ПРОЛОГ К ТРАГЕДИИ
Приближалось время перемен. Оно просматривалось сквозь контуры не очень четкого понятия "перестройка", в борьбе за власть в окружении Горбачева, а затем в его противостоянии с Ельциным.
Волею судьбы определенное участие в тех событиях довелось принимать и мне, хотя, честно говоря, особого желания в том не было.
Я был полностью погружен в Чернобыль, потом в судьбу своей пьесы "Саркофаг", которая триумфально шла по миру. Я был убежден, что трагедию в Чернобыле надо преодолевать "всем миром" – в истинном понимании этого слова, то есть всем человечеством сообща. А потому принимал приглашения участвовать во всевозможных конференциях, симпозиумах, посвященных Чернобылю, и, конечно же, в постановках спектаклей по своей пьесе. Многое для меня было внове, а потому интересно.
В газете обо мне судили по-разному: большинство относилось негативно, мол, "все силы надо отдавать газете", некоторые – поддерживали, считая, что популярность правдиста приносит пользу и самой "Правде". Понятно, я разделял последнюю точку зрения и не обращал особого внимания на злопыхателей. Главный редактор поддерживал меня и не скрывал этого.
А тем временем "Правда" вступала в нелегкий для себя период. О нем в 1994 году, будучи уже академиком-секретарем РАН, В.Г. Афанасьев сказал очень точно: "История "Правды" – сложная, противоречивая. И это естественно, ведь газета отражала еще более сложную и противоречивую историю России, потом Советского Союза, историю компартии. "Правда" стола у истоков создания партии коммунистов и вместе с ней пережила ее трагический конец в августе 1991 года. "Правда" – живой, постоянно движущийся, пульсирующий, изменяющийся организм. Она подобна человеку. Как у любого человека, в ее жизни были взлеты и падения, свои светлые и темные страницы. Мне повезло, время моей работы в "Правде" совпало со временем ее расцвета, когда она считалась первый газетой страны, а, пожалуй, и всего мира…"
В книге воспоминаний об академике и главном редакторе "Правды" Викторе Григорьевиче Афанасьеве немало страниц посвящено последнему периоду его работы в газете. Считается, что в закулисной борьбе, что разгоралась в окружении Горбачева, он стал одной из жертв, так как не устраивал рвавшуюся к власти новую номенклатуру. Наверное, так и было. Хотя не могу не отметить, что в той сложной обстановке, что сложилась в стране и партии, разобраться было нелегко. А тем более занять непримиримую позицию к зарождающейся "дерьмократии". Кстати, кажется, я впервые услышал этот термин как раз в кабинете Главного…
Впрочем, по порядку.
Не буду пересказывать ход событий так, как они сложились в моей памяти. Дело в том, что я слишком субъективен, может быть, неверно воспринимал происходящее, а потому пусть будет "взгляд со стороны". А там, где появятся неясно и неточности, постараюсь исправить их.
Уже многое написано о том времени, когда шла борьба за власть, о расчленении Советского Союза, о роли тех или иных личностей и разных организаций и союзов. Немало говорится в воспоминаниях и о "Правде". Но на "чужие" источники ссылаться не стану – обращусь лишь к мнению "правдистов". Опять-таки делаю это не случайно: даже короткие высказывания моих коллег позволяют подчас неплохо представить их характеры и судьбы.
Первое слово Виктору Линнику. Он работал в международном отделе, потом был собкором в "Правде", в 1993–1994 годах стал главным редактором газеты, а затем создал еще одну "Правду", так сказать, "параллельную". Об этом времени я ничего не знаю и, честно говоря, им не интересуюсь, а потому прокомментировать те события не могу. Знаю, что между разными группами шла борьба за бренд (так говорят теперь) "Правды", и Линнику, судя по всему, заполучить его не удалось.
В своих воспоминаниях об Афанасьеве Виктор Линник пишет:
"Одним из последних ударов партийной номенклатуры по Афанасьеву стала шумная история с перепечаткой в "Правде" статьи из итальянской газеты "Репубблика" о визите Бориса Ельцина в США и тех безобразиях, которые творил постоянно пьяный претендент на власть в ходе этой поездки.
Статью эту поставил в текущий номер его ведущий Владимир Губарев, редактор отдела науки. Похоже, что он советовался с А. Яковлевым, который сказал: "Печатайте!" Все дело сильно попахивало провокацией.
Появление статьи вызвало невиданную бурю негодования со стороны тогдашних поклонников Ельцина. В "Правду" приходили возмущенные письма, сотнями и тысячами присылали квитанции с отказами от подписки на старейший орган страны, десятки и сотни людей жгли "провокационный" номер газеты с этой статьей прямо у подъезда редакции".
Реакция на публикацию действительно была массовой и шумной. Квитанции с подпиской присылали, газеты жгли – правда, не у редакции, а на митинге на Пушкинской площади.
Правда и то, что тот номер вел я… А вот остальное не соответствует действительности.
Это был воскресный день. Спокойный, обычный. И скучный. Потому что номер газеты был наполнен "проходными" материалами. "Зацепиться", как принято у нас, было не за что… Не очень приятно выпускать газету, где читать нечего…
После выпуска "периферийного" номера, я листал "белый ТАСС" – вестник, который рассылался для "служебного пользования". В нем давались разные материалы из зарубежной печати. Там я и наткнулся на статью в "Репубблике".
У меня не было сомнений, что корреспондент что-то выдумал. Это была правда. Я недавно был в Америке, в том числе в тех местах, где отметился Ельцин. Даже детали совпадали.
Я пришел к Виктору Григорьевичу с предложением перепечатать материал. Он позвал Сашу Черняка из секретариата, посоветоваться. И у Главного и у Черняка были сомнения, но я настаивал на публикации. В конце концов, Афанасьев сказал, что раз я ведущий редактор, то мне и принимать решение.
Утром разразился скандал. Сначала на редколлегии. Я был осужден всеми. Афанасьев колебался. Потом позвонил Горбачев. Тоже возмущался.
К сожалению, Афанасьев не выдержал давления и сдался. Дважды я пытался убедить его, что нельзя отступать, что Ельцин не тот человек, которого следует допускать к власти.
В общем, я остался в одиночестве. Осуждали практически все, даже попытались "воспитывать" на партсобрании. Но заставить меня изменить свою точку зрения уже никто не мог…
Вакханалия вокруг публикации даже в какой-то степени удивила меня. Я это прочувствовал во время разных встреч – и у меня в кабинете, и на телевидении, и на собраниях. Везде я говорил, что мое мнение было решающим при публикации, что я готов нести всю ответственность за это… Но наказание понес Виктор Григорьевич. В частности, и потому, что уступил в той борьбе.
Из воспоминаний Анатолия Карпычева:
"Хорошо помню "акт расставания", когда осенью 1989 года М.С. Горбачев привез в "Правду" нового главного редактора, еще одного академика – Ивана Фролова. Ничего удивительного в этой рокировке не было – кто-то приходит, кто-то уходит. Помнится, Горбачеву задали вопрос: "Можно ли объяснять замену тем, что Виктор Григорьевич без разрешения ЦК перепечатал нашумевшую статью из итальянской газеты "Репубблика" о пребывании Ельцина в Америке?" – "Нет, – ответил Михаил Сергеевич, – так считать нельзя".
К сожалению, Толя не совсем точен. Да, Горбачев ответил именно так, но не вопрос ему был задан, а дан совет. И это сделал я. "Михаил Сергеевич, все считают, что Афанасьев снят с работы за публикацию по Ельцину, – сказал я. – Статью напечатал я – ведущий редактор того номера, и посему наказание надлежит нести мне. Я считаю, что публикация была правильной, а снятие Афанасьева сейчас с должности главного редактора будет воспринято как наказание за критику поведения Ельцина. Поэтому я считаю это решение ошибочным…""
Дальнейшие события показали, что прав я.
Владимир Федотов, собкор "Правды", а затем редактор отдела корреспондентской сети, писал:
"К сожалению, одиозность Е.Б.Н. даже для Виктора Григорьевича стала окончательно ясной слишком поздно, примерно в 1989 году. Той осенью "Правда" дала в номер еще одну статью-предупреждение. На этот раз перепечатку из итальянской газеты "Репубблика" о пьяных похождениях Ельцина в Америке.
Думаете, по заданию ЦК или Горбачева? Трусость "перестройщика" нынче ни для кого не секрет, а Ельцина он боялся и тогда, как черт более крупного беса…"
Несколько кратких замечаний.
Это правда, что Горбачев страшно ненавидел Ельцина и столь же страшно боялся его.
С Александром Николаевичем Яковлевым я встречался и разговаривал всего пару раз. Это было в самом начале Чернобыльской катастрофы, когда меня он назначал руководителем первой группы журналистов, отправляющихся туда. После этого с ним я никогда не разговаривал, а тем более не советовался. Как, кстати, и с другими руководителями ЦК партии. Отдел науки "Правды" всегда был на особом положении в журналистике, так как на нашу долю выпало счастье работать с ведомствами и организациями, занимающимися исследованиями с грифом "сов. секретно". Это создавало дополнительные трудности, но и позволяло знать больше, чем коллеги.
Научная журналистика в определенной степени стала во второй половине XX века "элитной", а потому ее представители были на особом положении. А потому мы были довольно независимы и свободны в своих суждениях.
Чтобы поставить точку в истории с Ельциным и "Правдой", хочу привести высказывание правдиста, потом сподвижника Ельцина, а, в конце концов, его критика Михаила Полторанина:
"Он говорил мне потом, что к власти вел его бог. Если под богом Борис Николаевич имел в виду Михаила Сергеевича Горбачева с его окружением, с его политикой, тогда, безусловно, был прав. Не будь Ельцина, этот бог с ничтожно маленькой буквы должен был вознести кого-то другого. С таким же умением апеллировать к недовольству народа, с таким же желанием положить в карман власть. Сверхблагоприятная среда была создана Кремлем для превращения вчерашних соратников в вождей протеста".
Трагедия "Правды" с уходом В.Г. Афанасьева только начиналась.
НАРЦИСС НА ТРОНЕ
Будучи назначенным главным редактором, академик Иван Тимофеевич Фролов так и не стал правдистом. Свое кресло в зале заседаний редколлегии он рассматривал как очередную ступень на очередную должность. А посему всегда требовал во время своих многочисленных заграничных командировок, чтобы собкоры подробно описывали встречи с ним. Каждое заседание редколлегии он превращал в собственный монолог, продолжавшийся не менее часа. Чаще всего его высказывания и размышления никакого отношения к газете не имели. Ну, философ, что с него взять?!
Считалось, что у нас конфликтные отношения. Это было не так. После посещения редакции Горбачевым Фролов вызвал меня и намекнул, что "двум медведям в одной берлоге делать нечего". И я предложил ему уйти из газеты, так как он человек у нас новый, а я работаю здесь много лет. Потому, сказал, отсюда я уйду не тогда, когда он захочет, а когда сам посчитаю это нужным. Иначе наши отношения будет разбирать ЦК партии…
Иван Тимофеевич – человек прагматичный, а потому никогда меня публично не критиковал, а на отдел науки обрушивался только тогда, когда меня не было. Но самым пагубным в политике Фролова было то, что он в газету начал активно привлекать "своих". Слева от меня за столом редколлегии появился новый правдист.
Вспоминает правдист Владимир Любицкий:
"Фролов пригласил на должность редактора по отделу экономики своего бывшего заместителя по "Коммунисту" Егора Гайдара. Гайдар был для правдистов не чужим – его отец Тимур Аркадьевич многие годы работал нашим собкором за рубежом, потом редактором военного отдела и пользовался в редакции всеобщим уважением. Естественно, отблеск этого отношения достался и на долю сына.
Между тем экономическая тема всегда была сильной чертой "Правды", экономическими проблемами много и всерьез занимался Виктор Афанасьев, идеологию реформ глубоко и всерьез разрабатывал заместитель главного редактора Дмитрий Валовой, вкус к этой тематике был присущ многим журналистам газеты. Все ждали (как и заявил Фролов), что Гайдар придаст теме еще более яркий и, главное, более исследовательский рыночный курс. Но Егор Тимурович оказался на удивление не только безликим, а просто беспомощным редактором. Мысля исключительно макроэкономическими категориями, он совершенно не видел реальной экономики, с которой, собственно, и имеет дело ежедневная газета – и это его качество в полной (увы, губительной) мере сказалось потом на посту в правительстве.
А тогда, в "Правде", как ни старался Иван Тимофеевич поддержать его попытки прояснить читателям смысл намечаемых в стране преобразований, газета по воле (точнее, безволию) Гайдара теряла свой голос в обсуждении острейших для общества проблем. И это, конечно, рикошетом отражалось на авторитете Главного".
В 1990 году И.Т. Фролов добился своего – он был избран членом Политбюро ЦК КПСС.
Однако в полной мере использовать свое положение уже не смог: заболел, уехал лечиться за границу, где и узнал о том, что партия, где он занимает очень высокий пост, ликвидирована, а редакционный коллектив "Правды" уже не признает его своим редактором…
Однажды мой коллега и сосед по даче Дима Авраамов сказал, что к нему приехал в гости его друг Фролов, и они хотели бы зайти ко мне.
Я накрыл стол, поставил бутылку водочки, запотевшей в морозилке.
Вскоре гости пришли. Выпили. И наконец-то выяснили отношения. Оказалось, что ни у Фролова ко мне, ни у меня к нему никаких претензий нет.
Хорошо, что мы увиделись в тот погожий летний день.
В ноябре Иван Тимофеевич Фролов скоропостижно скончался в Китае, куда уехал читать лекции.
НА ПЕРЕПУТЬЕ
В Москву шли танки. Шли очень аккуратно, даже вежливо, строго в правом ряду, пропуская мимо себя легковые автомобили.
Я легко обгонял колонну, дивясь тому, что эти танки появились.
А потом вдруг увидел на Минском шоссе "окопокопатели". Их, очевидно, сняли прямо с учений, потому что роторы были грязные – машины не успели помыть.
В колоне танков "окопокопатели" выглядели забавно. Стало понятно, что технику собирали второпях. Но зачем?
На заседании редколлегии "Правды" все сразу выяснилось: создан "Государственный комитет по чрезвычайному положению" – ГКЧП.
Что греха таить, в "Правде" его появление было встречено с воодушевлением. Не помню, кто именно вел в этот день заседание редколлегии – И.Т. Фролова не было, он лечился, но руководство "Правды" сразу же поддержало все документы, пришедшие из Кремля.
Я выступил "против", сказал, что не привык, чтобы меня запугивали "канавокопателями"… За "политическую незрелость" я был сразу же отстранен от ведения номера. Этому я был рад, потому что надо было отправлять чернобыльских детей на отдых в Италию, а все рейсы военных самолетов были отменены. Получением "добро" на вылет одного борта я и занимался целый день. Наконец-то дозвонился до министра обороны, и он выделил один самолет для детей.
Сразу оговорюсь: в той политической ситуации августа 1991 года я не поддерживал ни одну из сторон. Все происходящее казалось мне каким-то фарсом, противоречащим здравому смыслу. Видел, что борьбу ведут Ельцин и Горбачев за власть, которая им нужна лишь для собственного "вождизма". Это я понял, когда написал книгу "Президент России, или Уотергейт по-русски", а потом и пьесу "Бильярд".
Однако устоять "над схваткой" не удалось.
На следующий день "Правду" попытались закрыть. Я увидел бронетранспортер, стоявший у здания, и группу людей в камуфляже, которые разогнали охрану здания и сами стали у дверей, никого не пропуская в редакцию. Решение было принято сразу же: из телефона-автомата я позвонил корреспондентам западных телекомпаний, и уже через час улица Правды была заполнена съемочными западными группами. Под прицелами телекамер мы и прорвались в здание.
Сенсационные репортажи о закрытии "Правды" прошли по всем крупнейшим телеканалам мира, и "люди Ельцина" – а именно они попытались захватить газету и закрыть ее – сразу же исчезли: в окружении нового "вождя нации" понимали, что нужна поддержка Запада, а там ведь могли и осудить за столь радикальные меры по отношению к прессе.
Но исчезли не только они, но и почти все члены редколлегии и политические обозреватели не появились на работе.
Но газета продолжала выходить…
Кстати, помогли ей выжить в то время не только верные "Правде" сотрудники, но и новые технологии, которые уже удалось освоить. Я имею в виду, в частности, те технологии, которые сегодня используются повсеместно. Именно в "Правде" появились первые компьютеры. В "Правде" были опробованы электронные технологии выпуска газеты. К юбилею полета Юрия Гагарина (25 лет со дня старта) была выпущена первая специальная вкладка, вторая была посвящена Великой Отечественной, третья – событиям в Чернобыле, четвертая – программе "Космос – детям". Новшество было опять-таки не поддержано редколлегией – ведь исправлять в подготовленных текстах ничего было нельзя. И кто-то верно заметил: "А мы тогда зачем нужны?" Действительно, новые технологии подразумевали владение компьютером, а в составе редколлегии "Правды" было немало людей, уже не очень способных осваивать новую технику. Впрочем, понятно, что на переломе эпох больше всего страдают именно ветераны…
Запрет Коммунистической партии Советского Союза вынудил коллектив "Правды" искать пути своего выживания…
Это было время страстей и скоропалительных решений. В руководстве газеты оказалось много случайных людей, думающих прежде всего о собственной выгоде.
На должность главного редактора был избран Геннадий Селезнев. Понятно, что по своим способностям и характеру ему не под силу было управлять таким сложным коллективом, а тем более спасать газету от гибели. Вот и началась ее "продажа". "Правду", и в особенности ее здание, а также авторитет и влияние на общество пытались заполучить многие. Селезнев выбрал "греков" – нет, не в переносном смысле слова, а прямом – греческих предпринимателей, объявлявших себя коммунистами.
Я вынужден был публично заявить, что в проданной грекам "Правде" работать не буду.
Меня в коллективе не поддержали. На общем собрании, где обсуждалось будущее газеты, я остался в одиночестве. Селезневу и грекам удалось убедить людей, что теперь им будет жить намного лучше, чем раньше.
Вечером ко мне в кабинет пришли три человека. Не буду называть их фамилии, потому что спустя несколько лет они признались, что совершили тогда ошибку… В общем, они попросили меня "наступить на горло собственной песне" и не продолжать борьбу за "Правду". Главный аргумент их был справедлив.
– Вы драматург и писатель, – сказали мне, – понятно, что человек вы обеспеченный, а сейчас под угрозой четыреста человек и их семьи, которым не на что жить, если газета прекратит свое существование. Просим вас уйти и не мешать…
Людям свойственно надеяться на лучшее, хотя чаще всего они ошибаются.
Мне уже исполнилось пятьдесят, и согласно закону, как участник ликвидации Чернобыльской аварии, я мог уйти на пенсию. Я дал слово, что прекращаю борьбу за "Правду", ухожу на пенсию, займусь собственным творчеством, нигде и никому служить не буду.
Слово свое я сдержал.