"В США разработка атомной подводной лодки началась несколько раньше, чем у нас (примерно на 2–3 года), – продолжает академик. – Шла она у американцев тоже в двух направлениях, в том числе была создана и лодка с реактором с жидкометаллическим теплоносителем, которую они называли "Морской волк". По-видимому, американцы придавали ей большое значение, потому что сведения о ней доходили до нас весьма и весьма скупые, но все-таки в несколько большем объеме, чем о другой лодке. Естественно, перед нашими разработчиками, в том числе и передо мной, был поставлен вопрос: продолжать ли нам разработку второго варианта? Какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что ограничиваться только охлаждаемым водой реактором нельзя, надо создавать обе установки. Так и было решено: продолжить разработку обоих вариантов и построить два стенда. Надо отметить, что, хотя лодки с реактором с жидкометаллическим теплоносителем не были приняты к массовому производству, определенное количество их все же было построено и эксплуатировалось. В частности, одна из этих лодок совершила длительный поход, и командир лодки, делая отчет на научно-техническом совете, очень лестно отзывался о ней. Однако повторяю, решение о широком строительстве таких лодок принято не было. Основным типом реактора у нас, так же, как и у американцев, стал реактор с водяным теплоносителем…
Так закончился 1954 г. и начался 1955-й – год начала строительства первой атомной подводной лодки в Советском Союзе. Создание ее все время шло под наблюдением научного руководителя и главных конструкторов. Помню, что к пирсу Северодвинского завода в 1957 г. была пришвартована плавбаза, на которой подолгу жили А. П. Александров, В. Н. Перегудов, П. А. Деленс и я. Мы вместе с разработчиками лодки и ее энергоустановки систематически следили за качеством монтажа. Когда первая атомная подводная лодка страны была принята государственной комиссией, Главнокомандующий Военно-морским флотом адмирал С.Г. Горшков подарил всем участникам ее создания значок с надписью "За дальний поход". Он хранится у меня по сей день как память о той нелегкой, но очень важной и увлекательной работе".
…В октябре 1999 года в Австрии проходила научная конференция, посвященная истории "Атомных проектов" СССР и США. В ней приняли участие крупнейшие ученые и конструкторы ряда стран планеты – те, кто имел прямое отношение к рождению атомного века. К сожалению, два патриарха атомной эры Эдвард Теллер и академик Доллежаль не смогли приехать на эту встречу – возраст все-таки весьма почтенный… Символично, что в первый день конференции к ее участникам с телеэкрана обратился американский физик, а в последний – российский конструктор реакторов. Таким образом, Э. Теллер и Н. Доллежаль как бы подвели черту развития атомной науки и техники в XX веке и призвали к ее развитию в будущем.
История вторая: академик А. Л. Александров
Жизнь Анатолия Петровича Александрова полна неординарных событий. Его путь в науке был долог и высок: от размагничивания кораблей во время войны до создания новых научных центров в те годы, когда он был президентом Академии наук СССР… А в промежутке – "Атомный проект". К сожалению, эти годы А.П. Александрова почти неизвестны. В какой-то мере я пытаюсь восполнить их, внимательно знакомясь со страницами "Атомного проекта СССР". И если встречаю фамилию А.П. Александрова, обязательно задерживаюсь и пытаюсь восполнить недостающие звенья собственными наблюдениями, его воспоминаниями и воспоминаниями о нем. Мне посчастливилось встречаться с Анатолием Петровичем, беседовать с ним. Горжусь, что одна из первых бесед была полностью посвящена Игорю Васильевичу Курчатову, к которому мой собеседник относился с величайшим почтением. Они были соратниками и друзьями. Но не только. Именно Александров подхватил "атомное знамя", когда Курчатова не стало. Он достойно пронес его сквозь долгие десятилетия.
Я представляю лишь несколько эпизодов из великой жизни великого ученого.
10 июня 1948 года И. Курчатов, Б. Музруков и Е. Славский – руководители комбината № 817 докладывают об осуществлении цепной реакции в первом промышленном реакторе при наличии воды в технологических каналах. Они пишут:
"За период времени с 10 по 15 июня нами будет проверена система подачи воды, регулирующая и измерительная аппаратура, система аварийной защиты, а также выполнена догрузка пустых технологических каналов графитовыми и авиалевыми блоками.
15 июня предполагается начать набор мощности котла, произведя по мере надобности разгрузку технологических каналов от графитовых и авиалевых блоков и загружая эти технологические каналы урановыми блоками".
Игорь Васильевич Курчатов находится на "Объекте", в Москву он выезжает редко, чередуясь с Анатолием Петровичем Александровым. Пройдет совсем немного времени, и Александров заменит Курчатова на комбинате № 817, но пока он лишь "подстраховывает" его, оставаясь в тени.
Однако 14 июня впервые подпись Александрова появляется рядом с фамилиями Ванникова, Первухина и Завенягина, то есть руководителями ПГУ. Причем "уровень" документа необычайно "высок", тут нужна подпись самого Курчатова. Речь идет о проекте постановления СМ СССР о постройке второго реактора на комбинате № 817:
"Товарищу Берия Л. П.
Для обеспечения бесперебойной выдачи конечного продукта комбинатом № 817 на случай аварии или вынужденной длительной остановки агрегата № 1 завода А необходимо запроектировать и построить на территории комбината № 817 второй агрегат…
Для строительства агрегата № 2 намечена площадка на расстоянии 1–2 км от агрегата № 7…
Общее научное руководство разработкой проекта сохраняется за академиком Курчатовым И.В…"
Рядом с фамилией А. Александрова пометка: (Лаб.№ 2). Это на тот случай, если Берия не помнит такого профессора.
Впрочем, это было излишним – к тому времени Лаврентий Павлович очень хорошо был информирован об Александрове. Более того, он знал, кто может заменить Курчатова на комбинате № 817.
Сам Анатолий Петрович вспоминал о тех временах довольно часто, словно черпая силы в прошлом. Чаще всего он рассказывал о всевозможных случаях, которые могли вызвать улыбку. Однако юмор открывал те невероятные трудности, что пришлось преодолевать всем, кто тогда работал на комбинате.
К примеру, о плутониевом заряде он говорил так:
"Это совсем не простая вещь. Потому что это же такая сферическая штука, да еще со сферической выточкой внутри. Вот эти острые грани – их покрыть, это оказывается очень дело хитрое. Специально приходилось этим заниматься. Очень смешно было то, что, несмотря на то, что на это затрачивались огромные средства, эта лаборатория, вернее, не лаборатория, а, в общем, большой кусок производства, был в старом щитовом доме. Даже не умудрились построить новое помещение. Вокруг этого самого щитового дома было невероятное количество всякой охраны, и надо сказать, контроль был очень сильный, чтобы ничего оттуда не сперли. Но однажды, например, через потолок провалился пожарный, который дежурил на чердаке. Провалился в лабораторию. Настолько это было ветхое здание".
К сожалению, сейчас в Озерске и на комбинате "Маяк" уже не найдешь тех зданий, о которых так красочно рассказывал А.П. Александров. После первых испытаний оружия напряжение спало, и тогда руководители комбината № 817 начали наводить порядок, и, конечно же, все "щитовые лаборатории" исчезли. А жаль! Нынче киношникам и телевизионщикам почти нечего снимать "из прошлого", а как бы пригодился им тот самый домик, сквозь крышу которого провалился пожарный!
Впрочем, руководители "Атомного проекта" об истории не очень-то заботились. Им нужен был плутоний, много плутония. А тут слух прошел, мол, "обманывают физики и товарища Берию, и даже самого товарища Сталина, так как пытаются выдавать за плутоний материал, который и взрываться-то не способен…"
В это время научным руководителем работ на комбинате был уже Анатолий Петрович, и к нему явилась комиссия из Москвы. Вот как, опять-таки с юмором, вспоминает он об этом случае:
"Как-то поздно вечером, часов, вероятно, в 11 или 12, я там сидел, и вдруг приезжает громадное количество генералов. Некоторых я знал, что они как раз режимные генералы. И вдруг они меня начинают спрашивать, почему я думаю, что то, чем я занимаюсь, – плутоний. Я говорю – а как же, это же вся технология построена для получения плутония… У меня в сейфе лежит половинка одна. Они говорят: "А вдруг все-таки это не плутоний, вдруг вам подсунули совсем другую вещь?" Мне надоело это. Я долго с ними толковал – минут 20 или 30, пытался убедить, что это плутоний. Тогда я вынул эту самую половинку, покрытую уже. "Вот, – говорю, – возьмите, она горячая. Какой другой может быть материал горячий?.. Там идет радиационный альфа-распад, она от этого горячая". "А может, ее нагрели?" "Ну вот сидите, – говорю, – здесь сколько хотите, положим ее в сейф, пусть она полежит, опять возьмете. Она же охладиться должна". Ну, в конце концов, они поняли, что, похоже, это то, что нужно. Но это показывает, насколько все-таки там была настороженность и недоверие к тому, что действительно им не вкручивают и что мы не куда-то в трубу расходовали миллионы, ясное дело, что у них были некоторые сомнения. Но это в общем как-то очень занятно выглядело: почему вдруг на последней стадии возник такой вопрос?"
Документы "Атомного проекта" свидетельствуют, что у Сталина, а следовательно, и у Берии, сомнения о скором создании ядерного оружия нарастали. Все сроки срывались, обещания не выполнялись, а международная обстановка обострялась. А вдруг и среди физиков заговор и они обманывают вождя?!
История с "горячим шаром" получила неожиданное продолжение. Появилась легенда, что плутоний был привезен в Кремль и Сталин держал его в ладонях.
Этого не было…
Страницы "Атомного проекта" (а их многие тысячи!) пронизаны оптимизмом. Казалось бы, много неудач, еще больше неясностей, сомнений, невероятных трудностей, но, тем не менее, никто не сомневался в конечном успехе.
К ответственности не раз возвращается в своих рассказах и А.П. Александров. В частности, он так вспоминает о создании первой бомбы:
– Крайне важно было глубоко продумать идею отработки конструкции. Я не хочу на этой идее останавливаться. Я ей сам не занимался, но занимались этим делом очень внимательно. Ситуация была такая, что даже когда подошли к испытанию первого изделия, то и тогда оставалась достаточно большая вероятность, ну, скажем, порядка процента, что не получится полноценный взрыв. Конечно, если бы этот процент получился… Я помню, тогда Арцимович очень хорошо сказал, что, вот, если бы первая бомба не взорвалась, то она оказалась бы самой губительной…
А нужна ли была такая спешка?
Сейчас историки начинают убеждать, что "концентрация усилий на создании ядерного оружия отвлекала общество от более животрепещущих проблем – построения демократии, борьбы с режимом и так далее". Более того, существует мнение, что именно ядерное оружие позволило "коммунистическому режиму продержаться еще полвека".
Впрочем, ход истории мог измениться, если бы один из планов Берии был бы осуществлен. Но ему помешали как раз ученые, и в первую очередь Курчатов и Александров.
Первый вариант плана Берии был таков. Ближе к рассвету шоссе Энтузиастов и все улицы, ведущие к Кремлю, перекрывались. Два автомобиля под специальной охраной пересекали Москву и въезжали через Спасские ворота в Кремль. Утром в специальной палатке, которая разбивалась у Царь-пушки, проходила окончательная сборка "изделия", и уже после этого официально объявлялось, что первая термоядерная бомба находится в Кремле и может быть взорвана в любую минуту.
Второй вариант действий предполагал, что все будет проходить публично. После объявления о том, что на шоссе Энтузиастов находится контейнер с термоядерной бомбой, а во втором грузовике – пульт управления, начинается движение в сторону Кремля. Естественно, охрану и порядок обеспечивают сотрудники служб безопасности и верные воинские подразделения. Кортеж торжественно прибывает в Кремль, и здесь, если того потребуют обстоятельства, проходит окончательная сборка "изделия"…
Лаврентий Берия выбрал первый вариант. Группа его генералов выехала на Южный Урал…
В этой истории много догадок, секретности и недоговоренности. Никаких документов не осталось. Впрочем, не исключено, что они хранятся и сегодня "под семью замками", потому что их официальное признание заставит пересмотреть всю дипломатию атомной эпохи человечества.
Речь идет о попытке Л. П. Берии спасти себя и захватить власть в стране с помощью атомной бомбы.
Это пример первого атомного шантажа, который, к счастью, был предотвращен нашими учеными.
Вся история "Атомного проекта СССР" свидетельствует, что из высшего руководства страны только два человека – Берия и Сталин – были в курсе всех дел, связанных с созданием атомного оружия. Естественно, весь контроль осуществляло ведомство Берии. На каждом участке создания бомбы были его представители. Они возглавляли ПГУ при Совете Министров СССР, они следили за всеми, кто работал в "Проекте". И не только в закрытых городах, но и во всех НИИ и КБ, имеющих какое-то отношение к работам по бомбе, находились специальные "уполномоченные" – это были глаза и уши Берии. "От блеска генеральских звезд слепнут наши глаза" – строка неизвестного поэта-физика донесла до нашего времени суть работы ведомства Берии.
Секретность была тотальной. Малейшее упоминание об атомной бомбе, о плутонии, об уране каралось моментально и жестоко.
После смерти Сталина Берия был единственным человеком, который контролировал атомную проблему. Так получилось, но именно в его руках оказалось самое страшное оружие XX века. И он рвался к власти, убежденный, что место Сталина по праву принадлежит ему.
Он догадывался, что его "соратники по власти" попытаются отстранить его, но считал их слабаками. Самоуверенность и стоила ему жизни. Перед самым арестом он успел передать приказ своим генералам: доставить в Москву термоядерную бомбу. Ту, что изготовляется сейчас…
Анатолий Петрович Александров рассказывал:
– Вдруг в какой-то момент меня и многих других отправляют в то место, где изготовляется оружие. С таким заданием, что вот подходит срок сдачи – и что-то не ладится. Это было летом 53-го года… Мы приехали туда, стали разбираться, оказалась довольно интересная вещь. Что, попросту говоря, детали, спрессованные из гидридов в нужной комбинации, из-за того, что тритий-то радиоактивный, меняют свои размеры. Они пухнут и так далее. В общем, нужно было переходить на какие-то новые идеи. И над нами страшно сидели генералы, которых прислал тогда Берия, и нам было дано строгое задание работу эту моментально закончить, передать первый образец оружия этим генералам. И вдруг, в какой-то день, Курчатов звонит Берии, но его нет. Курчатов должен был каждый день два раза докладывать Берии, как обстоит дело. И он докладывал словами, так сказать, условными всякими. Хоть это было по ВЧ. Курчатов звонит – Берии нет. Он звонит его помощнику Махневу – его нет. Вдруг все генералы начинают быстренько исчезать. Нам приносят газету – спектакль в Большом театре, правительство сидит в ложе, среди них Берии нет. Какие-то слухи, какие-то странные переговоры. В общем, мы нашей технической стороной занимаемся, а уже сдавать-то некому эту штуку. Прессинг прошел. Мы были посланы туда с четким поручением – закончить работу очень быстро и передать готовое изделие этим генералам. Вот у меня такое впечатление получилось, что Берия хотел использовать эту подконтрольную ему бомбу для шантажа. И не только у меня – у Курчатова тоже было такое же впечатление, потому что мы по этому поводу с ним говорили, прогуливаясь там в садике…
Некоторые факты подтверждают догадку Александрова и Курчатова. О том, что Берия лично, без консультации с другими членами правительства и без санкции председателя Совета Министров СССР Г. Маленкова, отдал распоряжение об изготовлении первого образца водородной бомбы (знаменитой "слойки" Сахарова), упоминал в своей "обличительной" речи Маленков. Берия перечеркнул проект Постановления СМ СССР, которое традиционно для таких случаев было подготовлено, и сказал, что его подписи вполне достаточно. Очевидно, он был убежден, что именно он станет во главе государства.
Берия был расстрелян. А вскоре чудовищный термоядерный взрыв на Семипалатинском полигоне осенью 1953 года стал своеобразным салютом памяти руководителю "Атомного проекта СССР"…
…Президент АН СССР А.П. Александров взял меня на борт самолета, на котором он летел с Байконура. Анатолий Петрович впервые видел, как стартует ракета (на орбитальную станцию "Салют-6" ушел на работу интернациональный экипаж), и это зрелище произвело на него большое впечатление.
Во время интервью я задал, оказывается, бестактный вопрос:
– Неужели старт ракеты поражает больше, чем ядерный взрыв?
– Я не был на испытаниях оружия, – ответил ученый.
– Не может быть?! – не удержался я.
– Почему же? – теперь пришла очередь удивляться академику. – Мы были воспитаны так, что не следует лезть не в свое дело. АП конструкция оружия, его испытания – не мое дело, это ведь не реакторы. Хотя, не буду скрывать, хотелось посмотреть своими глазами и на это чудище…
– Вы имеете в виду, что старт ракеты и ядерный взрыв – это не чудо, а чудище?
– А разве кто-то думает иначе?! – парировал Александров.
Тогда мне показалось, что Анатолий Петрович что-то не договаривает. Секретность по-прежнему была тотальной, а потому ни рассказывать об оружии, ни интересоваться им было нельзя.
И лишь спустя много лет, в самый разгар "гласности", некоторые страницы истории "Атомного проекта" удалось прочесть. Одна из них поразила меня: я узнал о реакции И.В. Курчатова на испытания водородной бомбы. Один из участников работ рассказал, что "Борода" был весь день "какой-то странный", и он неожиданно заявил: "теперь на каждой бомбе можно рисовать голубь мира".
Подтверждение столь необычному поведению Курчатова я нашел в воспоминаниях А.П. Александрова: "Он приехал после этих испытаний в состоянии довольно глубокой депрессии. Обычно это был страшно живой человек, веселый, всегда у него были какие-то идеи. Тут он был подавлен. И он мне стал об этом испытании рассказывать. Он не говорил никаких технических подробностей, все это было не то, чем я должен был заниматься. Но он сказал так: "Анатолиус (он меня называл так всегда), я теперь вижу, какую страшную вещь мы сделали. Единственное, что нас должно заботить, чтобы это дело все запретить и исключить ядерную войну"… И он мне рассказал, что в 60 километрах от того места, где производилось это испытание, тоже произошли разрушения. И когда он посмотрел на все то, что разрушилось, он понял, что человечество погибнет, если дать этому делу волю. Причем тогда была испытана не самая мощная водородная бомба. Потом было испытание еще более мощное… в два с половиной раза мощнее. Это было сильное землетрясение. Это было разрушение громадного количества зданий, техники, которая была там расставлена. Были сжарены все животные… Курчатов понимал, что мир находится на грани катастрофы…"
Именно в эти дни И.В. Курчатов понял, что главное направление развития атомной науки и техники – мирное. На испытания оружия он больше не ездил.