Тем временем империя ГУЛАГа трещала по всем швам. В 1951 г. имела место протестная голодовка 500 человек в лагере, задействованном на строительстве тоннеля под Сахалином (того самого), после того, как трое заключенных были исколоты штыками у входа ( Солженицын А. И . Архипелаг ГУЛАГ. Ч. 5. Гл. 10). 27 мая 1951 г. произошло восстание в лагере под Бийском (Алтайский край). Однако ГУЛАГ не только за Уралом лихорадило, а и в оставшихся в Европейской России лагерях тоже было неспокойно. Так, 1 июня ГУЛАГ сотрясло восстание в лагере под Муромом. 24 июня – восстание в лагере под Александровом (оба лагеря – Владимирская область). Чуть позже, 17 августа – восстание на Северном Кавказе, в лагере под Бесланом (Северная Осетия).
Но больше всего напугало восстание заключенных на Сахалине. Тех самых, что тоннель под Татарским проливом строили. Опять-таки: пусть это, собственно, и не восстание, а всего лишь голодовка, ну а что будет, если американцы в самом деле в случае войны Сахалин блокируют?
В общем, надо было что-то срочно решать с "капиталистическим окружением". Поэтому Иннокентий Володин теперь с полным сознанием своей правоты предупреждал: "Будут новые действия. Теперь – напротив, связанные с эскалацией, а не с мирными инициативами". На вопрос о том, какие именно, ответил: "Пока не знаю, когда. Не знаю, где. Не знаю, какие именно, хотя очевидно, что военного характера. Но будут, это точно".
Какие же были основания для таких утверждений?
Прошло всего десять дней с начала мирных переговоров, как 20 июля прославленный Нарком военно-морского флота времен войны (занимавший этот пост с 1939 по 1947 г.) Н.Г. Кузнецов снова назначен военно-морским… теперь уже не наркомом, а министром. Сам по себе это был столь же неординарный шаг, как назначение Г.К. Жукова командовать столь напоминающим по своим природным условиям Канаду Уральским округом. Но назначениями дело не ограничивалось. Начало планирования строительства в СССР авианосцев тоже приходится на этот период ( Закорецкий К . Третья мировая война Сталина. С. 426–428). Спрашивается, и зачем Сталину авианосцы понадобились?
А в дневниках Берия – запись от 24 июля 1951 г.: "Королев доложил, успешно запустили в космос собачек. Спрашиваю, так уж и в космос. Он говорит, а 90 километров это уже космос… Спрашиваю: "Теперь человека запускать будешь?" Он смеется, до человека еще далеко" (орфография и пунктуация оригинала . – В. К. ). Сергей Кремлев в комментарии отмечает, что запуск двух собак состоялся 22 июля в герметичной кабине. Всего в 1951 г. состоялось девять таких пусков, из них пять успешных, на высоту до 87 км. Наверху собаки катапультировались и на парашютах спускались обратно. Геофизическая ракета В-2А была запущена на расстояние 212 км с полезным грузом 2200 кг, В-5-В – на 512 км с грузом 1300 кг ( Берия Л.П. С атомной бомбой мы живем! С. 140–141).
24 сентября 1951 г. состоялся башенный взрыв атомной бомбы в СССР. А уже 18 октября была сброшена с самолета тридцатикилотонная атомная бомба ( Закорецкий К . Третья мировая… С. 100).
31 октября Сталиным был одобрен только что разработанный реактивный бомбардировщик Ту-95. И уже через две недели начато серийное производство этой машины на Куйбышевском авиазаводе ( Зуенко А ., Коростелев С . Боевые самолеты России. М., 1994. С. 3).
Любопытно, что в бериевских дневниках в указанное время мы видим, насколько я мог заключить, самую продолжительную по времени лакуну – с 24 июля по 6 ноября 1951 г. Правда, возможно, это опечатка и следует читать вместо "6 ноября" – "6 октября" (т. е. Х вместо XI, месяцы в дневниках Лаврентия Павловича обозначены римскими цифрами): дело в том, что дальше идут записи под октябрьскими датами ( Берия Л.П. С атомной бомбой… С. 135, 140–141).
Что же планировал Сталин? Почему он то сначала затеял мирные переговоры, то вдруг тут же явно готовится к эскалации войны?
А. Никонов приводит такую бытовую ситуацию: "наехали" на мужика (его знакомого Пашу) трое громил. Он понимает, что силой их не победишь: хоть он и был крепеньким парнем, а главное – хорошо обученным драться, но понимал – силы не равны. Потому вступает он в переговоры. Мол, типа, "чиво вы ребята, давайте спокойно разберемся патамушта мы все тут нормальные люди" (орфография и пунктуация оригинала . – В. К. )… Идет расслабляющий треп, "глаза опущены, руки расслабляюще делают какие-то успокаивающие вялые движения, размеренная речь: бу-бу-бу"… и вдруг со стороны Паши следует сокрушительный удар, на полуслове, из самой неудобной позы, "вырубающий" одного из его собеседников. Тут же – второго. Тут же – третьего. И все, здоровые бугаи, каждый из которых в честной драке мог Пашу по стенке размазать, валяются "в отключке" ( Никонов А . Бей первым! М. – Спб., 2010. С. 109).
Вот и Сталин после осени-зимы-весны 1950–1951 гг. понял: нахрапом и наскоком тут, на Дальнем Востоке, не возьмешь. Тем более при начинающихся проблемах в тылу. И решил предложить начать мирные переговоры по Корее, чтобы под их прикрытием в то же время готовить внезапный удар. Вот и товарищ Мао туда же: с одной стороны, в начале лета 1951 г. предложил перемирие, причем в этот раз, в отличие от предыдущих "мирных" предложений, вопрос об установлении на Тайване коммунистической власти и/или об обеспечении за КНР места Китая в ООН предполагалось ставить только для того, чтобы "поторговаться" с Америкой. А с другой стороны, готовился китайский коммунистический вождь в августе 1951 г. нанести в Корее сильный внезапный удар ( Торкунов А.В. Загадочная война. Корейский конфликт 1950–1953 гг. С. 165–166). Тогда удар не состоялся: одернули "старшие братья" из Москвы, сказав, что не ко времени. Сталин сам готовил удар, попозже, да зато и поосновательней! Но ведь и сама советская сторона еще 5 июля заявила, что больше не ставит условием подписания перемирия вопрос о представительстве КНР в ООН или о Тайване ( Ванин Ю.В. Корейская война и ООН. С. 222–223).
Обратим внимание на некоторые внешнеполитические шаги того времени. 8 сентября 1951 г. в Сан-Франциско был подписан мирный договор союзников с Японией. СССР отказался его подписывать, и Закорецкий рассматривает этот отказ как необходимость сохранить со Страной восходящего солнца состояние войны. И одновременно советская сторона утверждает, что Япония "оккупирована Соединенными Штатами" (об этом речь пойдет чуть ниже). Ну, чтобы советские люди не удивлялись, когда на Японию внезапно нападем (хотя это был явный перебор, ибо кого и чем тогда в Советской стране можно было удивить) ( Закорецкий К . Третья мировая война Сталина. С. 275).
Попутно в эти месяцы китайская коммунистическая сторона достигла еще одного успеха – прибрала к рукам Тибет. Собственно, военные операции против Тибета НОАК развернула, как уже говорилось, еще с марта 1950 г., но на зиму 1950/51 наступление было приостановлено. И только 23 мая 1951 г. было достигнуто соглашение о присоединении Тибета к КНР на правах автономии. 9 сентября части НОАК вступили в Лхасу (Тибет в 1912–1951 гг. // Википедия).
Впрочем, присоединили ли Тибет полностью? Во всяком случае, во время пресловутого визита Чжоу Энь-Лая в СССР год спустя китайская сторона просила СССР (3 сентября 1952 г., через год без малого после вступления в Лхасу) "оказать содействие Китайской Народной Республике в установлении контроля над Тибетом" ( Ледовский А.М. СССР и Сталин в судьбах Китая. С. 167). Однако тибетская проблема – это отдельная большая тема, тут я еще и ее освещать не собираюсь. Вернемся к планам Сталина на 1951–1952 гг.
Начнем с того, что Дальним Востоком дело не ограничивалось. Вскоре появилось постановление Политбюро от 29 ноября 1951 г. о выселении из пределов Грузинской ССР навечно в Южный Казахстан "близких родственников… эмигрантов, изменников Родине (можно предположить, что далеко не все из этой категории были теми, кого принято называть так во всем мире . – В. К. ) из числа грузин-аджарцев, проживающих в Турции. Тут, очевидно, ошибка – надо "ранее проживавших", хотя наши "органы" вполне могли выкрадывать людей и оттуда, примеров тому масса; в целом же – все понятно: раз в Турции живешь, значит, изменник; по крайней мере, те, кто сотрудничал с врагом в годы войны, в бегстве именно в Турцию вроде не замечены; да и если уроженцы Аджарии сотрудничали в годы войны с врагом, то только на оккупированных территориях, к каковым Закавказье вроде не относилось; но оттуда сподручнее было бежать отнюдь не в Турцию!
Опять-таки, если эмигрант, проживавший в Турции, вернулся домой, то, очевидно, только после того, как государство обещало ему прощение; в таком случае мы вынуждены констатировать, что государство свое обещание нарушило. Банальность для тех, кто воспитан на "Архипелаге ГУЛАГ" – там таких примеров навалом (вспомним хотя бы "заман и заглот" советских солдат, попавших в немецкий плен – "Родина простила, Родина зовет!"), но вот чтобы такой вывод можно было сделать из дневника Берия или из апологетических комментариев к нему – это интересно! Однако продолжим.
Предполагалось, согласно тому же постановлению, ссылать из Аджарии в Казахстан навечно также "реэмигрантов, прибывших в Грузию в 1946–1949 гг. из Франции, Ирана и Китая"… А вот тут вообще никакой вины (по крайней мере, из контекста дневника и комментариев не видно наличие другой вины, кроме "прибытия из Франции, Ирана и Китая") не видно, и все гораздо проще: прибыл из-за границы – значит, враг!
Но мы отвлеклись от темы новой мировой войны. Напомню поэтому, что выселение представителей "не тех" национальностей из приграничных районов есть достаточно верный признак скорого превращения этих районов в прифронтовую полосу. Так было в западных районах СССР перед 1941 годом, так было примерно в те же годы на Дальнем Востоке (корейцы). Так было и в Закавказье, например, еще 18 января 1938 г. НКВД СССР разработал проект выдворения иранских подданных из Азербайджана: этим лицам предлагалось в месячный срок либо принять гражданство СССР (в этом случае они подлежали выселению в Казахстан), либо выехать в Иран, а в случае отказа они подлежали аресту. Ну, правда, в конце концов, советские чекисты (вернее, те, кто им давал указания) "смягчились" и выслали всех. Автор, приводящий эти сведения, не скрывает, что НКВД использовал эту высылку для заброски агентов в Иран ( Гасанлы Дж. Вступление советских войск в Иран и укрепление позиций СССР в Южном Азербайджане // Правда Виктора Суворова. Окончательное решение. М., 2009. С. 92–94). В не столь отдаленном будущем за этим шагом, как известно, последовало вторжение СССР в Северный Иран.
Но главным продолжало оставаться японское направление. Явно именно с расчетом использования на этом направлении на вооружение СССР 3 декабря 1951 г. поступили ракеты Р-5. Началось наконец и развертывание пяти обещанных ракетных бригад в дополнение к двум уже имевшимся.
Кстати, в дневниках Берия мы опять видим лакуну с 5 ноября по 21 декабря 1951 г. Таким образом, и принятие на вооружение Р-5, и упоминавшееся постановление Политбюро от 29 ноября – пропущены. Однако через три страницы появляется запись от 20 декабря ( Берия Л.П. С атомной бомбой мы живем! С. 141, 144), что заставляет снова думать об опечатке – лакуна до 21 ноября вместо 21 декабря.
Что-то много, однако, опечаток. Как бы то ни было, очевидно, что дневники Берия теперь отмечает некая нервозность, скомканность, а также путание в датах. Сам Лаврентий Павлович чуть позже, 15 июля 1952 г. (кстати, после еще одной большой лакуны, начиная с 10 июня, и сразу после упоминания о предстоящем съезде партии), замечает: "Редко я теперь берусь за свой дневник. Ха! Дневник это если пишешь и пишешь, а тут то пишешь, то нет. Ни времени нет, ни жалания (так в тексте. – Прим. С. Кремлева)" (там же. С. 154–155). Такого не было даже в самые трудные годы прошлой войны. И это само по себе показательно.
Глава 11 Молотов и Игнатьев
Но у Берия был опасный соперник по борьбе за власть – Молотов Вячеслав Михайлович. Соперничество между ними началось еще в 1944 г., когда Берия занял вместо Молотова должность заместителя председателя Государственного Комитета Обороны. Собственно, к началу 1950-х гг. пик доверия Сталина к Молотову прошел, хотя бы потому, что супруга Молотова была еврейкой, однако он продолжал числиться в иерархии советского руководства человеком № 2. И оставался за вождя, когда тот отлучался куда-то.
Вот и теперь Сталин уехал на Черное море. Отдыхал долго – с августа 1951 по февраль 1952 гг. По крайней мере, в декабре 1951 г. его в Москве уже четыре месяца не было, об этом пишет Берия в дневниковой записи от 20 декабря 1951 г.: "Коба все не возвращается. Собирается, но может скоро не вернется, уже почти четыре месяца не был в Москве… Раньше такого не было. Что он там копает?" Тут явно намек на грузинское дело, о котором Берия писал и ранее. Например, 6 ноября 1951 г. в его дневнике появляется запись: "Головы будут лететь. Вряд ли дойдет до расстрела, но дров там Коба наломает. Жалко Рапаву (А.Н. Рапава – до 1948 г. министр госбезопасности, в 1948–1951 гг. министр юстиции Грузинской ССР, в ноябре 1951 г. арестован по "менгрельскому делу", или "делу Барамия", после смерти Сталина реабилитирован и назначен министром государственного контроля Грузинской ССР, летом 1953 г. снова арестован и в 1955 г. расстрелян. – Прим. С. Кремлева ). Попал под горячую руку" ( Берия Л.П. С атомной бомбой… С. 137 и т. д.). А возможно, комментирует С. Кремлев, Сталин оставался на Кавказе и в начале 1952 г.; во всяком случае, он никого не принимал в своем кремлевском кабинете до 12 февраля 1952 г. (в тексте, очевидно, опечатка, написано "1951 г.". – В. К. ) (там же. С. 144).
Кстати, насчет того, что "раньше такого не было", Лаврентий Павлович неправ. Послевоенный Сталин был уже не тот. Едва ли правы те, кто говорит о том, что в 1951–1952 гг. здоровье Сталина резко ухудшилось, и достаточно очевидно, что умирать он явно не собирался, но все-таки старость – не радость. Факты свидетельствуют: если в 1945 г. перерывы в заседаниях Политбюро продлились только чуть больше двух месяцев, с 8 октября по 17 декабря, то в 1946 г. – уже с 8 сентября по 20 декабря, в 1947 – с 15 августа по 17 ноября, в 1948 – с 4 сентября по 1 декабря.
Первый инсульт у "Вождя народов" случился еще 31 августа или 1 сентября 1949 г., после чего он отдыхал три месяца и лишь 9 декабря появился в Кремле. Первым, кого он принял после 3,5-месячного перерыва, был Мао Цзэдун. В 1950 г. перерыв был еще дольше – со 2 августа по 21 декабря. А вот число рабочих дней, по которым Сталин принимал посетителей в кабинете, сокращалось – в 1947 г. их было 136, в 1948 – 122, в 1949 – 113, в 1950 – 73, в 1951 – 48, наконец, в 1952 г. – 45 дней ( Костин А . Смерть Сталина. При чем здесь Брежнев? С. 158–161).
Как бы то ни было, Молотов оставался в Москве за Сталина до декабря 1951, а то и до февраля 1952 г. А точнее?
А точнее – Л. Млечин сообщает нам, что в конце 1951 г., собрав по обыкновению ночью всех членов Политбюро у себя на даче, Сталин вдруг зло сказал им: вы, мол, состарились, поэтому я вас всех заменю ( Млечин Л . Смерть Сталина. М., 2003. С. 55). Плохо верится в то, что Сталин мог так откровенно сказать, слишком умен и хитер он был, чтобы так "подставляться", но все же… Возможно, к началу 1950-х гг. ум и хитрость стали изменять Вождю. Я не хочу принимать эту мысль, отбиваюсь от нее, однако некоторые факты уж очень упрямо об этом свидетельствуют…
Но какой бы вариант ни соответствовал действительности, важно то, что Сталин появился в Москве не ранее декабря 1951 г. То есть в ноябре его в столице еще не было, и за него оставался Молотов.
При этом, хотя Вячеслав Михайлович в 1949 г. и сдал МИД Вышинскому, он продолжал держать руку на пульсе в том числе и иностранных дел. Бывших дипломатов, как и бывших чекистов, не бывает!
И вот в ноябре 1951 г. Молотов получил информацию через каких-то своих людей, что американцы знают то, что они вроде бы знать не должны. О том, что Запад явно воспринимает теперь советскую подготовку к войне как уже начавшуюся агрессию глобального масштаба, а не просто как цепочку локальных войн. О том, что принимает соответствующие меры. О том, что в течение именно 1951 г. Запад сделал серьезные шаги в деле противодействия этому. В частности, что он старается тщательно скрыть следы своих разработок в новейших видах альтернативного супероружия.
Молотов вызвал главу МГБ Игнатьева (три месяца назад, 9 августа, назначенного вместо арестованного В.С. Абакумова) и поставил задачу: разобраться!
Долго разбираться тому не пришлось. Список лиц, допущенных к подобной информации, легко пересчитывался по пальцам одной руки. И сидели эти допущенные в МИДе и в "органах". Ну, в разведке еще. Но что самое интересное – тот объем информации, который был доступен работникам МИД, был в значительной мере недоступен работникам "органов". А разведка знала кое-что из того, чего не полагалось знать ни тем, ни другим.
Короче говоря, Игнатьев сообразил, что существует заговор из работников МИДа и кого-то из "силовиков". Вскоре ребята из МГБ нашли и непосредственный источник информации – государственного советника первого класса (полковника) Иннокентия Володина.
Обо всем этом Игнатьев 18 ноября 1951 г. доложил Молотову. Однако реакция "человека № 2" его, мягко говоря, удивила.
Молотов сказал, что МГБ должно продолжать наблюдение за Володиным, а заодно и за главой МИД Вышинским. А кроме того, необходимо присматривать и за ребятами из внешней разведки. Однако никаких действий против указанных граждан до особого распоряжения не предпринимать. "А товарищу Сталину я сам доложу. Можете идти", – закончил Вячеслав Михайлович этот разговор.
Почему Молотов так поступил? В отличие от всех прочих персонажей, о которых тут шла речь, он не мог быть ни реальным, ни потенциальным участником заговора. Вячеслав Михайлович был и остался до конца жизни верным сталинцем, его ничто не могло переубедить – ни ссылка жены, по сути дела только за "пятую графу", ни собственное балансирование на грани гибели в зиму 1952/53 (отчасти и раньше), когда, есть серьезные основания считать, только смерть Сталина его и спасла.
Собственно, жена Молотова была арестована еще в январе 1949 г. Но звезда "человека № 2" стала закатываться (пусть до конца 1940-х гг. и незаметно даже для большинства посвященных в государственные дела) куда раньше. Еще 10 августа 1939 г. имело место секретное постановление Политбюро о неосмотрительности и неразборчивости супруги Молотова в связях, что привело к наличию немалого числа "враждебных элементов и шпионов" в ее окружении (читай – и в окружении самого тогдашнего главы Советского правительства). Л. Млечин считает, что уже назначение Молотова на пост наркома иностранных дел в мае 1939 г. было для него фактическим понижением, так как, оставаясь формально главой правительства еще в течение двух лет, он по сути был отстранен от всех прочих, кроме дипломатии, государственных дел. 5 мая 1941 г. Молотов перестал быть председателем Совета Народных Комиссаров даже и формально.