15
Я сидел возле санчасти и беседовал с Хабитовым, который пришел к нам на первый участок проверить работу своего фельдшера. Авдеев, собственно, был всего лишь санитаром, и единственное, чем он соответствовал своей должности, было умение читать латинские этикетки на лекарствах.
Врач жаловался:
- Бьют мужиков все - и что толку? Вынужден освобождать… Всякого насмотрелся на войне, а такого, как Лебедев, не видал. Соберусь и рапорт Зельдину настрочу, иначе до смертоубийства педераст дойдет… В больницу нам с тридцатью процентами плана нечего соваться. Разве что исключительный перелом какой или, скажем, проказа. А случай такой был, у одного вора из Ташкента нашли. На дверь в больнице решетку надели, позднее увезли его на материк. Между прочим, Бикмухамедов поправляется, костная ткань начинает срастаться…
- А Хамидулин?
Врач злобно фыркнул:
- Рахим дурак! Жаль, конечно, молодой, но зачем такое натворил? Не больной, не дистрофик! Просто паника. На фронте я бы его собственноручно уложил. Рана уже не гноится, залечим…
Подошел дневальный Фиксатый.
- Пошли на кухню, Дубов зовет! - обратился он ко мне подчеркнуто многозначительно.
- Что с ним?
- Это не для вас, доктор! Пошли.
- Их выпустили, когда те удрали? - спросил я, выходя. Он кивнул головой и исчез, показывая рукой на кухню. На узком топчане, на котором обычно спал Борис, сидели Дубов и еще трое, из которых я знал только Пашу. Разговор шел на литературном языке, насколько его знали присутствующие.
Я сел на табуретку возле топчана и закурил. Тут надо держать ухо востро, это была сходка, воры из-за пустяка не собираются.
- Ну, где табак? - спросил Дубов очень тихо.
- Сплавил он его, черт нерусский, - процедил Паша, глядя на меня с ненавистью.
- Замолчи, Паша, - сказал Дубов резко. - Зачем отдал фраеру табак? А если бы он пошел стучать - мог забояться шмона…
- Какой фраер, Иван с ним якшается! Я знал, что он не стучит, но спер все же! Наказывать надо… не выполнил воровское поручение…
- А если даже выполнил? Иван давно бы продал или проиграл, нам все равно ничего бы не осталось! Полкило табака, подумаешь, клад какой! Был бы еще вор, а то что он понимает о законе?
- Неужели ты позволишь, чтобы фраер посмеялся над честными ворами? - сказал маленький носатый человек в очень чистой одежде. Как я узнал позже, это был Иван Нос, морфинист и неоднократно битый шулер, который истязал "мужиков", но трусил перед сильными и бывшими военными.
- Насчет честных воров, - произнес Дубов с достоинством, - ты знаешь, сходка впереди - о твоем поведении на "Панфиловском" в прошлом году… Центровик здесь пока я!.. - Он опять обратился ко мне: - Все же куда вы девали табак?
Это "вы" прозвучало почти торжественно. Я объяснил, что даже не успел спрятать табак потому что после сбора на линейке его уже не было.
- Кто был поблизости?
- Пустая была палатка, один бухгалтер со второго участка, толстый такой…
- А у Трефольева после того много было табака, - сказал вдруг повар Борис, которого я сперва в углу не заметил. - Руки у него, известно, нечистые, не раз за это бит был на Пятисотке.
- Молчи ты, войско польское, - одернул его Hoc, - скажи спасибо, что не гоним тебя отсюда!
- Теперь слушайте меня, - сказал Дубов, показав пальцем в мою сторону. - Я ему верю, говорит он правду. Они, нерусские, вообще красть не могут, а врать и подавно, нет у них такого закона. Наверно, взял Трефольев, я до него доберусь. И еще одно, хотя мое слово - закон, могу вам сказать, почему верю. Это он, слушайте вы, когда суки мне руку сломали, на этапе достал мне курить. Другие конвоя боялись да жадные были, думали, Дубову крышка, окурка не дали, а он, нерусский, со мной разделил последний табак. Идите, маркшейдер… Ты, Паша, чтобы не было упреков - понял? Не дай бог, кто его тронет…
Я вышел из палатки, не услыхав, о чем они дальше говорили. Отлегло… Они были очень хорошо организованы, эти воры, от них практически невозможно ускользнуть в неволе. Отпал упрек который мог идти годами за мной из лагеря в лагерь. Грехи тут не забываются, хотя кража- не грех по лагерной этике, но обокрасть товарищей, особенно воров, дело скверное…
Золотая лихорадка
1
- Пойдем на первый участок, наведем в санчасти порядок, - сказал мне Хабитов после завтрака. - Авдеев давно не звонил…
После сходки я переселился на второй участок. Лебедева поставили на первый, подогнать работу в бакулинской бригаде, а Бакулина послали на перевалку водителем: Исаак достал в Спорном машину и надеялся с ее помощью хотя бы немного улучшить снабжение - продуктов в лагере почти не осталось. Все же он был своим человеком на семьдесят втором километре, где находились не только стеклозавод, но и большой лагерь, подсобное хозяйство и громадная дача Никишова.
Раздали последние запасы обмундирования - люди обносились до нитки - и при этом обнаружили, что у Исаака завалялось несколько японских спецовок, легких, теплых, с подкладкой из синтетической ваты, с карманами на груди и к тому же водонепроницаемых. И я получил такую, да еще сапоги. В ботинках ходить было, конечно, легче, но начались дожди, на тропинках стояла вода.
Спустя два часа мы вошли в лагерь первого участка. Ворота здесь теперь были закрыты, и на вахте, похожей на будку городового, но без соответствующей раскраски, сидел сонный надзиратель, который, сделав нам широкий жест рукой, вяло произнес: "Развяжите!" Створки ворот были закручены проволокой, которую пришлось раскрутить; мы вошли и закрыли ворота за собой таким же способом.
Чувствовалось сразу, что народ на первом бедствовал. Между палатками бродили люди из ночной смены, страшно худые и почерневшие, и мертвецки бледные дистрофики, постоянные обитатели санчасти. Они жадно поглядывали на помойку за кухней. Но возле кухни жупелом сидел Лебедев и палкой отгонял от помойки фитилей, которые с тоской смотрели на головки селедок, неочищенные банки из-под консервов. Откуда только взялись эти банки?
Лебедев был одет в японскую спецовку, на ногах - хромовые сапоги с сильно загнутыми голенищами. Морщинистое лицо стало совсем испитым, набычившаяся из горбатой спины голова была наголо обрита, хотя, как бригадир, он мог носить волосы. Немигающими пьяными глазами глядел он на дистрофиков, вертя в руках свою увесистую палку. Потом вдруг выплюнул окурок и ушел за вахту, очевидно, на прибор.
Из палатки санчасти нам навстречу выскочил Авдеев и, подобострастно кланяясь Хабитову, стал канючить у него лекарства, жаловаться на дизентерию.
- Жрут что попало, Ибрагим Умарович, роются в мусоре. Отхожее место переполнено, надо перенести его куда-то подальше…
- Ладно, пойду к Зельдину.
- Его нет, ушел с утра.
- Тогда к Чумакову, предупрежу насчет ямы.
Скоро Хабитов направился на поиски подходящего места для новой уборной. За ним шествовала целая делегация: фельдшер, дневальный Фиксатый и десятка полтора шатающихся дистрофиков с лопатами, кайлами и ломами в немощных руках. Замыкал шествие толстый детина с лоснящимся от жира лицом. Один рукав его куртки был пуст и засунут в карман. Еще в начале сезона Миша попал под взрыв, потерял руку и помогал теперь повару Борису на кухне, демонстрируя благотворное влияние хорошего воздуха и обильной пищи на молодой организм - Мише было немногим за двадцать.
Врач остановился возле забора, показал на небольшой клочок земли, еще покрытой мохом.
- Здесь! Вот вам углы - начинайте! - крикнул он бодрым унтер-офицерским голосом. - И не полметровую - это меня не удовлетворит (любимое словечко врача)! Глубина полтора метра, не меньше! Завтра столбы и будку поставим. Замечу, кто будет филонить - тут же выпишу к Лебедеву.
Мы сидели в санчасти. Хабитов перебирал кучу бумаг, я слышал, как он тихо ругался по-татарски.
- Акты об избиении, - говорил он будто самому себе. - И здесь уже успел! Когда же до этого скота доберусь? Давно его самого прибить надо… Эх, кабы золото… Что там случилось?
Последний вопрос относился к событиям по ту сторону палатки. Оттуда доносились возгласы, топот ног по линейке, кто-то рядом выругался.
Мы вышли и увидели, что все бежали по направлению к новой уборной. Плотное кольцо любопытных окружило яму. Они переговаривались с кем-то, кто, очевидно, стоял в ней. "Дорогу!" - мы растолкали зевак и вошли в круг.
Как полагалось, люди содрали с поверхности будущей ямы - полтора на три метра - мох, потом начали с помощью ломов и кайл углубляться в грунт. Но яма осталась мелкой - не дошла и до полуметра. В ее середине стоял съемщик Женя и скребком набирал грунт из ямы в лоток. Потом он вылез, и зеваки торжественно отступили, освобождая дорогу.
- Пошли, начальник, - сказал он Чумакову и кивнул нам с Хабитовым, - пошли попробуем снова: такого чуда я еще не видал!
Он направился к кухне и бесцеремонно сунул лоток в большую бочку с водой, приготовленной для ужина. Появился повар Борис, начал было ругаться, но Чумаков остановил:
- Сейчас увидишь, что такое настоящее золото! Граммов триста с лотка…
- Тащи весы из санчасти! - крикнул Хабитов фельдшеру. Чумаков перебил его:
- Отставить! Взвесим в хлеборезке, твои стограммовые, не потянут!
Плоский деревянный лоток ритмично подрагивал в цепких руках Жени. Короткими движениями он перекатывал крупные камешки на край, потом сбрасывал их, держа лоток чуть выше уровня воды, вновь набирал воду - жижи на дне оставалось все меньше. И каждый раз, когда Женя сбрасывал в бочку часть содержимого, слышался тихий стон Бориса.
Туда-сюда, туда-сюда, сброс… - так несколько раз. Отлетали последние камешки. Вдруг Женя погрузил лоток в соседнюю бочку, где вода еще не помутнела. Провел еще взад-вперед, почти ничего не выбрасывая, потом вдруг погрузил совсем, ловко слил воду и победоносно поднял лоток, показывая его содержимое. Все ахнули: середина дна была покрыта слоем желтого, похожего на крупный песок металла. Кое-где еще темнели черные песчинки.
"Вот это да!" - больше никто ничего не мог произнести, зрелище было слишком неправдоподобным: с одного лотка получилось много больше, чем за двенадцатичасовой рабочий день с тачками, окриками и головокружением от непосильного труда. Молчание нарушил Борис, принеся весы из хлеборезки:
- Сколько тут?
- Высушить бы, - предложил кто-то, но Женя уже выгребал содержимое своего лотка в алюминиевую литровую тарелку.
- Больше полкило, - торжественно объявил Борис. - Ну, скинем на воду…
- Пошли к нам, - сказал Чумаков.
Мы вошли в палатку охраны. Через пять минут в ней появился Леша. Маркшейдер спал, проснулся от общего шума и примчался посмотреть на чудо своими глазами. Тут же предложил:
- Поставим охрану у ямы, а то растащат. Эх, жаль, нельзя без начальника лагерь переносить!.. Они, оказывается, первый лоток набирали из-под моха, вытряхивали прямо с корней… Погоди, - обратился он ко мне, - вот план, нанеси сразу: восемь от угла, у самого забора…
Золото до корней - про это я когда-то очень давно прочитал у Джека Лондона, тогда не понял, о чем шла речь. У них, на Аляске, были металлические лотки, назывались сковородками. Старатели носили куртки из меха, а летом вельветовые брюки, закатанные над высокими шнурованными ботинками, и на боку револьверы в открытой кобуре - люди крепкие, сытые. Правда, им тоже приходилось терпеть нужду, а иногда и ужасный голод, но они были свободны и работали на себя…
Эх, за такое-то золото хотя бы получше людей накормили! У Бориса на кухне остались один гаолян да соленая камбала, жир и сахар кончились.
Когда я возвращался в санчасть, у вахты увидел высокого плотного военного, который разговаривал с Чумаковым, стоящим перед ним навытяжку. Военный был в кителе, галифе и блестящих офицерских сапогах. Под кителем оттопыривалась кобура с пистолетом. Непокрытая голова с красным лицом и длинными темными волосами сидела почти без шеи на очень широких плечах.
Это был новый начальник лагеря. Зельдина Никишов снял за невыполнение плана и отправил на стеклозавод. Новый ходил по лагерю, выслушивал отчеты и распоряжался:
- Лагерь перенесем на ту сторону речки, где склад. Прибор здесь поставим, вода рядом, отвал - туда. Если нашли металл, голода не будет. За триста с лотка Никишов вам трактир откроет! А пока выдать всем по килограмму хлеба, открыть бочку камбалы. Но чтобы никто не надулся водой. Все надо перенести до возвращения дневной смены. Ночная перетащит колодку и насос, начнет промывку, дневные потом все доделают. Приступайте!
- А как с больными? - спросил Хабитов.
- Кто хочет получить хлеб, пускай помогает, санчасть все равно им перетаскивать! Остальным хлеба не прибавлять.
Хабитов получил дополнительный хлеб для больных и первым поставил свою палатку на новом месте. Вернувшаяся вечером смена глазам своим не поверила: лагерь уже стоял на том берегу речки. Ребят заставили переносить забор, мотать колючую проволоку, переставлять столбы, вахту. Долго ругались, разбирая постели и личные пожитки из большой кучи, оставленной ночными на старом месте. В это время те, изнемогая от груза, появились на дороге с колодкой. Смонтировать трап для тачек - всего несколько метров! - было минутным делом. Затем приволокли насос и начали промывку. Было смешно смотреть, как некоторые таскали грунт на прибор ведрами - первый забой находился в пяти метрах от бункера. Лебедев куда-то исчез, командовал Иван Нос. На рассвете Чумаков остановил прибор. Съемка металла теперь тянулась долго.
2
Днем я работал с теодолитом - для Магадана требовалась схема нового месторождения. Вольные почти все с радости запили, Леша третий день лежал в своей палатке, без конца опохмелялся и был не в состоянии держать в руке карандаш. Я нашел старый довоенный репер, привязался к нему и к нашему новому, сверкающему белизной свежеочищенного дерева, и благополучно завершил съемку. В палатке все вычертил, потом, используя схему, стал подсчитывать объем, вынутый из новой ямы, и сравнивать его с нарядами, которые мне всучил Нос. Приписки были ужасные. Я пошел к Чумакову.
- Ты что мне суешь, я что, горный мастер? - заорал он, когда я протянул ему наряды.
- Но нет у нас здесь больше вольного начальства, - возразил я, - а наряды надо закрывать. Вы металл взвешиваете, расписываетесь, значит, можете наряды подписать. Какой тут контроль, когда металла столько!
- Ладно, хрен с ним, подпишу! Дай сюда. Сегодня утром - тридцать шесть триста, а сколько еще в отвал летит! Но возиться некогда, время прижимает… Женя после съема набрал металл в котелок, как поднял, так дужка отлетела! Котелок на три литра баланды, а не на два пуда золота с гаком. Пришлось подбирать с земли и перемывать! Ну и металл…
- Второй участок тоже сюда?
- Да, начальник сейчас там все ликвидирует, только Туманов остается со своими бездельниками, да еще второй, Бочкарев, вчера прибыл. Что им делать там, не знаю, но начальнику виднее… Погоди, соберутся сюда все придурки, через одного будем гонять на общие… А Лебедев гуляет где-то опять, кажись, скоро его бражке каюк…
Через день приехал грузовик бульдозер проложил наконец дорогу от перевалки, а там нашли в реке брод. Большой "студебейкер" был с верхом нагружен и покрыт брезентом. Из машины вылезла полная женщина в замшевой куртке на молнии, беретке, синей юбке и сапогах. У нее было красивое лицо с необыкновенно нежной кожей и тонким, правильным носом.
- Гридасова, начальница Маглага, Никишова баба, - объяснил мне всезнающий Борис. - А вот и Кузьмин, ее зам. Ничего женщина, единственная вроде приличная в семье. Он пьяница, дерется, и дочь - прости господи! На открытом "кадиллаке" генерала Титова по Магадану катается, соплячка восемнадцатилетняя! Бухает, задираться любит, ужас. А чуть ей кто поперек скажет, она: "Сейчас я позвоню папе!" - вот ее и боятся, а он в ней души не чает…
По краю полигона быстро приближалась к Гридасовой еще одна группа гостей.
- Кто этот длинный, на кой черт ему кожаное пальто - жарища же!
- А он никогда из кожанки не вылезает, тоже генерал-лейтенант, главный геолог Дальстроя - Цареградский. Они, наверно, оставили свою легковушку за порогом у поворота.
Приехавшие расхаживали по территории старого лагеря, иногда брали горсть грунта, смотрели в колодку, разговаривали с Бакулиным, который теперь снова командовал своей бригадой. Грузовик переехал речку и стал прямо у кухни разгружаться - в помощниках не было недостатка. Ящики с консервами, несколько нерпичьих туш, мешки, еще ящики, оплетенные бутыли с рыбьим жиром - таких продуктов мы в лагере не видели с самого основания. Сбросили еще матрацы и большие ящики. На склад охраны укатили железную бочку. Пока шла разгрузка, уже разрубили и разделали нерпу (как здесь говорили, "морзверя") - единственное свежее мясо, которое полагалось зекам. Варили в какой попало посуде, в котелках, на костре, как по мановению волшебной палочки вдруг исчез голод - сила золота!
Начальство уехало. Оно во всеуслышание выразило свое удовлетворение, благодарило бригадиров, великодушно раздавало папиросы ребятам на приборе. Федотов, новый начальник, проводил гостей до переправы. Когда он вернулся на тракторе, в санчасти скончался человек, который украл из котла в палатке придурков кусок мяса величиной с голову и съел его в полусыром виде.
- Будут еще завороты кишок, когда фитили накинутся на мясо, - сказал Борис, - хорошего не жди.
К моему удовольствию, Федотов подписал все наряды не глядя. Люди были сыты и работали с подъемом. По окончании смены они чинно выстраивались у окна Бориса - получать перед ужином пятьдесят граммов спирта и полселедки. Бочка со спиртом стояла у охраны, но там половина людей спала с похмелья. Леша продемонстрировал неслыханный номер - не протрезвлялся в течение десяти дней.
Золото шло бешеное, план был выполнен, за работу стали платить деньги. Я зашел случайно к нарядчику, когда выплачивали бригаде Лебедева. Ребята, очевидно, отдавали бригадиру часть заработка, потому что сам он стоял возле кассира и зорко следил за выдачей, записывая получку каждого.