Для начала сейчас самый момент ополчиться на короткие платья. Но что делать - они мне нравятся. И красивые ноги - грешен, нравятся. И наставлять тебя добродетели не могу - сам не образец. И переживать за твою нравственность не собираюсь.
Меня заинтересовала твоя мысль, что жизнь надо прожигать.
Правда, выразила ты ее не лучшим образом - ведь бездельники, пирующие на выпрошенные у родителей трояки, норовят в ту же категорию: их жизнь в том и состоит, чтобы утром клянчить, а вечером "прожигать". Но ловить тебя на неловком слове никто не собирается. Мы с тобой друг друга поймем, читатели нас - тоже. Короче, будем не про слово, а про существо.
Так вот, я тоже не люблю премудрых пескарей, которые отпущенные им природой радости цедят по капельке, дружат предельно экономно, а уж в любви тем более урезают себя в каждой малости, одержимые единственной жаркой идеей: как бы вместо семидесяти среднестатистических лет взять и прожить семьдесят два с половиной!
Зачем им такая жизнь?
Итак, в главном мы договорились: жизнь прожигать надо.
Следующий вопрос - как?
Ведь даже кастрюлю прожечь непросто - требуется приличный огонь. А жизнь - штука куда более прочная. Уж тут‑то нужно могучее пламя. Иначе только дно закоптишь.
Вот ты пишешь - любовь. Защищаешь свое право на нее. Что ж, имеешь право. Но в письме‑то твоем любви нет.
Не бойся, я не имею в виду ту самую, хрестоматийную, которая одна на всю жизнь. Жизнь - вещь не только прочная, но и сложная, бывает в ней всякое. Сколько раз кому любить -- четких инструкций нет.
Но ведь любить!
У Бунина есть великий рассказ "Солнечный удар". Он о любви - о любви, которая длилась один день. Но вот уже лет пятьдесят прошло,, а мы, читающие про эту однодневную любовь, не можем уйти от чувства грусти и - чего уж там скрывать! - зависти. Солнечный удар - точное определение. Если не читала, прочти, как насквозь прожгла жизнь двоих людей внезапная краткая любовь.
Ты пишешь: каждой девушке приятно, когда представляется случай пококетничать. Наверное, так оно и есть - приятно. Но ведь там, где начинается любовь, кокетству конец. Через этот невидимый порожек ему не переступить. Этой простой вещи ты не знаешь, видимо, не было случая узнать…
Ты пишешь: ребята обращают внимание, ребятам нравится… И ни словечком, ни деталью, ни хотя бы оговоркой не встал за твоим письмом один–единственный любимый человек. Пусть не на жизнь, не на год, но любимый!
Впрочем, судя по письму, ты искренне убеждена, что "любить" и "жить в свое удовольствие" - одно и то же.
Знаешь, как писала об этом Марина Цветаева?
Словно гору несла в подоле -
Всего тела боль.
Я любовь узнаю по боли
Всего тела вдоль.
Ты‑то как узнаешь любовь, Танечка? Тебе нравится нравиться, ты любишь, когда тебя любят. Но, боюсь, тебе неведома радость куда большая - любить самой. Почему я решил, что неведома? Да элементарно: иначе ты именно о ней бы и написала. Радость любить просто заслонила бы удовольствие быть любимой - уж очень разновелики эти вещи.
Та же Марина Цветаева, никогда не боявшаяся крайностей - ни в поэзии, ни в любви, - и тут выразилась предельно резко: "Между полнотой желания и исполнением желаний, между полнотой страдания и пустотой счастья мой выбор был сделан отродясь…"
Боюсь, эти строки покажутся тебе странными и ущербными. Но вглядись в окружающих и увидишь, что эта жажда полного и бескорыстного самосожжения в любви свойственна как раз людям душевно здоровым и щедрым. Наверное, по–настоящему счастливы именно они, а не те, кто, страшась любви без взаимности, благоразумно довольствуется взаимностью без любви.
Конечно, никто не застрахован от ошибок. Конечно, велик шанс полюбить, как выражаются в быту, недостойного. Но в том‑то и парадокс, что предмет любви может быть недостойным, но сама любовь всегда достойна, всегда подлинна. Чистота пламени не зависит от того, кто греет над ним пальцы.
Не читала Бориса Корнилова? Интересный был поэт. В "Каспийском море" есть у него такие строчки:
Нас качало в солдатских седлах
Так, что стыла по жилам кровь.
Мы любили девчонок подлых,
Нас укачивала любовь.
Видишь: подлых - а любили. И наверное, были куда счастливее, чем эти девчонки, возможно, красивые, возможно, неглупые, но не умевшие любить. Ибо любящую никто, никогда, ни при каких условиях подлой не назовет…
А теперь разреши задать тебе один вопрос: как долго собираешься ты прожигать жизнь? Лет десять-пятнадцать? Дело плохо - ничего у тебя не получится.
Почему?
Это я постараюсь объяснить.
Несколько лет назад в газетной корреспонденции была приведена фраза девушки, очень торопившейся быть счастливой: "Сегодня семнадцать мне, а через год семнадцать будет другой".
Знаешь, Таня, существуют на свете такие скучные, а иногда нехорошие люди - картежники. Но у них есть одно очень меткое словцо: пятиминутка. Это когда идет карта. Везет - и все. Можешь играть рискованно, можешь нелепо - все равно выиграешь. Везет!
Так вот, семнадцать лет - твоя пятиминутка.
Сейчас ты можешь позволить себе очень многое. Скажешь глупость - сочтут наивностью. Грубость назовут гордостью. Оденешься безвкусно - решат, забавно. Даже неряшливость вызовет скорей не брезгливую гримасу, а добродушную усмешку.
Да что люди, даже беспристрастный закон сейчас к тебе снисходителен: целый ряд возрастных поблажек.
Пятиминутка! Хороший период в жизни - завидую…
Но у пятиминутки есть один существенный недостаток: длится она от силы пять минут. Это - в картах. В жизни, естественно, подольше - год, два.
Так что через год–два начнут с тебя спрашивать по–взрослому. Глупость назовут глупостью, грубость - грубостью, неряшливость - неряшливостью. Котенка, стянувшего колбасу, беззлобно щелкают по носу. Кота в аналогичном случае нещадно дерут. И беспристрастный закон спрашивает с восемнадцатилетних полной мерой.
Короче говоря, через каких‑нибудь пятнадцать–двадцать месяцев непобедимое обаяние первого года молодости перейдет к другим семнадцатилетним. А что останется у тебя? Что сможешь ты тогда противопоставить этим новым Таням - самоуверенным девочкам в еще более модных платьях, с еще более красивыми ногами?
Ну, восемнадцать, положим, возраст отнюдь не катастрофический. Но двадцать - это уже серьезно, разница с семнадцатилетними будет видна даже на глаз. А двадцать два, двадцать три, двадцать пять… И счет ведь не останавливается…
По–твоему, в зрелости человек только и делает, что оглядывается на пройденную жизнь: кто с удовлетворением, кто с горечью. Однако зрелость весьма продолжительный период жизни, длящийся минимум тридцать лет. А тридцать лет оглядываться - шея заболит. Поэтому и зрелые люди стремятся не столько оглядываться, сколько жить.
Вспомним чеховских героинь: у Аркадиной был взрослый сын, у Раневской взрослая дочь, а жили теми же страстями, что и в двадцать. Вспомни - или прочти - Стендаля, Бальзака, Мопассана. Тридцати-, сорока-, даже пятидесятилетние женщины хотят любить и быть любимыми - и многим это удается. Хотя, надо думать, не благодаря красоте, которая, как ни грустно, с возрастом убывает.
Но убывает красота, проявляется личность. Верней, не проявляется, а развивается: крупные люди становятся еще крупней, мелкие - еще мельче. А личность значит колоссально много - не только в работе, но и в любви.
Человек, горящий всю жизнь, способен, по твоей терминологии, "прожечь" не только молодость, но и старость…
Теперь, пожалуй, самое время поговорить о некрасивых девушках.
Ты наперед знаешь, что им в жизни предстоит с горечью оглядываться на унылое прошлое и из зависти осуждать счастливых красавиц.
Недооцениваешь, до чего же недооцениваешь своих некрасивых ровесниц! Ты считаешь, они будут годами стоять за твоей спиной и завидовать? Как бы не так! Они только кажутся тихими, а на самом деле энергичны и целеустремленны.
Пока ты гуляешь по паркам, используя каждый случай "пококетничать", пока с успехом демонстрируешь свои красивые ноги, пока "веселишься, целуешься, поешь", они тоже не теряют времени даром.
Они - думают.
Жизнь ставит перед твоими невзрачными сверстницами вопрос за вопросом.
Такие, например.
Неужели главное в человеке - лицо и ноги?
Разве привилегия "жить в свое удовольствие" дается лишь избранным, причем прямо в момент рождения, как во времена оно давался графский титул?
А если дается, то справедливо ли это?
А если несправедливо, то как с этим бороться?
Ответить на подобные вопросы очень и очень нелегко. Чтобы поглубже разобраться в предмете, приходится прочесть уйму книг, про любовь и про жизнь вообще. Некрасивые девушки вынуждены вдумываться в стихи: вдруг поможет чужой опыт?
Ты верно заметила, что некрасивая девушка редко ходит гулять, ибо сторонится ребят. Но ведь чем‑то заполнять свободные дни и вечера все‑таки надо! А когда человек читает книгу, смотрит спектакль, слушает концерт, ходит по выставкам - он становится умней, эмоциональней, глубже, красивей. В чем и суть дела…
Тебе‑то самой интересно с глупыми парнями?
С глупыми девушками, правда, интересно бывает. Но недолго. Как правило, пока им от семнадцати до восемнадцати.
Насчет парков ты, конечно, права: там заметны красивые. А в школе, на работе, наконец, просто в компании? Тут на виду умные. Ребята ведь тоже тянутся к девчонкам, с которыми интересно поговорить, которые поймут, посоветуют, помогут.
Так что, боюсь, через некоторое время придется тебе потесниться, пропустить вперед своих невзрачных, но смышленых и развитых подруг. А самой стоять у них за спиной, слушать их умные разговоры. Не исключено, что именно тебе придется "завидовать и осуждать", что, как ты уже сейчас понимаешь, является слабым утешением.
Возможен и такой вариант: вдруг одна из Золушек твоего поколения станет великой актрисой? Тогда, чего доброго, ее некрасивость станет считаться эталоном женской привлекательности. Ведь такое бывало не раз. Когда‑то главными женщинами в театрах были актрисы–героини. Нынче роли героинь играют все больше актрисы характерные, то есть умеющие создать яркий, своеобразный характер. И когда говорят "лицо актрисы", опять‑таки имеют в виду характер, а не физиономию.
Вообще, твое предположение, что одинокими остаются некрасивые, практикой не подтверждается. Едва ли не чаще бывает наоборот. Некрасивым любовь достается трудно, и они рано привыкают ее ценить. К привлекательным жизнь, наоборот, долго снисходительна, а когда вдруг спросит по всей строгости - глядишь, учиться человеческим отношениям поздновато: характер уже сложился эгоистичный и неглубокий.
Кстати, и тебя легкая, везучая молодость, пожалуй, уже начала формировать для будущего одиночества. И письмо твое сигналит об этом, как анализ крови о ревматизме. В людях ты даже не пытаешься разобраться. Ребята для тебя - безликая, восхищенная тобой масса. Некрасивые девушки - несчастные завистницы. Поверхностный парковый успех ты ценишь куда выше, чем он того заслуживает. О собственных недостатках нет и речи: уж так хороша, что надо бы лучше, да некуда.
Конечно, для поцелуя в парке все эти недостатки не помеха. Но от подруги и тем более от жены требуют обычно совсем иных человеческих качеств.
Конечно, в жизни бывают всякие случаи. И глупых любят, и эгоистичным везет. Но я бы на твоем месте на случай рассчитывать не стал. Лучше постарайся задуматься, пока не кончилась твоя пятиминутка…
Итак, нужно ли "прожигать жизнь"? Повторяю: нужно! Право на любовь у тебя есть, и его никто не отнимет.
Но сумеешь ли ты этим правом воспользоваться? Сумеешь ли быть любимой в восемнадцать, в двадцать восемь, в сорок - возраст далекий, но ведь и он наступит. А главное, сумеешь ли любить сама? Ведь на чужом огне жизнь не прожжешь - только на собственном!
Вот и все, что я хотел тебе сказать по поводу веселья, поцелуев и песен в парках.
РУДНИК "СВЕТЛАНА"
"Боря, какая пыль в этих горах! Ни дерева, ни куста, ни травы. Только камень да песок. Вчера шли ущельем, сверху сорвалась глыба, и целый час, наверное, пока не ушли за гору, все видели, как висит над склоном пыль. И сама я теперь серая насквозь, на зубах песок, волосы серые, жесткие. А руки - хоть морковку тереть! Эх, Борька! Вчера провела ладонью по щеке и оцарапалась до крови… Даже глаза, наверное, запылились. Борька, ты хоть помнишь, какие у меня глаза?
Сижу вот и пишу тебе, уже вечер, похолодало, только камни геплые, как деревенская печка. Ребята ушли к реке, за дровами, там все‑таки растет кустарник, такой чахлый, такой серый, что его даже ломать совестно. Мы‑то соберем свои камни и уйдем, а ему, бедному, всю жизнь стоять на голом берегу, под этим пыльным солнцем…
И ночью мы мерзнем, как цуцики. Спальники оставили внизу, а теперь расплачиваемся. Одеял у нас только два - правда, верблюжьи, огромные, но все равно жмемся друг к другу и дрожим, под утро нос к носу примерзает. Встретили казаха сверху: говорит, перевал закрыт. Он был на лошади, крепенькая такая, злая - завидно даже!
Если бы нашему Урхану не перебило ногу на камнепаде, шли бы сейчас налегке, как курортники. А еще говорят, что животные ближе к природе… Мы разбежались, а его достало. Видно, у геологов инстинкт развит, как у горных козлов. Да, знаешь, кого встретила в управлении? Веньку! Он сломал руку на маршруте, срослась криво, в больнице опять ломали. Говорят, будет крепче старой. Но все равно ему до весны сидеть на обработке.
А Инка от него действительно ушла. Только ни в кого она так уж сильно не влюблялась: просто Венька все лето был в поле, а ее хватило всего на три месяца.
Эх, Борька, Борька, не ценишь ты меня - я ведь тебя шесть лет ждала, с первого курса! И так, главное, навязалась - просто стыдно! В аспирантуру из‑за тебя не пошла. А ты только прошлой осенью догадался ко мне подойти… Долго же изучали вы кадры, товарищ начальник отряда!
Шутки шутками, а приходится мне тут сурово. Рабочих дали мальчишек, студентов - сама, мол, недавно окончила, так что в самый раз. Они уже, естественно, выдохлись, а нам еще неделю идти, не меньше - просто не знаю, как дальше. Да и я, честно говоря… Вчера шли по карнизу, два раза оступилась, а тут обрыв метров сорок, и уцепиться не за что. Но к вечеру так устанешь, что все равно, хоть с обрыва, и думаешь об этом не как о смерти, а как об отдыхе.
Прошли мы много, то ли двести пять, то ли двести одиннадцать, маршрут у Олега, он считает. А я считаю дни. Зачем - и сама не могу понять. И меня до ноября не выпустят в отпуск, и ты сюда не приедешь. А я считаю…
От базы мы ушли на десять дней. Там двое суток до тракта. Потом еще двое до железной дороги. Да трое суток поездом, да трое суток до вашей базы. Борька, три недели до тебя!.. Дойдем до перевала, и начну сматывать ниточку, каждый день будет днем к тебе.
А вообще‑то ребята мне попались ничего. Особенно Олег. Когда я разбила колено, он два дня нес мой рюкзак и вообще всячески ухаживал, правда, не совсем бескорыстно. Но, кажется, примирился с тем, что этот маршрут не увеличит число его любовных побед, и теперь мы с ним приятели.
Он мне каждый день рассказывает о своих девчонках, а я ему о тебе. Жаль только, стихов он не любит. Помнишь, Борька, мои любимые: "Нежность глушила я, нежность душила я…" Попробуй задуши, когда она сама вот–вот задушит меня. Борька, куда уходит нежность? Ведь тебе достается только маленькая капелька, и ты так редко рядом. А все мысли, которые ты не узнаешь, все слова, которые ты не услышишь, все то, что душит меня по ночам, - куда это уходит? Иногда мне кажется, что вся эта бесприютная нежность существует и вне нас, собирается вместе и висит над городами печально и смутно, как облака, не ставшие дождем.
Боря, возьми меня на тот год к себе, а? Хоть поварихой, все равно. Ну что за жизнь такая - за семь месяцев виделись двенадцать дней. Возьми, Борь… Бог с ним, с моим дипломом! Все равно я и тут за повариху, и миски мою, хоть и начальник… Не сердись, Борь, и не обращай внимания, что я так ною. Ведь сам же говорил, что раз в месяц я имею право поскулить. Вот и пусть сегодня будет тот самый раз.
И вообще, Борька, грустно мне сегодня, грустно… Вот идем мы, камней у нас полны мешки, и, по–моему, не зря тащим их на базу. Если пласт не обманет, года через четыре будет тут рудник. Придут дорожники, и останется от них дорога, от строителей останется поселок. А мы свернем палатку, выдернем колышки, и останутся только дырки в земле. Приедем когда‑нибудь - даже похвастаться нечем…
Ладно, Борька, надоела я тебе, наверное, со своим нытьем. Отдохни до завтра, и я отдохну. Костерик наш - еле–еле, ребята спят, да и мне пора - ведь встаем мы в три, чтобы побольше пройти до жары. Боренька, не снись мне сегодня, а то опять буду ворочаться и ворочаться, совсем ты меня измучил, а мне так мало осталось спать.
Спокойной ночи, Боренька, целую тебя крепко. Завтра на первом привале допишу это письмо, заклею в конвертик и брошу в рюкзак - пока это мой почтовый ящик…"
А утром, когда шли по осыпи, она подвернула ногу и быстро покатилась по крутому склону, а камни покатились за ней. Она все хотела перевернуться на живот, но мешал рюкзак. Уже над самым обрывом она ухватилась за огромный ржавый камень. Но тяжелый рюкзак с силой рванул ее вниз. И река долго, метров двести, тащила по камням уже безразличное ко всему тело с безвольно мотающейся головой.
Рабочие, молодые ребята, вытащили ее только на перекате и, непривычные к смерти, долго глядели со страхом на исковерканное лицо…
Ее могила над берегом, с выложенным белыми камнями словом "Светлана", почти год служила ориентиром геологам и геодезистам. И даже первым строителям советовали разбить лагерь в километре севернее от "Светланы"…
Теперь на том месте рудник и дорога проведена: по ней ездят самосвалы с рудой и даже рейсовые грузотакси. А недописанное письмо Светланы лежит в рудничном комитете комсомола в особой папке с надписью: "Для истории".
Секретарь комитета, порывистый лохматый парень, прибыл на рудник с первой партией строителей. Письмо случайно попалось ему в груде бумаг, и у него сразу же явилась идея создать со временем на руднике музей. Но потом, за делами, сам же помогал строителям уничтожать исторические ценности. И первая палатка была свернута, и первый барак переоборудовали в топливный склад, первые ватники пошли на тряпки уборщицам, а стальной, с загнутыми краями лист, в котором зимними ночами строители жгли солярку для обогрева, под горячую руку сдали в металлолом.
Так что единственным экспонатом будущего музея осталось письмо без начала и конца, вымокшее в реке, с расплывшимися буквами и чернильными разводами по краям. Иногда его показывают новичкам. Разобрать, что написано, трудно, да и разбирать ребята стесняются.
Но на руднике, да и во всем районе живет стойкая легенда о том, что открыла месторождение девушка - красивая, нежная и влюбленная. А ребята, знавшие ее, ходившие с ней в маршруты, подтверждают это горячо и вполне искренне… Хотя они‑то, наверное, могли бы вспомнить, что была она некрасива, с хриплым голосом и тяжелой походкой, и что парень, которого она любила, отвечал на ее письма с опозданием на месяц…