Но, судя по замечаниям мемуаристов, интеллектуальные запросы генерала были минимальными: время, свободное от службы, он использовал единственным доступным ему способом - кутил. Причем кутежи Малютина, о которых в обществе ходили легенды, совсем не были похожи на загулы его отца Федора Рылеева - тот при всей своей "гульливости" сумел только промотать небольшое отцовское наследство. Так, Вигель писал, что генерал был "гуляка, великий друг роскоши и всяких увеселений, который имел особенное искусство придавать щеголеватость даже безобразному тогдашнему военному костюму". В свете распространялись слухи о том, что накануне цареубийства 11 марта заговорщики напоили Малютина "пьянее обыкновенного" - и в итоге он "пропил своего благодетеля".
"Увеселения" генерала не закончились со смертью Павла - напротив, приняли масштабный характер. Павел Петрович, как известно, кутежей не любил, а Александр Павлович, соратник Малютина по службе в Гатчине, относился к ним спокойно. Степан Жихарев писал: "Генерал-лейтенант Малютин и шеф лейб-гусарского полка Андрей Семенович Кологривов были известные гуляки. В тогдашнее время о них говорили: "Кто у Малютина пообедает, а у Кологривова поужинает и к утру не умрет, тот два века проживет"".
Жихареву вторил Фаддей Булгарин, знаменитый журналист и агент тайной полиции: "Генерал Малютин, командовавший Измайловским полком, отличался в Петербурге старинным русским хлебосольством, молодечеством и удальством. В Измайловском полку были лучшие песенники и плясуны, и как тогда был обычай держать собственные катера, то малютинский катер был знаменит в Петербурге своим роскошным убранством и удалыми гребцами-песенниками. Вот образчик тогдашней жизни. Осенью 1806 года, в пять часов пополудни, отправился я в Измайловские казармы, чтобы навестить, по обещанию, поручика Бибикова. На половине Вознесенского проспекта услышал я звуки русской песни и музыки. У Измайловского моста я нашел такие густые толпы народа, что должен был слезть с дрожек и пробираться пешком. Что же я тут увидел! Возле моста, на Фонтанке, стоял катер генерала Малютина. Он сидел в нем с дамами и несколькими мужчинами, а на мосту находились полковые песенники и музыканты, и почти все офицеры Измайловского полка, в шинелях и фуражках, с трубками в зубах. Хоры песенников, т. е. гребцы и полковой хор, то сменялись, то пели вместе, а музыканты играли в промежутки. Шампанское лилось рекой в пивные стаканы, и громогласное "ура!" раздавалось под открытым небом. В самое это время государь император подъехал, на дрожках, с набережной Фонтанки, шагов за пятьдесят от толпы народа, и спросил у полицейского офицера: "Что это значит?" - "Генерал Малютин гулять изволит!" - отвечал полицейский офицер, и государь император приказал поворотить лошадь и удалился. Тогда это вовсе не казалось странным, необыкновенным или неприличным. Другие времена, другие нравы! Разумеется, меня схватили под руки и заставили вместе пировать. Часов в восемь вечера, в темноте, почти все мы отправились на катерах, украшенных разноцветными фонарями, на Крестовский остров, с песенниками и музыкой, где на даче, занимаемой генералом Малютиным только для прогулок, приготовлен был ужин. Мы возвратились домой утром".
Кутежи, разумеется, обходились дорого. Уже к 1802 году из тысячи подаренных Павлом душ у Малютина осталось 609. С 1808 года кутить генералу стало еще труднее - он вышел в отставку, причины которой выяснить не удалось. А в августе 1817-го Кондратий Рылеев с прискорбием констатировал, что "Петр Федорович" "все деревни продал".
Умер Малютин в 1820 году. Семья генерала к тому времени почти бедствовала.
Из отраженных в сохранившихся документах эпизодов жизни Малютина можно сделать вывод: он был добрым, храбрым и хлебосольным, но весьма недалеким человеком. Все эти качества генерала в полной мере проявились и в отношениях с семьей его отца. Вряд ли он желал своим родственникам зла - напротив, в отношениях с Рылеевыми он проявлял заботливость и щедрость. Однако со стороны его щедрость выглядела весьма своеобразно.
По хозяйственным документам Малютина первой половины 1800 года можно сделать вывод, что Федор Андреевич служил у сына управляющим. Сохранились четыре письма Рылеева на имя некоего "священного иерея Петра Ивановича" с однотипным содержанием. Рылеев - согласно "полномочию", данному ему "родственником", - просит "законным браком совокупить" желающих вступить в супружество крестьян из принадлежащих Малютину деревень.
Федор Андреевич исполнял обязанности управляющего не только у Малютина, но и у своей жены Анастасии Матвеевны, В частности, когда в 1802-1803 годах в одном из ближайших к Батову сел реставрировали местную церковь, то "по доверенности г-на Малютина и госпожи Рылеевой от мужа ее, господина подполковника Федора Андреевича Рылеева, для ощекотуривания оной церкви" было получено "известки 37 бочек".
"Женщина добродетельная" сблизилась с Малютиным настолько, что их отношения вышли далеко за рамки светских приличий. Скандальным было дарение Батова именно Анастасии Матвеевне, в обход ее мужа. И этот факт вряд ли был случайным: в 1815-1816 годах письма матери Кондратий Рылеев будет пересылать в Петербург на имя генерала. Очевидно, что в это время Анастасия Матвеевна жила не в Батове, а в столичном доме Малютина, принимала от него денежные подарки и называла его не просто "благодетелем", но своим "другом". Впоследствии она писала сыну, что муж не смог "обеспечить" ей спокойствие, зато Малютин дал "кусок хлеба".
Скорее всего, именно связь "женщины добродетельной" с Малютиным стала причиной семейного разрыва Рылеевых. И именно вследствие этой связи ее сын попал в корпус в столь нежном возрасте. Но, даже учитывая всё это, вряд ли можно поверить, что отставной подполковник запирал жену в погреб - хотя бы потому, что упоминаемый мемуаристами погреб находился в Батове, а Рылеев-старший, согласно документам, там вообще не жил. Жил он в соседнем селении Даймище и оттуда исполнял обязанности управляющего. При первой же возможности он уехал в Киев и поселился в доме, который, очевидно, достался ему по наследству от родственника, асессора Ромненской табачной конторы. В Киеве отец поэта принял должность управляющего имениями генерала Сергея Голицына. Но и здесь его ждали разочарования и неудачи. Наследники Голицына обвинили Рылеева в плохом управлении имениями, в "неотдаче будто бы им отчета с управления их имениями" и завели судебное дело. Суд наложил арест на киевский дом подполковника. Тяжба между Рылеевыми и Голицыными тянулась до 1838 года, когда Голицыны окончательно отказались от своих претензий. Дом остался в собственности внучки Федора Рылеева Анастасии Кондратьевны.
Уехав в Киев, Федор Андреевич никогда больше не видел ни жену, ни детей, лишь изредка обменивался письмами с Анастасией Матвеевной. Долгое время считалось, что отец поэта умер в 1814 году. Однако недавно были опубликованы документы, из которых следует, что смерть его наступила 13 сентября 1813-го. Похоронен он был "при Никольской, что при Аскольдовой могиле, церкви". Личные вещи отставного подполковника были после его смерти проданы с публичного торга - за них следовало получить 136 рублей 55 копеек. Но покупатели - дворяне Милковский и Глоговский, а также солдат Рожков - оказались несостоятельными: вещи взяли, а деньги долго не выплачивали. По этому поводу в киевском суде тоже велось производство. Кроме того, при оценке вещей пропали два фрака и столовое белье. По факту их пропажи было заведено особое дело.
Малютин, в отличие от отца, всегда помогал единокровному брату и деньгами, и советами. Когда Рылеев задумал жениться, благословение он испрашивал у матери и брата. 13 октября 1818 года он писал матери: "Прошу вас, дражайшая родительница, по долгу христианскому, прислать мне образ со своим благословением. Надеюсь также, что благодетель наш, Петр Федорович, не откажет в сем случае заступить место родителя, которого и прежде я всегда видел в нем". Скорее всего, забота Малютина о младшем брате была продиктована чувством вины.
Судя по письмам и мемуарам, Рылеев относился к брату потребительски. Узнав в 1815 году о тяжелой болезни Малютина, он писал: "Нет, нет! Он не умрет, он будет жить - он будет жить для блага, для счастия невинных детей своих, для оживления нас бедных! О дражайшая матушка! Неужели Бог не слышит те ежедневные, пламенные моления, сопровождаемые током слез, которые я ежедневно воссылаю к нему!" Но в том же письме после сетований о болезни "благодетеля" выражается желание служить "адъютантом при генерале Беннигсене": "Я надеюсь, находясь при нем, не только составить свое счастие, но и почерпнуть много полезного для рода службы, в который себя посвятил". При этом Рылеев "осмеливается просить" умирающего брата об этом переводе и добавляет, что "надобно поспешить, ибо теперь время дорого".
Вряд ли семейная трагедия способствовала развитию в Рылееве бескорыстной любви к людям. Скорее, это был первый урок житейской прагматики. Как и его брат, Рылеев с раннего детства сам пробивал себе дорогу в жизни. Однако биография Петра Малютина доказывала: главное для будущей карьеры - это выбор покровителя. Если этот выбор будет удачным, а стечение обстоятельств счастливым, карьера может быть головокружительной, такой, которой позавидуют многие аристократы.
В одном из ранних писем отцу, от 7 декабря 1812 года, семнадцатилетний Рылеев признавался, что "сердце" подсказывало ему: "Иди смело, презирай все несчастья, все бедствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинной твердостью, и ты будешь героем, получишь мученический венец и вознесешься превыше человеков". Конечно, строки эти продиктованы традиционным для молодых людей начала XIX века наполеонизмом. Однако нельзя не признать, что живой пример вознесения "превыше человеков" будущий поэт видел рядом с собой, в близком родственнике.
Подобные идеи волновали Рылеева и впоследствии. Чем бы он ни занимался - служил ли в военной службе, писал ли стихи, издавал ли альманах или участвовал в политическом заговоре - везде он стремился стать первым, подчинить себе "толпу". "Я хочу прочной славы, не даром, но за дело… а мнением подлого мира всегда пренебрегал", - утверждал он в одном из позднейших писем Фаддею Булгарину. Его сослуживец - автор мемуаров, чье имя не сохранила история, - замечал: Рылеев относился к своим товарищам с большой долей презрения и был убежден, что "имя" его "займет в истории несколько страниц".
Впрочем, характером Рылеев сильно отличался от Малютина. Он не обладал выдержкой и терпением старшего брата и не был способен тратить на приобретение "славы" многие годы. Выпущенный из кадетского корпуса в 1813 году, в 1818-м он бросил службу. Причину отставки Рылеев объяснял матери следующим образом: "И так уже много прошло времени в службе, которая никакой не принесла мне пользы, да и вперед не предвидится, ибо с моим характером я вовсе для нее не способен. Для нынешней службы нужны подлецы, а я, к счастию, не могу им быть и по тому самому ничего не выиграю". По-видимому, "нынешняя" служба сравнивается Рылеевым с "прошлой", принесшей "пользу" его старшему брату. Не последней причиной отставки были, по-видимому, и насмешки товарищей, не хотевших признавать в Рылееве великого человека и не видевших в нем ничего, кроме "излишней спеси, самолюбия и неправды в речах".
Рылеев, в отличие от брата, был начитан и умен. Он быстро понял, что Александровская эпоха разительно отличается от Павловской. Малютину просто повезло - его заметил и приблизил к себе наследник престола, Рылеев же, не ожидая подобного везения, всю жизнь подыскивал себе подходящих покровителей. В начале карьеры Рылееву покровительствовал Малютин, после окончания корпуса молодой офицер оказался "облагодетельствованным" другим родственником, генералом Михаилом Рылеевым. В начале 1820-х годов покровителем поэта стал князь Александр Голицын, впоследствии - адмирал Николай Мордвинов. И если раньше почти всё мог решить "случай", то теперь важнейшим способом добывания "славы" стали деньги - судя по письмам и делам Рылеева, эту истину он усвоил очень хорошо.
Так, в упомянутом письме отцу от 7 декабря 1812 года вслед за возвышенными размышлениями о славе, любви к монарху, "храбрости на поле славы" Рылеев пишет: "Вам небезызвестно, что ужасная ныне дороговизна на все вообще вещи, почему нужны и деньги, сообразные нынешним обстоятельствам", - и выставляет родителю достаточно крупный счет. Перечисляя необходимое обмундирование, Рылеев отмечает, что его покупка требует "по крайней мере, тысячи полторы; да с собою взять рублей до пятисот, а то придется ехать ни с чем", - и добавляет: "Надеюсь, что виновник бытия моего не заставит долго дожидаться ответа и пришлет нужные деньги к маю месяцу; также прошу прислать мне при первом письме рублей 50, дабы нанять мне учителя биться на саблях".
Очевидно, кадету казалось, что возвышенные размышления о службе монарху и о военной храбрости тронут сердце екатерининского подполковника и он выделит требуемую сумму. Однако его надежды не оправдались: отец не без оснований заподозрил сына в коварстве и в письме от 30 апреля 1813 года объяснял ему, что человеку следует изъясняться "собственными его, а не чужими либо выученными словами". Федор Андреевич писал, что "человек делает сам себя почти отвратительным, когда говорит о сердце и обнаруживает при том, что [оно] наполнено чужими умозаключениями, натянутыми и несвязными выражениями, и что всего гнуснее, то для того и повторяет о сердечных чувствованиях часто, что сердце его занято одними деньгами". Жене же он советовал преподать сыну "наставления", "дабы он, выходя на поприще света, главным поставлял себе правилом в пылких его пожеланиях иметь воздержность, а в снабжении и содержании себя умеренность - полезные как для него самого, так и для нас, родителей".
Когда Рылеев понял, что от отца денег получить не удастся, он стал просить их у матери - и на этот раз достиг успеха. По-видимому, "женщина добродетельная" остро чувствовала вину перед сыном и потому не жалела средств для его обеспечения. Сослуживец утверждал, что Рылеев - страстный, но неудачливый картежник - именно у матери добывал деньги для уплаты долгов. Кроме того, Анастасия Матвеевна "ежегодно присылала из Петербурга всю новую офицерскую обмундировку., а чрез год или как потребует присылала ему по полдюжины серебряных ложек, столовых и чайных. Но любимый сынок не умел ценить любви матери своей: к концу года и иногда и прежде у Рылеева не оставалось ничего, и снова обращался к матери, уверяя, что его обокрали".
По-видимому, это свидетельство вполне достоверно; сохранившиеся письма Рылеева матери вполне подтверждают его. 10 августа 1817 года он требует: "Сделайте милость, пришлите из С.-Петербурга сукон: черного мне нужно на мундир, панталоны и сюртук, всего восемь аршин; из них четыре аршина купите лучшего; серого сукна нужно четыре аршина; сверх того необходимо нужно мне одна пара эполет с 11-м номером и шарф, который у меня всё еще тот же, который куплен мне при моем выпуске". В конце года требования эти оказываются обращенными не только к матери, но и к Малютину: "Знаю, сколь сие вас опечалит, но делать нечего: обстоятельства и судьба расположили так. Прибегните с просьбою к Петру Федоровичу, если сами не в состоянии; он сам увидит нашу необходимость и поможет, а мы, с помощью Божиею, со временем отблагодарим его".
Впрочем, 18 июля 1818 года, решив не шить нового обмундирования, а выйти в отставку, сын пишет матери, что "должен товарищам" 300 рублей и что его "обокрали под Мценском". Он просит прислать ему "хотя 500 р., а равно и сукон, дабы я мог одеться по-цивильному, ибо я уже не намерен обмундироваться по-военному". Подобные примеры можно множить.
В середине 1810-х годов финансовое положение Малютина оказалось критическим, и Анастасия Матвеевна заложила Батово - иными способами удовлетворять запросы сына она не могла. "Деревня в закладе, тебе известно, что я насилу могу проценты платить, и то с помощью друга моего, Петра Федоровича", - сообщает она сыну в 1817 году. Но его денежные и имущественные искательства не закончились. Уже выйдя в отставку, женившись и переехав жить в столицу, он просит "маменьку" прислать ему "на первый случай посуды какой-нибудь, хлеба и что вы сами придумаете нужное для дома, дабы не за всё платить деньги".
Однако Рылеев отличался от Малютина не только страстью к деньгам - он был поэтом. Лирическая и прагматическая стихии в его характере составляли единое целое. Первая из них приведет его несколько лет спустя в большую литературу, вторая же сделает организатором коммерческой журналистики, удачливым финансистом, правителем дел Российско-американской компании, а впоследствии - лидером тайного общества и устроителем восстания 14 декабря 1825 года.
"Всех прелестей собор"
Среди юношеских произведений Рылеева есть стихотворное послание, которое называется "В альбом ее превосходительству К. И. М-ной":
Ты желаешь непременно,
Написал чтобы я стих?
Как могу я, дерзновенный,
Быть певцом доброт твоих?
Мне ль представить то достойно,
Что в себе вмещаешь ты?
Мне ль изобразить пристойно
Милой образ красоты?
Кудри волнами, небрежно,
Из глаз черных быстрый взор,
Колебанье груди снежной
И всех прелестей собор?
Сам Державин, дивный, чудный,
Вряд бы то изобразил;
Мне же слишком, слишком трудно
И - превыше моих сил!
Исследователи давно установили, что адресатом послания была жена генерала Малютина Екатерина Ивановна (1783- 1869). Стихотворение, как установлено, написано между 1816 и 1818 годами.
Послание пронизано иронией - начиная с несоответствия заглавия, подчеркнуто официального ("в альбом ее превосходительству"), и подчеркнуто же неофициального описания "прелестей" адресата. При первом знакомстве со стихотворением обращает на себя внимание чересчур вольное описание юным поэтом внешности жены генерал-лейтенанта. "Доброты" Екатерины Малютиной, "колебанье" "груди снежной" ставили исследователей в тупик. Они пытались объяснить эту вольность особой формой стихотворения. Согласно их мнениям, оно "выдержано в стиле мадригала с условным описанием "прелестей" воспеваемой", Малютина изображена в нем "в типично мадригальной манере жгучей красавицы". Но, даже учитывая мадригальную форму, подобное обращение к жене здравствующего на тот момент брата и "благодетеля" выглядит странным.
Происхождение и биография Екатерины Малютиной исследованы еще меньше, чем происхождение и биография ее мужа; в данном случае приходится довольствоваться по преимуществу предположениями. Однако предположения эти подкрепляются документами, что и дает им право на существование.