Вообще, советские власти были заинтересованы, чтобы советский народ поменьше выезжал за пределы страны, чтобы не имел возможности сравнивать свою жизнь с жизнью других стран и народов. Намеренно плохо было поставлено изучение иностранных языков, советский рубль нельзя было обменять на другие деньги. Трудно было представить себе, как можно посетить другую страну без помощи советских государственных учреждений. Оформление выездов за границу было многоступенчатым и строго секретным. Конкретно - сперва шахматная федерация рекомендовала шахматиста на выезд, а потом его проверяли: в его спортивном обществе, в райкоме компартии, в Спорткомитете СССР, в Комиссии по выездам ЦК КПСС. И если где-то случалась заминка, где- то кто-то выступал против рекомендованного на выезд - проверить это, устранить проблему было невозможно. Что касается меня, то я не без основания опасался, что кто-то в шахматном мире регулярно вставляет мне палки в колеса…
С большим трудом мне, двукратному чемпиону СССР, удалось осенью 1963 года вырваться на турнир на Кубу. Очень помогло мне прорвать заслон мое спортивное общество "Труд" и шахматный руководитель "Труда" Григорий Гольдберг.
Турнир был трудным, но я его все-таки выиграл. А помимо турнира была масса впечатлений. И политических уроков…
Как-то ночью нам с Талем захотелось чего-нибудь поесть, выпить. В сопровождении советника посольства Симонова мы разыскали расположенный прямо на улице бар. Хозяин, обслуживая нас, спросил, кто мы такие. "Nosotros somos especialistas checoslovako", - ответил Симонов ("чехословацкие специалисты"). Мы спросили - почему он так ответил? "Видите ли, сейчас три часа ночи… Советские ответственны за все!"
А вот еще одна история - так сказать, предмет для размышления. Я делал успехи в испанском языке и частенько бывал переводчиком у Таля и Геллера. Но вот в вестибюле отеля меня встретила молодая интересная женщина. Я узнал ее - она бывала на турнире.
- Я хотела бы сегодня вечером увидеться с Талем, - сказала она.
- Это невозможно, у него вскоре встреча с Симоновым.
- О, я знаю Симонова, скажите ему, что вечером мне нужно видеть Таля, и проблема решена.
- Нет, если уж Таль встретится с вами, то в посольстве знать об этом не должны.
- Но почему?! Ведь мы, я и моя подруга, коммунистки, мы поддерживаем вас!
На этот вопрос я замялся с ответом. Действительно, почему?
- Ну, у советских особые правила поведения, им нельзя за границей…
- Но ведь Спасский, который был здесь в прошлом году, встречался с девушками!
- Вот поэтому его и нет здесь сейчас, в этом году.
- Что же это такое?! - возмущенно воскликнула она. - Запрещено любить?!
Да, "prohibido amar"… многое было "prohibido" в Советском Союзе…
Шахматы на Кубе курировал тогда министр индустрии Эрнесто Че Гевара. Он произвел на меня неплохое впечатление - вел себя довольно естественно, не кичился своими регалиями. Три раза он играл со мной в сеансах. Руководитель шахматной федерации Кубы Барерас приходил ко мне, просил сделать ничью с Геварой, но я был непреклонен. Я обыграл его все три раза. Таль вспоминал потом, мол, после одного сеанса я сказал, что был близок сделать ничью со знаменитым человеком, но, "к сожалению, он понятия не имеет о каталонском начале!"
Трудный турнир, не слишком здоровый режим в течение того месяца - баккарди, сигары, напряжение 21-й партии - все это плохо на мне отразилось. У меня открылась язва желудка. Пришла пора участвовать в важном, отборочном чемпионате СССР, а я находился на диете. Ну весь турнир я держался, был в верхней половине таблицы, но на финише впервые в жизни не выиграл, как обычно, последние две партии, а проиграл их…
Дополнением к чемпионату был задуман зональный турнир. Там должны были играть 6 победителей первенства, Смыслов - ради него эта система и устраивалась, чтоб ему не выступать в чемпионате СССР, - а восьмым участником, "за совокупность успехов" допустили меня. И вдруг накануне турнира Смыслов написал заявление в шахматную федерацию СССР с просьбой допустить его прямо в межзональный. Федерация не удовлетворила его пожелание. Тогда Смыслов пошел выше, к друзьям в правительстве. Крутые люди в руководстве страны вынесли решение: прихоть экс-чемпиона мира удовлетворить, а председателю федерации Б. Родионову вынести выговор за неправильное поведение. Возмущенные участники зонального решили объявить забастовку - не играть. Но нашелся штрейкбрехер. Спасский отказался поддержать забастовку, наложив таким образом вето на готовое вспыхнуть восстание. Жаль! Молодой Спасский был целиком под влиянием Бондаревского - циника, сталиниста…
Занимательная личность - Смыслов. К помощи своих болельщиков в правительстве он обращался не раз. И всегда с успехом. Охотно занимал места, ему не предназначенные, выталкивая оттуда своих товарищей-гроссмейстеров. В 1968 году он вытолкнул из олимпийской команды Таля, в 1976 году из межзонального турнира - Г. Кузьмина. Нужно, наверно, очень верить в свои неписаные права, в свою исключительность, чтобы так всех отталкивать. А в марте 1977 года, когда Советский Союз уже вовсю бойкотировал меня - он встречался со мной, пожимал мне руку при встрече. Было очень приятно, но меня не покидала мысль: чтобы так себя вести, нужно тоже верить в свою исключительность… Но вот однажды, когда мне захотелось ему помочь, подарить какую-то мелочь, я заметил в его ответном поведении недоверие - что-то, что напомнило мне мою историю с долотом… Видите, человеческое существо - нечто очень сложное. Красок семи цветов радуги не хватает для его описания.
Я проиграл зональный турнир. Запомнилась мне там блестящая партия, выигранная у меня Штейном. Талантливый человек покинул этот мир, не достигнув сорока лет. А теперь так не атакуют - предпочитают жертвовать чужие фигуры, а не свои… Этой партии не повезло. После моего бегства все, связанное со мною, старались искоренить из памяти людей. Книги, где упоминалось мое имя, изымались из библиотек и не принимались в букинистических магазинах, сыгранные мною партии перестали публиковать. И эту партию тоже…
Где-то в начале 1963 года я задумался о преимуществах и недостатках своего защитного стиля. Не с точки зрения практической; меня волновали, скорее, философские, психологические аспекты. Защищающийся шахматист намеренно передает инициативу противнику, действует, приспосабливаясь к нему, вынужденный отвечать на каждую агрессивную задумку противника. Стиль шахматиста должен бы соответствовать характеру, отражать его особенности. Мне было ясно, что в жизни я совсем не такой, как в шахматной игре. Я активен, не скрываю своих намерений, я агрессивен! Видимо, меня неправильно обучили играть, мне пора переучиваться! Бороться за инициативу в партии, а не только обезоруживать ее. Навязывать противнику свою волю! На длинном отрезке времени это, бесспорно, должно было принести и практический успех.
Я стал учиться играть активно. Проходили годы. Вероятно, я так и не развил искусство борьбы за инициативу до того уровня, как хотелось бы, по-прежнему защитные ходы находились легче, быстрее, чем активные, но игра более-менее выровнялась. В очередном чемпионате страны я уже играл чуть по-другому, чем в 1960 году, и с легкостью занял первое место!
Еще во время чемпионата я получил письмо с приглашением принять участие в апреле в сильном турнире в Загребе. Я хотел туда поехать. Но в шахматной федерации решили по-другому: через 10 дней я должен был отправиться на турнир в Венгрию. Нормальному человеку нетрудно себе представить, что в феврале можно сыграть в Венгрии, а в апреле - в Югославии. Но в среднем советский гроссмейстер имел два выезда за границу в год. Ясно было, что в моем случае одна поездка исключает другую. Я был настроен ехать в Югославию. Меня вызвали в Спорткомитет. Зам председателя Казанский говорил красиво: "Вы понимаете, в Будапеште прошли советские танки. Вам, чемпиону страны, поручено, образно говоря, прикрыть своим телом дыры в домах, проделанные ими". Но я наотрез отказался. В Венгрию я не поехал, в Загреб меня не послали тоже.
Зато турниры в пределах СССР были мне доступны. Турнир в Ереване, столице Армении, был задуман, чтобы чествовать чемпиона мира армянина Петросяна. Он подбирал участников, назначал время турнира, судей, место игры. Он должен был выиграть этот турнир. Несколько опрометчиво он включил в число участников трехкратного чемпиона СССР. Борьбы не получилось. Я без труда занял первое место, опередив на очко Петросяна и Штейна. Ну, что тут поделаешь?! Кое-что, конечно, можно было сделать, чтобы испортить настроение победителю. Жена Петросяна позвонила моей жене и с удовольствием сообщила, что во время турнира у меня была любовница… А я за эту сплетню расплатился с Петросяном. В традиционном матче Ленинград - Москва в конце года я выиграл у Петросяна обе партии.
Несмотря на то, что "Родина-мать" относилась ко мне с каждым годом все хуже, я по- прежнему держался за нее, как грудной ребенок. Летом 1965 года проходило командное первенство Европы в Гамбурге. После него ряд шахматистов пригласили дать сеансы. Мы с Геллером отправились в маленький городок на севере Германии. Нас встретил организатор - пожилой человек, который знал русский язык; он выучил его, слушая радио. Мы разговаривали втроем по-русски. Но, уяснив, что экономист с Дерибасовской не силен в языках, немец перешел на английский и прямо в присутствии Геллера предложил мне остаться в Германии, пообещал оказать помощь в моих первых шагах в новую жизнь. Я ответил ему, что шахматисты в СССР - очень привилегированные люди, и в мягкой форме отклонил предложение. Что сказать по этому поводу?! Не созрел еще я политически, не использовал удобнейший момент…
Шахматист все же мыслит весьма логично. Явно или подсознательно. Коль скоро я отказался бежать из страны, я по приезде предпринял шаги, чтобы облегчить себе оформление выездов за границу. Я вступил в компартию!
Глава 6 ГАВАНА, СУС, АМСТЕРДАМ. СОБЫТИЯ ШАХМАТНЫЕ И НЕ ТОЛЬКО…
Мне довелось побывать на Кубе трижды: в 1963, 66 и 69 годах. И с каждым приездом я замечал: Кубе все труднее поддерживать свое экономическое положение, жизнь на Кубе все тяжелее для народа. Что ж, Куба сама выбрала свой путь - она с Советским Союзом, она зависит от него…
Олимпиада на Кубе 1966 года. Соревнование проводится под покровительством правительства Кубы, при его всяческой и, конечно, финансовой поддержке. Команда СССР живет в отличном отеле "Гавана Либре", в прошлом "Гавана Хилтон", у команды отличный переводчик - личный переводчик с русского Фиделя Кастро. Правда, перед самым началом игр случилось чрезвычайное происшествие. Мы с Талем ночью - конечно, без ведома и разрешения начальства - решили погулять. Зашли вместе с кубинскими шапочными знакомыми в ночной бар; и здесь, в то время, когда Таль танцевал с молодой кубинской женщиной, его ударили по голове бутылкой! Окровавленного Таля и меня привезли в больницу, туда же под утро приехал и переводчик. Талю промыли рану над глазом, наложили швы. Всех, кто был в баре - 43 человека - отправили в кубинский комитет безопасности. Один юноша сознался, что нанес удар из ревности. А в отеле с утра - заседание команды. Таль получил свое за непослушание - могучий удар, как вы понимаете, читатель. А критикуют меня - ослабил команду накануне решающих встреч: вечером матч с Монако… Таль вышел на игру в четвертом туре. Все еще нездоровый, в темных очках, он показал абсолютно лучший результат Олимпиады - 9,5 из 11-ти. Но ни ему, ни мне злопамятное КГБ этой истории не простило…
Шахматные события на Олимпиаде оказались не менее захватывающими, чем наша частная жизнь. Американский департамент на время ослабил культурную блокаду Кубы. Команда США во главе с Фишером прибыла в Гавану. В те годы Фишер не играл по пятницам и субботам, и организаторы Олимпиады, высокие правительственные чиновники обещали ему, что его требования в отношении переноса важных партий на другое время будут удовлетворены.
Приближался решающий поединок Олимпиады СССР - США. Выпало играть в субботу. Американцы просили отложить начало партии Фишера на несколько часов, чтобы он мог принять участие в матче. Наша команда собралась на экстренное заседание. Руководителем команды был Алексей Серов, работник аппарата КПСС. Поскольку он был с шахматистами в первый раз, он слабо представлял себе шахматные дела. Его помощником и главным советником был тренер команды И. Бондаревский. Человек резкого характера, он твердо усвоил принцип молотово-вышинской школы в переговорах с иностранцами: "Поскольку мы, то есть Советский Союз, сильнее всех на свете, мы не принимаем никаких условий - мы навязываем их!" Мне уже приходилось бывать под его началом в делегациях, приходилось оспаривать его точку зрения и даже выигрывать в споре. Я утверждал: "Раз мы наголову превосходим всех в шахматах, то без ущерба для себя можем и должны принимать компромиссные предложения иностранцев". Итак, на заседании главным оратором был Бондаревский, а возражал ему я. Остальные молчали. Цвет и гордость советского народа - Петросян, Спасский, Таль, Штейн, Полугаевский, Болеславский - сидели рядышком, опустив глаза в пол. Они не имели, да и не хотели иметь свое мнение по этому вопросу! Это их не касалось! Бондаревского поддерживал Серов, а меня - никто. Сталинцы без труда победили. В назначенное время советская команда пришла на игру, а американцы в полном составе не явились. Газеты протрубили о блестящей победе советских со счетом 4:0. Но дело этим не кончилось. Как же так?! Не успела Куба наладить нормальные отношения с Соединенными Штатами Америки, как некто Бондаревский нанес этим усилиям сокрушительный удар! Вопрос о срыве матча обсуждался правительством Кубы. Соответствующие разъяснения были посланы в Москву. Приказ Спорткомитета - матч должен быть сыгран! - охладил пыл сталинистов-руководителей команды. В специально отведенный день (все остальные команды были свободны) встреча состоялась. Советские выиграли 2,5:1,5.
Вступление в партию оказалось правильным шагом. Стало легче ездить за границу. Я избавился на время от ощущения неуверенности в завтрашнем дне, убедительно выиграл несколько турниров. В частности, в 1966 году - в Бухаресте, потом в Сочи, в 1967-м в Ленинграде, а потом в Будве, Югославия. Турнир в Ленинграде был особенный. В связи с 50-летним юбилеем советской власти была организована серия турниров с большой помпезностью, с неплохими призами. Прошел слух, что сам Фишер захотел сыграть в одном из них, даже без экстра-гонорара! Но ему было отказано - не хватало еще, чтобы такой праздничный турнир выиграл американец! Турнир в Москве выиграл Штейн, турнир послабее в Ленинграде - я.
Центральным событием 1967 года был межзональный турнир в Сусе (Тунис). Обычно я сотрудничал с ленинградскими шахматистами - Фурманом, Осносом. По каким-то причинам мне на этот раз не удалось связаться с ними. Моим тренером в Сусе стал московский гроссмейстер Е. Васюков. Прилежный, добросовестный работник, но дебютный репертуар у него был совсем другой.
Совместная работа получалась плохо, я шел в турнире на 50 %. А лидировал Фишер, который демонстрировал потрясающую игру. Его партия со мной после интересной борьбы закончилась вничью. Это была одна из последних, сыгранных им в турнире партий. Обычно соревнование покидают неудачники - аутсайдеры или заболевшие по дороге. На этот раз турнир покинул вполне здоровый, ошеломивший всех классом игры Фишер! На финише мне выигрышем пяти партий подряд удалось войти в тройку победителей. А выиграл межзональный после ухода Фишера Б. Ларсен.
Запомнилась мне на закрытии форма, довольно редкая в то время, награждения участников. Шахматисты капиталистических стран получали призы, как и было записано в регламенте турнира, в швейцарских франках, а представители социалистического блока - в чеках на тунисские динары, которые нигде не обменивались. Совсем по Орвеллу: "Все животные равны, но некоторые равны больше, чем другие". Надо признать - в Москве нам пошли навстречу и обменяли странные чеки на сертификаты. Объясню молодым людям, что это такое. Свободный обмен валюты в СССР был запрещен, виновных строго наказывали. Запрещено было иметь счета в иностранных банках или валютные счета в советских банках. А что же было разрешено? Можно было заплатить валютой в торговом представительстве СССР за границей, а дома получить товар, который в СССР свободно не продавался. Так, в 1963 году я заплатил в Гаване 1000 песо, половину своего первого приза, а через полгода в "Апраксином дворе" в Ленинграде получил машину "Москвич". А можно было, оставив деньги в торгпредстве, получить за них бумаги, т. н. сертификаты, товары на которые продавались в магазинах "Березка", расположенных в крупных городах страны, магазинах, куда простой люд не пускали. Сертификаты были трех типов: самые дешевые, синего цвета - для денег из стран-сателлитов, желтые - из стран в переходном состоянии (Югославия, Тунис, Куба), и самые дорогие, кажется, красного цвета - для капиталистических стран. Таким образом, государство предупреждало спекуляцию валютой. А вместо этого процветала спекуляция сертификатами, в которой, однако, государство тоже принимало участие.
Еще кое-что новое мне пришлось узнать во время межзонального турнира. Помнится, играя с монголом Мягмарсуреном, я был поражен, как грамотно, образцово он разыгрывает дебют. У советских шахматистов у каждого было по тренеру. Дел у них было немного. Неудивительно, что пошли слухи, будто тренер Геллера Гуфельд готовил Мягмарсурена к партии с Фишером. Но мне и в голову не приходило, что советский тренер может готовить иностранного участника против меня! После этой партии я поумнел… Гениальный шахматист был Ефим Геллер. Вон, Пушкин в пьесе "Моцарт и Сальери" писал: "Гений и злодейство несовместны". Ошибался поэт…
Оглядываясь на пройденный мною путь, я считаю год 1968-й едва ли не самым успешным в моей жизни: я выиграл, на редкость убедительно, два крупных турнира и несколько трудных матчей. В начале года я играл в Голландии в Вейк-ан-Зее. Я выиграл 7 партий подряд. Седьмым в ряду оказался мой главный конкурент Таль. После 11-ти туров у меня было 10,5 очков. Я думал установить новый рекорд, но в 12-м туре, грубо зевнув, проиграл Портишу. Турнир потерял для меня интерес, оставшиеся партии я закончил без борьбы вничью. С результатом 12 из 15-ти я на три очка обошел Таля, Портиша и Горта.
Во время турнира к нам с Талем подошел какой-то немолодой человек и сказал: "Я живу в Антверпене - поехали в Антверпен!" Как это, мы же советские граждане, нам нельзя - это же другая страна, Бельгия… "Да это Бенилюкс!" "Но там же граница…" "А, не волнуйтесь!" На всякий случай он снял со стены несколько газетных вырезок, где рассказывалось о нашем турнире, мы сели в его машину и поехали. Там не очень далеко, час до границы и еще час до Антверпена. А это - город, где делают бриллианты, и наш спутник имел к этому отношение. Он привел нас в какую-то мастерскую. Там было довольно темно. Он спросил у работников: "Кто это?" Один человек посмотрел, глаза у него округлились: "Это Таль!"
Строго говоря, мы нарушили закон - из одной страны приехали в другую. Как руководитель делегации и как член партии я брал ответственность на себя. Если бы о нашем проступке стало известно, меня бы вызвали на ковер в Первый отдел, то есть в отдел КГБ при Спорткомитете. Но обошлось.