокого класса. Я никогда не был быстрым сеансером, а с годами стал еще медленнее. Запомнился сеанс в Лондоне после гастингского турнира 1975-76 года. Я встречался с юниорами. Помнится, ту школу возглавлял Леонард Барден. О том, что лондонские юноши сильны, шахматный мир узнал через десяток лет. Помню, мой сеанс продолжался 7 часов 15 минут. Помню, было 30 досок; я сделал 12 ничьих и проиграл единственную партию ребенку по имени Найджел Шорт. Партии этого сеанса не сохранились. Еще помню одну фразу, которую я сказал после сеанса: "Если человек способен получать удовольствие от тяжелого труда, то это случилось со мной сегодня!"
Запомнилось мне посещение Барселоны. Я приехал в главный город Каталонии, чтобы получить присужденный мне за 1978-й год "Оскар". Мне сказали, что по традиции я должен дать сеанс. Я забыл спросить, какой состав меня ожидает. Сеанс был на 25-ти досках. По-видимому, против меня играли (без часов, конечно) лучшие шахматисты Каталонии. Сеанс продолжался 8 часов. И я выиграл его со скромным результатом 13:12.
История эта имела занятное продолжение. Примерно через полгода меня пригласили в Барселону сыграть в круглосуточном блице. Я приехал. Подавляющее большинство участников были испанцы - я не помню ни одного иностранца в турнире. Согласно системе турнира, если игрок выигрывал, то он сразу получал нового партнера; проигравшему приходилось иногда подолгу ожидать следующего противника. Я сыграл больше всех партий - я выиграл все 93! Я чувствовал, что по несколько раз я прибил всех участников моего сеанса. Это было удовольствие! Приза за свою победу в турнире я не получил - кассир с деньгами бежал! И тем не менее, от двух посещений Барселоны в том году у меня остались приятные воспоминания…
Возможно, в годы 1979-81 моя шахматная форма была на высшем уровне. Я разделил 1-е место в двух турнирах: в Аргентине с Майлсом, в Бразилии с Любоевичем, выиграл классный турнир в Южной Африке. Мне следовало бы быть поосторожнее с сеансами. Я вскоре заметил, что очень устаю от них. В 1982-м году был такой случай. Накануне турнира "Ллойд-банк" я снова давал сеанс лондонским юниорам. В турнире я сыграл слабо. А в одном из туров я проиграл юноше, которого обыграл в сеансе…
Возвращаясь к 1979 году - я снова давал сеансы в Штатах, а закончил их, казалось бы, естественно: остановившись в Калифорнии, я записался на участие в турнире в Лон-Пайне. И это оказался мой единственный неуспех в том году - я остался без приза…
Глава 24 БОЙКОТ
С момента моего бегства было ясно, что советские постараются со мной дела не иметь. Их нужно заставить! Попытка изгнать меня из официальных соревнований на первенство мира была предпринята, но благодаря твердой позиции президента ФИДЕ Эйве успеха не имела. Что касается других соревнований, то поскольку жестких правил оформления приглашений на них не существовало, у советских оставалась большая свобода рук для всяческих махинаций. В Советском Союзе приглашения на соревнования приходили не на дом шахматистам, а в федерацию, а у нее был свой план - кого и когда посылать на турниры за рубеж. Приказ бойкотировать меня пришел из верхних эшелонов власти СССР, но если западные люди с пристрастием запрашивали советских шахматных функционеров - почему советские не приезжают на турнир, Батуринский, Крогиус отвечали брехней, будто гроссмейстеры сами не желают иметь со мной ничего общего. Бойкот был очевиден. ФРГ, Франция, Канада, Голландия, Югославия поддались бойкоту, кто полностью, кто частично. США, Испания, Италия, Швейцария не уступили своих позиций.
Советским удалось и некоторых своих сателлитов в Восточной Европе принудить к бойкоту. Все шло тихо мирно, пока однажды организаторы одного турнира не встретили сопротивление, бойкот, силы которого они не предвидели. Организаторы из Баня-Луки прислали мне приглашение уже в Багио. Потом, в конце года, когда я находился в Белграде, они посетили меня и уговаривали принять это приглашение. Наконец, я согласился. Организаторы в письменной форме сердечно поблагодарили меня за согласие участвовать. Но не прошло и месяца после того, как они объявили о моем участии, как они прислали мне письмо, где с огорчением между строк сообщали, что вынуждены аннулировать приглашение, ибо "слишком много иностранных игроков собирается отказаться играть в турнире, если Вы там принимаете участие". Эта история получила всемирную огласку. Но не изменила ситуацию. Сколько бы советских ни ругали, в принципиальных, политических вопросах они были непоколебимы. Согласно подсчетам статистиков, за семь лет я пропустил 43 крупных международных соревнования…
Не все было просто с бойкотом. Вот для иллюстрации случай, правда, один-единственный, когда вышло наоборот. На турнир в Биле 1979 года пригласили меня, а также моего старшего секунданта Р. Кина. Когда выяснилось, что Кин нарушил контракт, предал мои интересы, мне стало неприятно оказаться с ним в одном турнире. Я сообщил об этом организатору соревнования Г. Сури. Ему, естественно, было важнее иметь участником меня, нежели Кина, и он сообщил англичанину, что отказывает ему в участии. Кин разозлился. Он постарался раздуть эту историю на весь мир. "Бойкот" было слово, которое он чаще всего употреблял. Слово в данном случае бессмысленное. Контракт на участие в турнире в Биле еще не был заключен с Кином, а он уже требовал от Сури 10 000 швейцарских франков за нанесение морального ущерба. Жаль, что гроссмейстер Кин бросил практические шахматы - ведь он прекрасно владел искусством блефа!
Посмотрите все-таки на эту историю с моих позиций: человек меня, мягко говоря, обидел; естественно, я не хочу его видеть каждый день! А люди, меня уважающие, склонны были скорее разделить мои чувства, чем точку зрения Кина…
Но что касается советского бойкота, то его пружины вскрылись, когда Романишин и Юсупов нечаянно приехали на турнир в Лон-Пайне (США), где я уже находился. Советская разведка пристально следила за моими передвижениями по миру. Но темп моей шахматной жизни в этот момент превзошел все возможное. Из посольства в Вашингтоне отправилась телеграмма в Москву о моем неожиданном появлении. А оттуда - бумага в центральный орган власти СССР - ЦК КПСС с просьбой разрешить гроссмейстерам сыграть в опене. Понадобился многоступенчатый обмен телеграммами, письмами, и, наконец, ЦК КПСС милостиво разрешил гроссмейстерам участвовать бок о бок со мной в турнире. В одном из последних туров я встретился с Юсуповым и обыграл его. После игры мы не анализировали партию с партнером, как обычно - я ушел. Многие западные шахматисты были шокированы моим поведением. Они не поняли, что на совместный анализ тоже требовалось разрешение высшего органа власти Советского Союза… Я выиграл этот сильный опен-турнир. А упомянутые документы (один из них вы найдете в конце главы) были выкуплены мной из канцелярии ЦК КПСС в 1994-м году.
Часто задают вопрос: "Как случилось, что в Советском Союзе появилось столько сильных шахматистов?" А скажите, обсуждал ли когда-нибудь британский кабинет министров - поехать ли Найджелу Шорту на турнир в Вейк-ан- Зее? Были ли в Бундестаге дебаты по вопросу поездки гроссмейстера Унцикера на турнйр в Даугавпилс?!
Я не рассказал об отношении английской федерации к советскому бойкоту. Скажем так: она старалась ему не поддаваться. За одним-единственным исключением. Был международный турнир в Лондоне в 1982 году. Сильнейшие английские шахматисты получили приглашение играть там. Все, за исключением проживавшего в Лондоне моего друга Майкла Стина. Был ли это жест английской федерации сделать приятное советским, и если так, то кто надоумил их сделать такой жест - Кин, Кампоманес или Батуринский - осталось невыясненным. Но Стин этого оскорбления не вынес. Вскоре он бросил шахматы. И не прошло и года, как перестал горевать об этой потере…
Глава 25 ГОДЫ 1979-80. ОПЯТЬ ОТБОР
Я написал книгу о матче в Багио по горячим следам. Я не знал многих деталей, сопутствовавших матчу. Что для обеспечения успеха советскому чемпиону на Филиппины было послано 17 офицеров КГБ, как сообщил в 1998-м году перебежчик из КГБ Митрохин. Не знал, разве только догадывался, что ставкой в этом матче была жизнь - в случае выигрыша я был бы умерщвлен, к этому было все подготовлено. Это поведал мне Таль в 1990 году. Но что я точно чувствовал - что матч был не шахматным, а политическим событием. Это был поединок советского военизированного отряда с чуждой, заведомо антисоветской группой. При молчаливом нейтралитете всего остального мира. Где политическое всячески выпячивалось руководителями советского отряда. И поэтому, именно поэтому! - я должен был написать книгу о матче и назвать ее "Антишахматы", чтобы показать миру: для СССР политика - главное, чем бы его люди ни занимались, и шахматы, невинные шахматы - это тоже проводники политики Советского Союза, политики навязывания своего влияния по всему миру. И я написал книгу. Тем более что в моей борьбе против советской машины была своя героика, накал борьбы, сопротивление, которого никак не ожидали с советской стороны. У меня были основания похвастаться своей шахматной силой, своей стойкостью как личности. Что я и сделал.
Прошло два года. Я снова играл в отборочных соревнованиях на первенство мира. Практическая сила моя несколько снизилась. Сказывался возраст, а также напряжение, которое мне пришлось выдержать в 1978 году. Но счастье было на моей стороне. Я снова встретился с Петросяном. Похоже, господь Бог не оставлял его своим вниманием, продолжал награждать Петросяна за его старания изгнать меня из Советского Союза. Этот титанический труд увенчался успехом, зато теперь Петросяну, уже вторично, пришлось повстречаться со мной на Западе.
Петросян был по-прежнему силен. Он переигрывал меня. Как отметил главный судья матча Голомбек - в первой половине миттельшпиля. Главный судья считал, что в какой-то момент Петросян стоял на выигрыш в 4, 5, 6 и 7-й партиях. Но регулярно моему противнику не хватало энергии на пятый час игры. И здесь я переигрывал его. Я выиграл 5-ю и 9-ю партии и со счетом 5,5:3,5 матч.
Забегу на несколько лет вперед. Весной 1984 года в Таллине проводился международный турнир, где Петросян принимал участие. Был там и журналист из Ленинграда Александр Геллер. Петросян был плох, ему оставалось жить недолго. Каким-то обостренным чувством умирающего он ощутил, что Геллер - мой человек (называйте как хотите - друг, однокашник). Петросян пришел к нему и извинился за все то, что он мне в жизни причинил. Видимо, я был несправедлив - была у человека совесть!
Следующим моим противником был, как и три года назад, Лев Полугаевский. Все какие-то звери мне попадались на пути - не по имени же месопотамской реки был назван Тигран Петросян! Матч проводился в Буэнос-Айресе под предводительством главного судьи Мигеля Найдорфа. Мы играли в прозрачной кабине, сделанной из пуленепробиваемого стекла - новшество для шахматных соревнований. Обеспечить безопасность участников в наше тревожное время - это проблема. Стеклянная кабина - это дороговато. Но зато самим фактом установки кабины подчеркивалась политическая важность матча.
Матч получился трудный. Если в 1977 году мне удалось практически после пяти партий решить матч в свою пользу, то теперь игра шла очко в очко. По ходу матча возник один вопрос, который я попытался решить с советской группой. Группа эта состояла из четырех человек (тренеры Свешников, Багиров, руководитель делегации Серов). Моя группа состояла даже из шести человек - Стин, Сейраван, Петра, юрист - шеф группы, пресс- атташе Э. Штейн. Мы играли по старой формуле - три дня игры, день доигрывания, два дня игры, день доигрывания, выходной. Доигрывание бывало не всегда. Тогда такой день становился днем отдыха. Между тем, все члены групп получали деньги ежедневно на питание и карманные расходы. Разница заключалась в том, что свою группу я оплачивал сам, в то время как советские оплачивались деньгами правительственными, или, точнее, Спорткомитета СССР. Естественно, я был заинтересован сократить время матча, по возможности сделать игровыми освобождавшиеся дни доигрывания. Некоторые проблемы возникли бы у организаторов, поскольку тогда дни игры не являлись бы строго фиксированными, но те были согласны. Против новшества решительно выступила советская сторона. В советском обществе поговорка "солдат спит, а служба идет" хорошо прижилась. Деньги от командирующих организаций, так называемые "суточные", никогда не подлежали возвращению властям. Эта сумма рассчитывалась заранее в кабинетах в Москве и была основной статьей дохода путешествующих на Запад простых советских людей. Я посмел замахнуться на "святое" - на их твердые заработки. И они дали мне отпор…
У меня был минимальный перевес в матче. Приближалась последняя, 12-я партия матча. К этой партии Полугаевский подготовил сногсшибательную новинку. Споры о ее практической силе продолжались и 25 лет после окончания этой партии. Мне не удалось уравнять шансы. Белые уже были близки к выигрышу. И тут Полугаевский снял пиджак! В Советском Союзе была в то время популярна песня, сочиненная Высоцким - песня о Фишере. О том, как за шахматной доской с Фишером оказался боксер, как, угрожая американцу физической расправой, "даже снял для верности пиджак!" - он заставил Фишера согласиться на ничью. Так я и понял жест Полугаевского - как знак его явного превосходства. Партию я не спас. Счет сравнялся. Закончилось основное время матча. Мы стали играть дальше по две партии - до первой победы.
Одновременно с этим матчем в Европе игрался матч Хюбнера с Портишем. Их партии публиковались в аргентинской прессе. По привычке просматривая аргентинские газеты, я обнаружил интереснейшую новинку, примененную Портишем. Хюбнеру, игравшему белыми, с трудом удалось свести партию вничью. Тут же, в 14-й партии я эту новинку применил. Оказалось, что советский гражданин Полугаевский не имел привычки просматривать аргентинские газеты. Он не сумел уравнять белыми игры. За полчаса до конца партии я снял пиджак. Публика неистовствовала - она по достоинству оценила мой жест. Я выиграл партию, а с ней и матч.
В финальном матче претендентов мне предстояло играть с Робертом Хюбнером. Вообще, у нас были неплохие отношения. В 1978 году, накануне Багио, он приезжал ко мне помочь в подготовке к матчу. А когда-то, в 1973-м, мы играли тренировочный матч. Шахматист крепкий, солидный, он, однако, иногда распускает свои нервы. Известно было, например, что в 1971 году он покинул Севилью, не доиграв матч с Петросяном. А в 1983 году он сыграл вничью матч со Смысловым, но отказался присутствовать при процедуре в казино - кто окажется счастливее на зеленом поле и таким образом будет признан победителем в матче. Вероятно, в той ситуации я поступил бы точно так же…
Наши отношения, повторяю, были нормальными. Но из-за спины Хюбнера выглядывало лицо его спонсора и руководителя его группы Вильфрида Хильгерта, человека, с которым я поссорился накануне матча в Багио. Я работал у него в 1977 году, жил по соседству в Кельн-Порце, но разошлись мы как-то не по-хорошему, с обидой друг на друга. И одной из причин, похоже, было слабое знание мною немецкого языка. Ясно, что присутствие Хильгерта накаляло довольно мирную с первого взгляда обстановку матча…
С самого начала поединка некоторый перевес был на стороне Хюбнера. Он выиграл первую партию и большую часть матча вел в счете. Мне игралось нелегко - инициативу Хюбнера в игре белыми было трудно нейтрализовать. Но случилось, что в одной, отложенной с его преимуществом партии Хюбнер, упорно разыскивая путь к выигрышу, допустил грубейшую ошибку и вынужден был сдаться. А в другой партии, отложенной в довольно сложном положении, перевес был на моей стороне. Но она так и осталась неокончена, эта партия. Неожиданно, при равном счете в матче, Хюбнер покинул Меран. Причины его бегства, кроме вышеупомянутого грубейшего зевка, мне остались неизвестны. А Хюбнеру вряд ли когда-нибудь захочется копаться в негативных воспоминаниях…
Летом я участвовал в двух турнирах, которые рассматривал как тренировочные к матчу с Карповым. Турнир в Лас-Пальмасе выиграл Тимман. Я проиграл важные партии Тимману и Ларсену. Турнир в Баден-Бадене выиграл Майлс. Своей игрой в обоих турнирах я был недоволен.